до меня выкованным в горне Белого Христа незримым оружием.
Я стоял по грудь в болоте. Всхлипывая, из толщи мохового одеяла,
точно кровь из раны, сочилась бурая жижа. До костей ни с того ни с сего
пробрал мороз - верно, от предстоящего. Арафраэля было не видно и не
слышно. Я окликнул его - раз, другой; молчание. Кое-как выбравшись из ямы,
я потащился дальше. До заветного укрывища оставалось совсем немного. А в
ушах стоял предсмертный стон - там, в брошенном Орташеве, расставался с
жизнью еще один из тех, кого Саймак точно и метко (не иначе, сам с ними
повстречавшись!) назвал "малым народцем"...
Грудью раздирая мох, я добрался-таки до заветной березы. Остановился.
Болезненно корчась, сжалось сердце. Вот он. Здесь, под ногами. Заветное
мое сокровище. Мое - и не мое. Отданное мне Судьбой на хранение, когда по
всей Руси пылали пожиравшие "идолов" костры, знаменуя небесную победу
именуемого среди людей Белым Христом...
Вот он, совсем близко. Протяни руку - и сам Перун ниспошлет тебе силу
разящих молний. Сколько раз спасало лежащее в болотной ухоронке русскую
землю, уже и не упомнишь. И на берегах Невы, когда семь сотен дружинников
Александра Ярославича в прах разнесли семижды более сильное войско, и на
чудском прогибавшемся льду, что плавился от лившейся на него человеческой
крови, и под Раковором, и в злые годы Ольгердовщины (забыли ее, ох,
забыли! а ведь ничем не лучше степной напасти эта была!), и в аду
Куликовского Поля, когда ничтожные двенадцать сотен Боброка по-иному
повернули ход уже проигранного было сражения, и потом, в черные дни
тохтамышева разорения, и после, после, после... Я помню, как, рассеченная,
горела броня крестоносных танков под Кубинкой страшным предзимьем сорок
первого, и помню лицо того чумазого танкиста, как две капли воды похожего
на зарубленного мной под Раковором тевтонца - когда пеший новгородский
полк грудью да частоколом копий остановил смертоносный разбег орденской
конницы...
И долгие века потом не достававшийся - когда росла страна и штыки ее
солдат шли от победы к победе, прославленные от Босфора до Парижа, от
Сан-Франциско до Кушки; извлеченный лишь в тот день, когда стало ясно -
остановить немецкий танковый клин под Кубинкой спешно стянутые ополченцы
(винтовка на пятерых да граната на десяток) уже не смогут.
Русский Меч.
И вот теперь - достать, чтобы спасти доверившихся мне?
Ветер, словно взъярясь от моей нерешительности, бросился вниз,
раздирая тело об острые пики елей. Ударил в лицо - словно дал пощечину
трусу, все еще надеющемуся, что как-нибудь да уладится...
Нет. Не уладится.
Ну, пришел и наш черед.
Моя рука погрузилась в землю, и зачарованные пласты Великой Матери
послушно расступились. Пальцы стиснули горячую - точно она раскалилась от
снедавшей Меч ненависти - рукоять.
Идем же.
Раскрылись недра и лесные глубины, и мириады призрачных глаз
взглянули мне в душу. Согнешься? Или все-же выступишь против непобедимого
противника? И мне почудилось, что одноглазый старик в широкополой шляпе на
миг мелькнул передо мной; а за ним - иные... те, что пали.
На деревенской улице я оказался в следующий миг.
Лика, стоя уже перед другим двором, вновь тянула свою жуткую
изгоняющую песнь-заклинание; и слух мой вновь обожгли тонкие стоны
умирающих младших братьев.
- Стой, именем Сварога!
Меч тускло блестел в моей руке. Неказистый, железный, без всякий
украшений, он, тем не менее, нигде не был тронут ржавчиной.
Лика медленно повернулась ко мне. И - меня продрало до костей
свирепым морозом ужаса: на лице ее увидел довольную, можно даже сказать -
счастливую улыбку. Ярослав куда-то исчез, растворился, сгинул - словно его
никогда и не было. Мы остались вдвоем.
