а на мое право, понимать надо!
Толпа гудела и медленно перетекала, словно полуостывшая лава. Соня,
Машка, Мишаня и Костик со своими самопальными невеликими рюкзачкам вперед
благоразумно не лезли - им важно пройти в конце, когда и городовые
подустанут и негры девчонок нащупаются.
Из всей троицы Соня в подполье дольше всех - полных три года, с
самого начала. Вроде бы командовать должна, да только вот не получается.
Потому что от звания лейтенантского упрямо отказывается, а парни с Машкой
только звания и признают. Вот и получается, что, хотя они в подполье - год
от силы, все время выходит, что они Соней командуют, а не наоборот. Но
тут, верно, и их проняло - все трое на нее смотрят, ждут, что она скажет.
- За мной держитесь, - одними губами сказала Соня. Сняла бейсболку,
поправила волосы. И - ага! - наткнулась на мокрый рейнджерский взгляд.
Охо-хо... до чего ж достали этими своими взглядами... козлы.
Сонина внешность - ее лучшее оружие. Никому и в голову прийти не
может, что худенькая, невысокая, едва метр шестьдесят, девчонка с вечно
потупленным взором оказывается, носит при себе "Узи" с полным
боекомплектом, по ночам, случается, палит в патрульные "Брэдли" из
величайшего сокровища ее ячейки - облупленного старого РПГ, или деловито
всаживает пулю в лоб очередному коллаборацинисту прямо в его кабинете...
Соня-Смерть, как ее зовут в питерском подполье.
Костик и Мишаня - типичные хипаны. Тощие, в вечных своих банданах,
латанных джинсах и поношенных кроссовках. Длинные волосы у обоих собраны в
девчоночьи "конские хвосты"; предплечья разукрашены татуировками, в ушах
по три серьги. Ныне больше всего подозрений вызывают как раз те, что ничем
не выделяется...
Машка - полная им противоположность. Машка толстая, носит очки, а
вдобавок еще и стрижена под ноль. Экстраваганц. На серьезные дела ее берут
редко - только когда надо обеспечить огневое прикрытие с дальней
дистанции. Соня не знает, где Машка так выучилась стрелять, но, дай ей в
руки самую разболтанную, самую расхлябанную "драгуновку" или "калаш" или
штатовскую "ар-пятнадцать" - и через пару-тройку минут Маша положит в
яблочко девять пуль из десяти - с предельной дистанции, когда и саму
мишень-то едва видать. А еще очкарик!
Досмотр шел скучно. Фермеры на пестовском поезде ездят
благонамеренные, дозволенное им (в обмен на продовольственные поставки тем
же рейнджерам) для обороны от дезертиров и инсургентов гладкоствольное
охотничье оружие с собой не таскают. А неподакцизный самогон даже
негры-десантники за нарушение не считают. Говорят, очень они в 82-й его
уважают. Ну прямо как у Ильфа и Петрова.
- Уснула, красавица? Документы! - рявкнули у нее над самым ухом.
Не заметила, как и до контроля добрались.
С видом послушной пай-девочки Соня протянула усталому городовому
документ - запаянную в пластик карточку с двумя цветными поляроидовскими
фото - фас и в профиль, фамилией, именем, отчеством - по-русски и
латиницей; на обороте плотными рядами шли отпечатки ее пальцев.
Городовой сунул карточку в сканер.
- Руки клади, - в тысячный, наверное, за сегодня раз приказал он.
Разве ж мы можем не слушаться, дяденька? Мы девочки хорошие,
университетские, послушные, ни в чем предосудительном не замешаны, члены
Российско-Американской Лиги Друзей, во время Установления Международного
Контроля проявили лояльность, досье у нас чистенькое-пречистенькое...
Как наутро простыня у новобрачной. Нынешней, конечно.
- Корабельникова... София Юрьевна... православная... номер
социального страхования... совпадает. - забубнил городовой. - Словесный
портрет... совпадает. Отпечатки пальцев... совпадают. Это ж какая-такая
Корабельникова? Уж не Юрия ли Палыча Корабельникова, первого
заместителя...
- Она самая, - елейно пропела Соня.
- Ишь ты! - удивился городовой. - Ну, хоть вы и дочка... а закон для
всех один. Рюкзачок сюда извольте!..
