вовремя, а остальное - не нашего ума дело.
Теперь главным было не испортить все дело спешкой. Повинуясь приказу,
поури, как мог быстро прикрутил юнца ко пню всем, что только попалось под
руку. Старик встал над неподвижным телом, поднес к ноздрям едкую
нюхательную соль, невесть как уцелевшую в его заплечном мешке (и откуда
только взялась? Никогда б не подумал, что такие вещи с собой таскаю:).
Юнец застонал и открыл глаза.
- А? Что? Почему?..
- Потому, что ты, щенок, прогадил все дело, - язвительно, наслаждаясь
каждым словом, сказал ему старик. - Потому что хаос наступает, несмотря на
все твои махания моим посохом, и остановить его теперь могу только я. Ты
тоже мог бы, сообрази вовремя, что надо делать. Ну, а поскольку ты не
сообразил, мне пришлось думать за тебя.
Мальчишка тонко завыл, из глаз покатились слезы. Похоже, он все понял
тотчас, едва взглянув на обнаженный меч в руках старика.
- Не нааааадо:
- Надо, надо, - торжествующе сказал старик. Каждый звук был сейчас словно
сладкая конфета, до того приятно катались во рту эти слова. - Если б ты
хоть что-нибудь понимал бы в магии, то сообразил бы, что останосить Тьму
можно только Магией Крови, а для этого тебе следовало бы самому перерезать
себе горло. Ты не смог, ты смалодушничал, а значит - мне придется делать
это за тебя.
- Не наааадо: - вновь проскулил мальчишка, похоже, смысл слов старика
доходил до него уже с трудом.
- Не надо было бить меня по лицу и отбирать у меня посох, - старик не
сдержался, плюнул в лицо распяленному на пне пареньку. - Не надо было тебе
этого делать, щенок, не надо было, понял?! Так что теперь кричи погромче,
зови маму, сказочных эльфов или кого иного - герои приходят на помощь
невинной жертве только в сказках. Сюда не придет никто. Я скормлю твое
тело хаосу и он остановится. Эвиал будет спасен. А тебе поставят памятник.
Могу обещать, я распишу твой героизм во всех деталях. Я сочиню для них
самую красивую историю, какую только смогу. Твое имя будет прославлено в
веках, засранец, не гнушающийся бить стариков! Ну, а теперь хватит
разговоров, пора за дело. Хаос приостановился, но вот-вот он снова придет
в движение. Так что надо поспешать. Барри!
- Я! - по-военному четко откликнулся поури.
- Держи этому сопляку голову, чтобы не крутился. Горло надо перерезать
очень аккуратно, иначе все насмарку пойдет:
- Слушаюсь, господин маг! - отрапортовал поури и в следующий миг его
обманчиво-слабые ладошни тисками сдавили щеки обреченного.
Паренек уже не мог ни кричать, ни плакать. Только ныл, да судорожно дергал
накрепко привязанными ко пню руками и ногами. Старик нарочито медленно
поднял меч и наклонился над лежащим. Сталь приближалась к горлу юноши
медленно, очень медленно, и бывший волшебник с наслаждением видел, как
глаза мальчишки наполняются таким ужасом, перед которым ничто даже
перспектива погибнуть в бушующей пасти хаоса:
Сталь коснулась кожи, паренек заверещал, исходя последним предсмертным
криком.
- Чашку подставил? - вполне буничным голосом осведомился старик у поури.
Барри молча кивнул. Его самого начало по-настоящему трясти.
Старик повел мечом - на себя, с оттяжкой.
Отчаянный вопль сменился захлебывающимся бульканьем. Старик неотрывно
смотрел в глаза умирающего - впитывая каждый миг его агонии.
Месть совершилась.
Остальное было, как говорится, делом рук. Старик четко плел заклинание,
экономно расходуя каждую каплю жертвенной крови. Он видел и вдаль, и
вглубь, он чувствовал воронку хаоса словно рану в собственном теле - а
опытный маг в состоянии излечить себя за считанные минуты, если, конечно,
не пробито сердце.