- Вот я и у цели. Ты сам вытащил бесовскую железку из тайника! Сам...
Всеслав.
В глазах у меня помутилось. Она знала! Знала все с самого начала!
Или... или не она?..
- Отдай мне его. Отдай сам. - Она менялась. Дрожали, расплываясь,
очертания тонкой девичьей фигурки, и на месте монашенки Лики появлялась
совсем иная женщина... Высокая, статная, коронованная нимбом золотистого
света, в одеянии белого льна, с прижатым к груди всесильным крестом...
Так вот кого они послали за Мечом!..
- Здравствуй, Хельга. Правда, Лика мне нравилась больше.
- Узнал... - она усмехнулась. - Лика... она хорошая. А для меня важно
сходство не внешнее... Но мы отвлеклись. Так отдашь ли ты его сам?
Я молчал.
Мы никогда не встречались с тобой, Хельга - или, по-русски, Ольга,
Ольга Святая, первой принявшая крещение, чей внук стал Равноапостольным...
Ты умерла в 969 году от рождества твоего Белого Христа, ну а я, Всеслав,
жил столетием позже, сойдясь в смертельной схватке с Ярославичами. Ты ушла
Наверх - а я остался.
Не так уж сложно избежать и райской тоски, и адской скуки. Нужно лишь
ЗНАТЬ.
- Я так и знала, что ты не удержишься и ринешься защищать твоих
бесов. - Каменными глыбами падали беспощадные слова. - Это оказалось
просто, очень просто... Я пошла на это, потому что один лишь этот меч, меч
из глубин времен, когда Титаны еще не были повержены, помогает держаться
здесь таящимся врагам рода человеческого. Тот, чье сердце полно любви,
просил тебя отдать Меч добровольно.
Наверное, надо было торговаться. Но, как тогда, на истоптанном снегу
берега Немизи, когда, спасая войско, шел к целовавшим крест - "не будет
тебе никакого вреда!" - Ярославичам, Изяславу, Святославу и Всеволоду,
зная уже, что обманут и схватят, не мог отступить я и сейчас. Я, Всеслав.
Всеслав Полоцкий, еще в те годы прослывший первым волшебником и ведуном
славянской земли...
- Нет. - Я поднял меч. Не на женщину - но на Того, Кто стоял за ней.
Их так и нашли. Немолодой мужчина, единственный, кто жил в брошенной
деревне, крепкий парень в брезентовой штормовке, и невзрачная девушка,
почему-то облаченная в одеяния из чистейшего белого льна. Раны запеклись,
но оружия так и не нашли. Парня и девушку в белом как будто бы зарубили, -
как будто бы даже мечом - а в мужчину словно бы ударила молния.
А во многих обителях треснули образа святой Ольги Киевской.
Прошла зима, и на низкой кипренской платформе, когда отошел
остановившийся всего на минуту поезд "Москва-Бутырская", остался молодой,
подтянутый парень, что не перекрестился, проходя мимо местной церквушки.
В его паспорте стояло имя - Всеслав Брячеславович Полоцкий.
Надо было отыскать Русский Меч.
Ник Перумов.
Железо из крови...
"Мы - русские;
и с нами - Бог".
Генералиссимус, князь Италийский,
граф Суворов-Рымникский.
"Abudantas dispicite dissonas gentes:
indicium pavoris est societe defendi".
("Презрите эти собравшиеся здесь
разноязыкие племена: признак страха
- защищаться союзными силами")
Аттила, король гуннов,
из речи на Каталунских полях.
На Московский вокзал с оружием ходит только дурак. Потому что там,
как и в Пулково, до сих пор стоят не городовые, а самые натуральные
airborne rangers из знаменитой 82-й дивизии. Оружие должен был передать
Хорек - уже после поезда, в Кипрени. Но буквально перед выходом Мишане из
Боровичей залили директом полтора метра мыла. Полтора метра всяческой
чепухи, бред наподобие "телефонного эфира", но среди нее -
одна-единственная кодовая фраза, ради которой Мишаня, собственно, и держал
свою ноду.
