аппаратом 1959 года рождения) очень условно можно отнести к
развлечениям, а вот концерты художественной самодеятельности,
викторины, стенгазеты, вечера вопросов и ответов, загадок и
разгадок, дни специалиста, праздники Нептуна и пение песни
"Варяг" на разводах, а также прочую дребедень, превращающую
боевой корабль в плавдом кочующих балбесов, - можно отнести к
развлечениям с легким сердцем.
И придумывает все это зам. Наш веселый. Массовик с
затейником. Мальчик с пальчиком. Это он веселит один народ
руками другого народа.
Мой стародавний приятель, большой специалист по
стенгазетам, стихам и дням Нептуна, отзывался обо всем этом
так:
- Боже! Сохрани нас от инициативных замов! Огради нас,
Господи, от этих мучеников великой идеи! Дай нам, Господи, зама
ленивого, сонного дуралея, но и его лиши, Господи, активных
вспышек разума, а лучше сделай так, чтоб он впал в
летаргический сон или подцепил какую другую заразу! Вы бы
видели при этом его лицо.
- Саня, - говорил он мне, слегка успокоенный, - отгадай
загадку: какая наука изучает поведение зама на корабле? Я
отвечал, что не знаю.
- Паразитология! Господи, - причитал он, - и чего я пошел
в механики. Вот дурак. Пошел бы в замы и сидел бы сейчас
где-нибудь... мебелью...
Знаете, я не стал его осуждать. Просто устал человек от
веселья.
К этому времени Иван Трофимович, самый наш светлый, уже
ушел от нас в страну вечного солнца -
перевелся служить в большой город, на большую землю, чуть
ли не в районный центр, - а нам на автономку дали нового зама.
Это был такой тритон, от общения с которым молоко скисает даже
в семенниках.
Этот родственник царя Гороха обожал развлечения, и мы его
развлекали как могли: пели, плясали, отгадывали загадки - так
время и летело.
Наконец!
Наконец наступил конец. Я имею в виду конец автономки. Я
уже один раз имел это в виду несколько выше, но теперь, как
говорил наш зам, я имею в виду это непосредственно.
Домой!
Только повернули к дому - и сразу же расхотелось идти
домой. Странное это чувство, но объяснимое. В море, несмотря на
обязательный кретинизм боевой подготовки и развлечения,
все-таки день налажен, и ты в принципе знаешь, что будет
сегодня, завтра и послезавтра, а в базе ты не знаешь, что ты
будешь делать вечером и куда ты побежишь через минуту. Отсюда
уныние, примешивающееся к радости прихода.
Но радость побеждает, и особенно последние метры ею полны.
- По местам стоять к всплытию! - подаются команда, и вот
уже по отсекам загулял горький морской воздух.
К пирсу лодка швартуется с помощью буксиров. Они волокут
ее под локотки, как внуки - нагулявшуюся слепую старушку. А на
пирсе - оркестр, начальство, а за забором - жены, целой толпой.
Мы еще не ошвартовались, а оркестр уже отыграл и ушел,
повернувшись к нам задом, и создалось такое ощущение, что он
играл лодке в целом, а не людям в отдельности. На пирсе
осталось начальство.
- Ну-у, - сказало начальство нам, когда мы вышли и
построились, - пока вы там отдыхали, мы здесь служили, а теперь
вам предстоит... - и дальше мы узнали, что нам предстоит:
погрузка запасов до полных норм, перегрузка ракет и выход в
море -на торпедную стрельбу, так что сегодня не выводимся, а
становимся к стацпирсу, грузим ракеты и далее, далее, далее...
и прочая, прочая, прочая куча удовольствий.
Самые глупые спросили: "А домой?" - на что им хамски
расхохотались, но жен поцеловать у забора разрешили.
Жена
Ежедневные постоянные общения с собственной женой можно
сравнить только с моросящим дождичком, который капает тебе за
воротник. Ты приходишь домой ежедневно, а оно капает: в 20
часов - капает, в 22 - капает, и в 24 - тоже капает; ложишься в
постель - капает в постели.