Бушующее черное пламя на глазах опадало, волны сменялись рябью, смерчи
нехотя раскручивали обратно свои тугие хоботы. Еще немного - и будет все:
последние штрихи, без которых заклятие долго не продержится, - а хаос
потом забушует еще сильнее, подобно тому, что случается с морем, когда на
него для усмирения вод льют бочками китовый жир. Часто смотреть на
деревянную чашку с кровью он не мог - взоры его странствовали сейчас
далеко-далеко от этой проклятой поляны, играючи пронзая плоть мира,
добираясь до самых корней, до самого истока черного цветка, что на горе
всему Эвиалу пробился здесь к свету:
Пальцы старика в очередной раз коснулись чашки - и заскребли по скользкому
деревянному днищу. Крови не хватило. Секунду он стоял неподвижно - только
глаза раскрывались все шире и шире, потому что хаос мгновенно почуял
слабину в стягивающей его цепи.
Кровь! Нужна кровь! Скорее!
- Барри! - каким-то не своим, мертвым голосом сказал старик. Он ничего не
имел против поури, но:
- Что, господин маг? - исполнительный карлик в один миг оказался рядом.
- Послушай, мне нужно: - отвлекая внимание Барри, заговорил старик; на
слове "нужно" левая рука его, державшая меч, внезапно нанесла удар.
И откуда только взялись резкость и ловкость! Поури славились неплохими
бойцами, сильными и быстрыми, но на сей раз карлик не успел даже
вздрогнуть. Его же сосбственный меч пробил ему шею и выставил
окровавленное острие сзади, пониже затылка.
Поури взмахнул руками, упал, задергался в агонии; на губах пузырилась
кровь, и последнее его слово, которое старик смог разобрать, было:
"проклинаю".
Поури пробормотал и что-то еще, но этого волшебник уже не слышал.
Торопясь и пачкаясь в его крови, старик взмахнул рукой. Брызги полетели в
разные стороны, заклятие вновь набирало мощь, и хаос взвыл в отчаянии,
понимая, что на сей раз ему уже не прорваться.
* * *
Он оставил позади два мертвых тела, кое-как схороненных в лесной
яме-вывортне, да перепаханную, дымиящуюся землю на поляне. Секвойи вокруг
устояли, только две из них пали под натиском свирепого врага; деревья
проводили ушедшего старика долгими и внимательными взглядами и - не
торопись он так покинуть злое место - старик не пожалел бы сил, чтобы
сжечь их всех.
Он вновь обрел свой посох. Он вновь обрел силы. Он стал прежним - нет, он
стал гораздо сильнее! Теперь он сам устроит свою жизнь. Великий Дом не
сможет больше задирать голову перед тем, кто только что спас весь Эвиала.
Он может потребовать: да, что же он может потребовать? Золота и прочих
побрякушек ему не надо, не ими измеряется истинные величие и власть.
Страна, вот что ему, пожалуй, будет нелишне. Небольшая, но плодородная и
живописная страна, с трудолюбивым и покорным народом. О, он станет хорошим
и мудрым правителем. Он защитит простых людей от произвола богатеев и
избавит почтенных негоциантов от разбойных нападений на дорогах. Он снизит
налоги, будет поощрять науки и искусства, строить общественные здания и
цирки, он покончит с преследованиями за веру, он каленым железом выжжет
отраву инквизиции, разъедающей Эвиал, подобно тому, как едкая кислота
разъедает сталь любых доспехов. Он будет строгим, но справедливым, его
мудрый суд прославится по всему Эвиалу, он соберет в своей столице лучших
мудрецов и стихослагателей, артистов и иных мастеров, он: да мало ли что
он сможет сделать, заполучив обратно свой посох впридачу с такой
необоримой силой!
А народ: народ будет его любить и побаиваться, возглашать ему хвалы и
дважды в год приводить в его дворец самую красивую девушку: нет, не
приводить, а приносить: на золотом блюде, тщательно протушенную, с
подливой из сорока четырех заповедных трав:
Стоп!
Он ошеломленно провел рукой по лицу, неожиданно мокрому от пота. Откуда
взялась эта дикая фантазия? С чего это ему могло взбрести в голову, что он
всерьез увлечется каким-то ритуальным каннибализмом? Нет, наверное,
сказывается эта схватка. Она все-таки далась ему недешево. Наверное,
успокаивал он себя, после такого в голову и еще чего похлеще взбрести
может. Не стоит обращать внимания. Ему нужен отдых, совсем-совсем
небольшой отдых:
Нет, пожалуй, немного золота он у Великого Дома все-таки возьмет. Не
пристало волшебнику его ранга странствовать пешком. Надо будет нанять
достойный караван, а сделать это лучше всего за звонкую монету, не
растрачмивая понапрасну с таким трудом и такой ценой обретенных сил. А
самое главное - он потребует у Великого Дома некую толику их
драгоценностей, что, как известно, много дороже золота. Великому Дому
деваться некуда, они не смогут отказать - конечно, если его требования
будут разумными. А он, естественно, и не собирается оскорблять
Зачарованный Лес, требуя, к примеру, себе корону главы Великого Дома!..