Обычно городовые на шмоне все делают сами. У них и оружие-то смешное
- газовые пистолеты до шокеры. Правда, хорошие. А вот рейнджеры - те
вооружны до зубов. И ежели что - польют толпу свинцом, разбираться не
станут, кто там в ней, женщины, старики или дети. И чего они сейчас-то
сюда выперлись? В городе все спокойно. Лето. Август. Подполье уже три
месяца сидит тише воды ниже травы - после того громкого дела, диверсии на
Сортировке, когда сожгли десяток новехоньких "Абрамсов-2" и положили почти
пятьдесят человек охраны.
Правда, ИХ среди погибших было едва ли десятка два. Остальное - наши,
отечественные... предатели из Внутреннего Корпуса. Эти - не городовые, эти
- шакалы и сволочи, все они подпольем уже приговорены и пощады никому не
будет. Хуже их - только церковники. Ну, не все, конечно, а те, что за
"примирение" ратуют. Для них у Сони вообще никаких слов не находится. Ни
матерных, ни иных. Только свинец. Да еще иногда коктейль Молотова. Очень
хорошо действует.
- Рюкзачок сюда извольте!.. - повторил городовой.
Соня с каменным лицом шмякнула рюкзак на досмотровый стол.
Индукционым искателем городовой проверять не стал - ясно и так, что железа
у туристов много. Распустил завязки на горловине, полез внутрь.
Разумеется, "Узи" у нас лежит не просто так, а в двойном кармане на
самом дне, замотанный в тряпки. Городовой может докопаться до самого низа,
но ничего не найдет. И только если обратит внимание...
Но пока еще не обращал. Машка-Снайпер, кстати, засыпалась совсем
по-глупому. Пистолет сзади за поясом юбки несла - это здоровенный,
тяжеленный "Стечкин"-то!
Хороший городовой попался. Дорылся только, наверное, до трети. А
потом рукой махнул.
- Проходите... София Юрьевна. Батюшке кланяйтесь. Мол, от старшего
смены Сидорова Егора Пе...
- What y'are talkin' 'bout? - весело блеснув глазами, тотчас
поинтересовался негр-рейнджер. Изъясняются они, кстати, все поголовно на
своем "эбонике", к классическому английскому Его Величества короля Чарлза
отношение имеющего весьма и весьма отдаленное. в Whatcha gonna do?..
Городовой тотчас же сник.
- Сорри, сэр... Ай ду нот интенд ту... - лицо полицейского аж
побагровело от неимоверных усилий.
- С'mon, shut up, buddy, - решительно сказал негр. И для вящего
эффекта ткнул городового стволом под ребра. - Git alon' an' lemme see. I
hafta chek...
Соня поняла, что сейчас ей, похоже, стоит немедленно упасть в
обморок. Или начать раздеваться на виду у всех. Или выкинуть еще
что-нибудь, столь же милое и непринужденное.
Негр коротко бросил своим нечто уже совершенно непонятное, наверное,
на внутреннем жаргоне 82-й дивизии. И, перекинув винтовку за спину, обеими
руками принялся шарить в бедном Сонином рюкзачке. Руки у него оказались на
удивление длинные и орудовал он ими весьма ловко.
Очередь за ними терпеливо ждала. Ребята и Машка скорчили постные
физиономии, всем видом своим являя оскорбленную невинность.
Рейнджер тем временем добрался до самого низа. Соня наскребла где-то
сил посмотреть на него и слегка состроить глазки. Мол, дорогой мой, ты,
конечно, душка, но поезду-то отходить через полчаса, а впереди еще
вагонный досмотр...
Негр на мгновение замер. Сердце у Сони оборвалось - неужто нащупал?
Но нет, рейнджер, оказывается, просто удовлетворился осмотром. Выпрямился,
уперев здоровенные руки в боки, сверх вниз (причем с ОЧЕНЬ высокого
верха!) взглянул на Соню. Очень нехорошо взгянул. Настолько нехорошо, что
за один такой взгляд следовало выпустить ему в брюхо целую обойму.
Взгляд был на редкость сухим. Стопроцентно. Как воздух в центре
Сахары или Гоби. Коренным образом отличавшийся от первого, пойманного ею.