"Бабушка, говоришь, приехала? Недорулез!" И после этого - тройной
хмурик. Вот такой: :-(((
Соня все эти дурацкие коды терпеть не могла, равно как и сленг
чудаков-фидошников; но когда одним только Интернетом стало пользоваться
неприлично, пришлось смириться.
Глупая фраза на глупой системе "сигналов" означала, что Хорьку
добраться до них не удастся. Сам он цел и невредим, но оружия у них не
будет. Ну и ладно, Соня пошла бы на это дело вообще без всякого оружия,
голой и босой бы пошла, но разве ж парней переубедишь? Костик тоже уперся,
и заявил, что без пары стволов он в эти дикие края - ни ногой. Он не
старик Ван Дамм и уж тем более не знаменитый Ухогрыз Тайсон. С дезертирами
и прочими беглыми он предпочитает разбираться посредством огнестрельного
оружия, а не на кулачках. Вот и потащили... смешно сказать, целый арсенал.
Пара старых добрых британских L3, пара еще более древних "Узи" - для
девчонок. Зачем, спрашивается, ну зачем? А Машка - дуреха, Машка-Снайпер -
туда же. Я, мол, без ствола за пазухой все равно что в мини без трусов.
Перекричали, перегорлопанили, хотя в подполье разве ж можно так?.. Да
только мальков этих один лишь провал и научит. Вот и остается теперь... не
то молиться, не то материться - чтобы пронесло, чтобы не зашмонали.
Толпа на 609-й пестовский собралась изрядная. Народ все больше тихий,
трезвый, крепкий. Фермеры... За покупками приезжали - эвон, какие все
нагруженные. Коробки, коробки, коробки... выше крыши вагоной коробки.
Перед платформой высился турникет из блестящей никелированной стали
и, по обе стороны прохода - две будочки из стеклопластика. Сердце у Сони
упало, как только она туда взглянула - за спинами городовых черными
башнями маячили четверо негров-рейнджеров. Здоровенные, сытые, накачанные,
все - под два метра, а в ширину - не обхватишь. В камуфляжных майках по
случаю жаркого августовского дня. Этим-то глазки не построишь. Бедрами не
повиляешь, не поноешь: "дяденька, пустите студентку...". Особенно после
воронежского дела. Городовые-то что, им семьи кормить надо, и не слишком
они усердствуют... если хорошенько попросишь. Шмонают так, для вида
больше, потому что тоже знают - дураков тащиться на Московский с оружием
нет. Три кольца охраны. Три проверки - на входе, на платформе и в вагоне.
Муха не пролетит.
Правда, Машка-Снайпер ни разу еще не попадалась. А тот раз, что
попалась, не в счет. Замели со "Стечкиным" - а она потрахалась с урядником
в караулке - он ее и отпустил, добрый человек, ни протокола не составил,
ни в компьютер свой проклятущий не загнал. Машка уверяет даже, что
кончила, но, наверное, врет. Она вообще на эту тему прихвастнуть любит.
Соня ей как-то сказала, что если хотя бы десять процентов того, что она,
Машка, рассказыват - правда, ей впору идти лечиться. От того, что в народе
"бешенством матки" прозывают.
Правда, когда Машка попалась, на контроле и рейнджеров не было.
К горлу подступил противный комок. Соня оглянулась на мальчишек -
держатся молодцом, никто и глазом не повел. Когда попал в толпу и тебя
несет к турникету - главное не дергаться, не рыпаться и вообще ничем от
соседа не отличаться. У ниггеров на такие дела глаз наметанный. Потому что
по первости много было... спринтеров всяких.
- Тихо, тихо, граждане! - загремел в мегафон урядник - пожилой дядька
с несколькими нашивками. - Не наваливайся, кому сказано! Проходи по двое с
кажинной стороны. К досмотру!
Толпа вздыхала, задымливала папироски, вежливо и негромко матюкалась
дозволенными в присутствии дам словами. Досмотреть восемьсот человек - не
шутка, и дело, само собой, долгое. Вот и начинается:
- С коробками сюда! Сюда, направо, кому сказано! Да не на ваше право,