Он шел весь день. Чаща вокруг становилась все гуще, поля на степной
окраине остались далеко слева и справа. Волшебник шагал прямо по ведущей к
сердцу Зачарованного Леса дороге, и знаменитая эльфийская стража поспешно
убиралась с его дороги, прекрасно понимая, во что выльется поедином с
таким противником.
Неладное он почувствовал наутро третьего дня. Вокруг него уже тянулись
рубежи Зачарованного Леса, последние лиги, куда еще допускались люди - но
куда уже редко заглядывали эльфы, предпочитая оставаться в своей волшебном
Сердце Леса. Вокруг не чувствовалось ни души, даже звери и птицы не
замедили забиться кто куда.
Ему мучительно хотелось есть. И притом сырого мяса, не оскверненного
пламенем костра. Хотелось теплой крови. От становящегося с каждым часом
все более и более сильным желания его мутило и кружилась голова. Он ничего
не понимал - что случилось, что произошло, откуда взялась эта нелепость?..
К полудню он не выдержал. Понятно, что волшебнику его нынешней силы не
составило бы труда зачаровать какого-нибудь зайца или куропатку - но
откуда-то пришло твердое и непоколебимое убеждение, что добычу должно
ловить только голыми руками. Да и пальцы как будто бы у него удлиннились,
такими, наверное, удобно хватать и рвать:
Он не ошибся. Под корнями большой сосны свою нору устроили барсуки;
чуткого и хитрого зверя можно было б стеречь до бесконечноти, и потому он,
слегка закряхтев, протиснулся в узкий и темный лаз головой вперед, вытянув
перед собой ставшие какими-то необычайно длинными (правда, и костлявыми
тоже) руки.
Он прополз вперед, он настиг в панике бросившихся спасать свое потомство
барсуков в каком-то тесном отнорке, он рвал и душил их своими пальцами,
ставшими отчего-то очень длинными и сильными, и каждый заканчивался
изогнутым, подобно кинтскому кинжалу, когтем.
А потом он ел, наслаждаясь каждым кусочком свежего, теплого мяса.
Барсучата оказались настоящим деликатесом, ко взрослым зверям он не
притронулся.
Оставив позади разоренную нору, он побрел дальше.
Сознание прояснилось. Он внезапно увидел себя со стороны, и закричал.
Закричал от нестерпимого ужаса, взмахнул посохом, отчаянно пытаясь
отыскать приводные нити опутавшего его заклинания, стремительно
превращавшего его - во что? Или в кого? Мысли мутились и путались, он уже
не мог вспомнить многие слова - но сознание непереносимого, кошмарного
страха не уходило, он понимл, что превращается в зверя, что его
человеческое "я" стремительно гаснет, память распадается - он все равно
что умирает.
Страх заставил его вопить и кататься по земле, страх заставил его творить
самые сильные из только известных ему заклятий - неизменно безрезультатно.
То ли это было предсмертное проклятие поури, то ли что-то еще - он уже так
и не узнал. Он попытался в отчаяннии броситься на собственный меч - стоял,
стоял над смотрящим вверх острием, но так и не решился. Глухо взвыл и
побрел прочь, так и оставив меч торчать в расщепе.
Кажется, это было последнее, что он помнил.
Руки отчего-то свисали почти до земли. Плечи неожиданно сгорбились и
налились силой, на ногах быстро отрастала густая шерсть. Зачем на нем эти
странные шкуры? Они только мешают в лесу.
Он сбросил их без колебаний. Оставалась еще какая-то палка, зачем - он не
понимал. Помнил только, что она важна, очень-очень важна, и ее нельзя
бросать ни в коем случае, в отличие от всех других штук, с которыми он
расстался без колебаний.
Теплая шкура отлично защищала его и от жары, и от холода. Наплыли тучи, с
небес полилась вода - он забыл, как это называется, но это было совершенно