Тот - "мокрый" - был совершенно обычен и привычен. Такие взгляды скользили
по ней, не задевая. Неважно, была ли она закутана с головы до пят или,
наоборот, в бикини, минимизированном до крайней степени. Эти взгляды -
просто отдача от ее оружия.
Но вот ЭТОТ взгляд ей очень не понравился. Не понравился до такой
степени, что хоть сворачивай всю операцию.
Однако, против ее ожидания, ничего не случилось. Негр отвел взгляд и
вполне равнодушно кивнул.
- Проходите, - с явным облегчением проговорил городовой.
С Машкой и ребятами все прошло куда проще.
Они уже шли по перрону, когда Соня, высоко подняв согнутую левую руку
с большими круглыми часами на запястье - так, что в стекле отразился и
турникет, и толпа, и будки, и городовые - увидела, что рейнджер пристально
смотрит ей вслед. Прежним сухим взглядом.
Стало очень страшно.
x x x
Память ко мне возвращается странно, обрывками, по частям. Никогда
раньше мне не доводилось погибать, тем более - такой смертью. Я не знаю,
что стало с тем парнем, что пришел сюда и - неведомо как! - отыскал-таки
Русский Меч. Мои глаза открылись в тот миг, когда рука - НЕ МОЯ РУКА! -
коснулась эфеса зачарованного оружия. Я смотрел чужими глазами, я был в
чужом теле... однако оно повиновалось мне. И я стараюсь не думать, что
случилось с ЛИЧНОСТЬЮ того парня, что оживил меня. Оживил, сам пожертвовав
собой.
В избе - подзапущенной, конечно, но не разграбленной, помогли малые
орташевские обитатели, домовые, овинные, гуменники и прочие - я нашел
единственный документ моего спасителя. Паспорт с двуглавым орлом. А в
паспорте - имя.
Всеслав Брячеславич Полоцкий.
Мое имя.
С фотографии на меня смотрело мое лицо. Таким я был - много веков
назад, когда никто и слыхом не слыхивал ни о какой Москве, а над Днепром
во всей красе вечной твердыней стоял стольный Киев.
Кроме имени, фамилии и отчества в паспорте больше ничего не было. На
месте даты рождения расплылась светло-желтая прозрачная клякса от каких-то
химикалий, выевшая напрочь все чернила. И то же самое - там, где была
"прописка".
А сам Меч отыскался в глухом болоте, на краю гиблого бучила - лежал,
точно палка, обвитый травой, утонувший во мху... И откуда было мне знать,
что случилось в Орташеве после того, как погасло мое сознание? Как он, мой
неведомый двойник, исхитрился отыскать величайшее мое сокровище, бережно
хранимое во всех войнах и передрягах вот уже без малого тысячу лет?
У меня нет ответов на эти вопросы. И, боюсь, нескоро еще появятся.
Но, как бы то ни было, Меч остался при мне. И ничего не оставалось
делать, как, справив достойную тризну по таинственному моему спасителю,
взяться за всегдашние дела. Беречь и хранить тех малых, что доверились
мне.
А вот Арафраэль исчез. И даже его немногословные собратья ничего не
могли сказать мне о его судьбе.
Ничего не скажешь, верно разило твое оружие, Лика... до сих пор не
могу думать о ней как об Ольге Равноапостольной. Арафраэль... друг... И
нет даже тела, чтобы по-честному возложить на погребальный костер,
сослужить последнюю службу старому другу.
И вновь потекли дни. Похожие и непохожие одни на другой. Лето
сменялось осенью, а зима - весной; и нет, никогда не будет конца вечноме
сему круговороту, до той поры, пока я сам не скажу себе - хватит.
Шли дни. Русский Меч ждал.
Но, против обыкновения, теперь я часто приходил к нему. Клал чужую,
до сих пор непривычную ладонь на холодный эфес зачарованного оружия,
молча, без слов, спрашивал - и уходил, так и не дождавшись ответа.
Рукоять Меча оставалась холодна, как вечный лед. Нет тебе ответа,
означало это. Решай сам. Не спрашивай ничего.
А ведь бывали - в прошлом - дни, когда Он сам звал меня. И говорил -