Можно, конечно, научиться и не слышать, как оно капает. Но
пока ты научишься, сколько придется себя истерзать.
Другое дело, если тебя не бывает дома. Другое дело, если
ты ходишь в море. Женщины море не выдерживают. Ты приходишь, а
тебя встречает любовь; реки любви; потоки любви огромных
размеров; и глаза газели, а в них - слезы; а голос ласковый,
нежный, как полевой колокольчик; а руки теплые, и уже припала к
груди, положила головку, затихла, как мышка, и молчит,
молчит...
За это можно отдать жизнь... А как они бегут навстречу...
Я стоял и смотрел, как они бегут. В тот период я мог
только стоять и смотреть, потому что в тот период я был
холостой; а когда ты холостой, ты стоишь на ветру на пирсе, как
собака; обдуваем и бездомен, бездомен, бездомен...
Но, слава Богу, есть друзья, и, слава Богу, друзей много.
Когда наши мучения поручили временную передышку и мы
все-таки ощутили под ногами земную твердь, мои друзья сказали
мне:
- Бери, Саня, свои манатки и иди к нам жить. И я забрал
то, что не успели еще украсть из моей каюты на ПКЗ, и пошел к
друзьям, несмотря на то что у них были жены и дети. И ночевал я
"по друзьям" в течение многих и многих лет. Положишь ночью
чемоданчик свой на саночки и переезжаешь от друга к другу.
В те времена можно было получить ключ от чьейнибудь
квартиры, хозяева которой находились в отпуске, и жить там
месяц-другой, несмотря на то что хозяева эти тебе совершенно
неизвестны. Так было принято, и я, когда получил квартиру, я
тоже устраивал к себе жить порой совсем незнакомых людей.
- Чего загрустил, лейтенант? - спрашивал я, когда видел
лейтенанта с женой и ребенком, сидящих часами на чемоданах в
ДОФе.
Отзовешь его в сторону, и лейтенант говорит, говорит, а
потом ты ведешь к себе это семейство и не знаешь, куда себя
девать от благодарных глаз.
Свою квартиру я получил лет через шесть. Как ни странно -
холостяком. Одиннадцать квадратных метров.
- Слушай! Пусти пожить, - говорили мне, - ты же все равно
в море, - и я отдавал ключи.
- Слушай! - говорили мне потом, когда я приходил с
автономки. - Не гони. Ты же сейчас в отпуск, так? А я... куда я
по морозу с дитем, поживи где-нибудь еще, а? - и я шел жить еще
где-нибудь.
Офицерское братство, такое ли ты сейчас, как в дни моей
юности?
Эта квартира была у меня полтора года, и я нс жил в ней ни
одного дня; а когда мне намекнули, что я холостяк и в то же
время имею жилье, а это несправедливо, и что надо иметь
совесть, когда в экипаже есть бесквартирные женатые люди, я
почувство.вал угрызения совести II отдал ее женатым людям.
Отпуск!
Отпуск для подводника - это не то, что Родина ему смогла
дать, отпуск - это то, что он сумел у нее взять и уйти
невредимым. И когда ты получишь с Родины все, что тебе
причитается, ты изойдешь мелким длительным смешком, результатом
которого может явиться кома. Только не надо среди отпуска
вспоминать о возвращении на службу, от этого тоже можно
внезапно неизлечимо заболеть. Дали тебе - беги и не думай! В
первый отпуск я еще съездил как все люди, а в последующие
как-то было принято оставлять меня с личным составом: офицеры и
мичманы экипажа едут в отпуск, а ты остаешься на это время с
матросами. Чудесное времяпрепровождение. А потом, когда все
приезжают, тебе дают догулять. Не совсем, правда, все, но
кое-что; а потом досрочно втягивается твое тело на веревке, а
ты сопротивляешься, не хочешь, дергаешься, заарканенный, но
тебя уже волокут по земле, и ставят тебя вертикально, и
спрашивают с тебя по всей форме.
- Да вы что?! - спрашивают с тебя, и ты понимаешь, что
виноват, и, как всякий нормальный офицер в таких случаях,
говоришь; "Больше не буду!" - и делаешь себе придурковатость.
Вообще-то придурковатость на флоте поощряется и как-то
хорошо смотрится. Прилично как-то, со стороны. Нехорошо
смотрится собственное достоинство, ум, тонкость духовной
организации и ее девичья ломкая хрупкость. Отвратительно
смотрится честность, если только она не задняя часть все той же
придурковатости.
После отпуска
Получили корабль и бодренько так взяли его, японский
городовой, и отремонтировали!
А корабли у нас разовые. Это значит: один раз сделали
корабль - и все. У нас, может, чего другого разового нет, а
корабли есть! и зип (зап. части) есть - годами возим. Возим
годами, но не то, и то, что мы возим, можно сразу же выбросить
и никому больше не показывать, а то, что нам надо, - это днем с
огнем не сыщешь и не достанешь ни за какие деньги, вот разве
что за спирт, но в огромных количествах. А вы там, наверное,
думали, что мы сами все пьем, - как бы не так! И все это
годами, годами, годами...
У меня двенадцать автономок. Чаще всего по две в году.
Чаще всего через "бегом - стоять!", когда в "сжатые сроки",
"любой ценой"; когда на ветру и грузишь сначала на себя, потом
- на собственном горбе, потом с себя и на санях и голыми руками
- и в мороз; когда не спишь вовсе; когда злоба трясет, душит и
пена изо рта; когда можешь упасть и не встать или можешь
молотить по твердому безо всякого для себя вреда и когда
успокаиваешься только в море и далеко, и далеко не сразу...
Взгрустнулось вам?
Ну, ничего. Сейчас я вас развеселю. Сейчас я вам расскажу,
как я переводился с лодок. Это весело.
Помните, когда я захотел попасть в подводники, мне
сказали, что нужно рыть носом и остальными частями тела, и я
рыл?
Ну так вот, а теперь, через восемь с половиной лет, когда
я впервые захотел уйти с корабля на большую землю, мне сказали,
что мне нужно снова рыть носом и теперь они будут наблюдать и
оценивать, как я рою, и в случае, если я буду рыть хорошо,
тогда они будут ходатайствовать перед вышестоящим
командованием...
Так что флот у нас перерыт. Народ наш роет с флота и днем
и ночью с диким визгом без стыда. А такие чудаки, как я, роют
дважды: сначала на флот, а потом - с флота.
Решение навсегда урыть с флота пришло ко мне как-то сразу.
На параде по случаю Дня Победы. Как сейчас помню: стоим в
строю, готовимся к торжественному маршу, а на трибуне стоят
вожди нашего поселка. Посмотрел я на них, подумал про себя:
"Саня, чистое ты существо, с кем ты служишь!" - и решил
переводиться.
Кстати о празднике: в праздник нас легче всего
пересчитать. Это я о военных. Наших же сусликов никто еще не
считал по-серьезному. А в праздник у нас все в строю.
Посмотришь на страну сверху - и все в строю. Вся страна. Вот и
считай. - А зачем это? - Ты сначала посчитай, а там поймешь
зачем.
На следующий день после праздника было воскресенье, и
командир, прямо в праздничном строю, объявил нам на завтра
рабочий день, а тут как раз Зимбабве, по-моему, на днях
освобождалось, ну, мы и сказали командиру:
- Товарищ командир! Да что ж это такое? В это воскресенье
даже негры в Зимбабве не работают.
- Это почему?
- Освободили их... от белых колонизаторов...
- Вот черт! - сказал командир и объявил на завтра
выходной.
К начальнику отдела кадров я пошел в понедельник. Я пошел
и сказал ему, что со вчерашнего дня мечтаю перевестись.
- Неужели?! - обрадовался он. - И куда же это? Я сказал,
что знать "куда" я не должен. Это он должен знать "куда", а
меня он должен встретить на пороге, извиниться за то, что я до
сих пор капитан третьего ранга и, с благоговением, предложить
мне то место, где я, приняв грушевидную форму, целых десять лет
буду думать о своем воинском долге с девяти до пяти, с
