вере толкуют. Хотят добром сманить, но и грозят карами... А тот злодей,
что кумиров сегодня крушил, при князе состоит, из всех пришедших христиан
самый ярый. Зовут Анастас, он Владимиру помог Корсунь захватить. Народ
говорит - прятаться надо!
- Правильно, - хмыкнул Ставр-Таймень. - Вятич вон совсем из города
сбежать решил... А ко мне подступят, скажу, что уже крестился. Во! И жить
буду по-старому!
- Но Перуна ведь утопили, Макошь иссекли! Как же будешь жить
по-прежнему? - спросил Всеслав.
- Ну и что? Вырежу себе из дерева своих кумиров, ставровских! Без
капища обойдусь... Вон ведь они - солнце как всходило, так и будет
всходить, земля никуда не денется, вода вся не утечет! Какие попы
византийские их переменят?
Слова Тайменя потом долго не давали Соловью спать. Может быть, прав
мудрый, битый новгородец, и стоит лишь сказать нагрянувшим попам и
дружинникам, что согласен он с их верой, а жить по старине?! Только тайно;
говорить одно, но думать иное, днем ходить к чужим богам, а по ночам
доставать из тайных мест своих кумиров и поклоняться им? Все будет удобно;
один Пепела тогда окажется человеком, нелепо погибшим из-за своих богов.
Но разве старый волхв ошибся и умер без толку, зазря?! Нет ведь! Все
тверже понимал это Соловей. Старик не выбирал свой путь, он не мог решить
- пойду так или эдак! Для него оставалась лишь смерть. Однако вот он,
Всеслав, так поступить не сможет, убоится гибели, но и предавать кумиров и
ирье тоже не посмеет. Значит, он решил верно - надо бежать!
Ранним утром Соловей очнулся оттого, что его осторожно расталкивал
Таймень. Открыв глаза, Всеслав увидел сперва горящую лучину, потом
строгое, изменившееся лицо новгородца.
- Вставай, пора уже!
Он медленно оделся, обулся. В землянке все еще спали - кто-то громко
храпел, другой жалобно постанывал.
Ставр стоял возле домовины, в которой лежал Пепела, и ждал, угрюмо
глядя перед собой. Серое утро висело над Киевом, и в рассветном безмолвии
изредка свистели ранние птицы.
...Удивительно, что и сегодня, много лет спустя, волхв Соловей ясно
помнил чувство горького одиночества, охватившее его в то утро. Глядя на
серое, повернутое к пасмурному небу лицо старика Пепелы, Всеслав, как
никогда, ясно сознавал, что напрасно пришел в великий город, жестоко
ошибся, думая, что, смешавшись с толпой бесчисленных русских изгоев, будет
тут жить увереннее, чем прежде, на своей отчей земле...
Таймень поднял на Соловья глаза, молча вскинул на плечо окованные
железом деревянные лопаты и пошел к воротам. Когда выбрались на улицу,
Всеслав удивился глубокой тишине. Ни в одной кузнице не стучали молотки,
ни в одной избе не топилась печь, и во дворах не копошились возле птицы и
скотины бабы.
Пройдя несколько непривычно пустынных улиц, Ставр и Соловей увидели у
изгороди, возле одной из изб, столпившихся вокруг кого-то людей. Среди них
стоял незнакомый ремесленникам попин, который, выкрикнув несколько слов
по-гречески, смолкал и ждал, пока пожилой толмач переложит его речь.
- Чада божия, послушайте учения истинного, - равнодушно бубнил
толмач. - Вы во тьме суеверия утоплены, веруете в волхвов, будто те через
дьявола могут все творить; окаменело в вас сердце ваше; только молитвами,
верой в единого бога Христа сохраните себя от сетей неприязненных. Один
бог на небе, так было и будет, пока солнце сияет и весь мир стоит...
Нечестивые же дела далеки от разума. Идолы, которым вы поклоняетесь, не
боги, но дерево, сделанное руками человеческими; ныне вы их почитаете, а
они уже сгинули и иссечены и сожжены. Бог есть один, ему служат христиане
и поклоняются, ибо он сотворил небо и землю, солнце, луну, и звезды, и
человека, и дал ему жить на земле; ему вы и должны верить. А ваши боги
ничего в мире не сотворили, но сами сделаны руками человеческими и потому
просто бесы. Мы же в того веруем, кого же пророки предвозвестили, что богу
родиться от девы, а другие, что ему быть распятым и погребенным, но в
третий день воскреснет и на небеса взойдет. Люди тех пророков побивали,
других мучили, и, когда сбылось проречение пророков, сошел бог на землю и,
распятие приняв, воскрес и на небеса вознесся. И он судит всех приходящих
к нему, и праведные веселятся, а грешные приимут мучительство!
Остановившись и снова выслушав попина, толмач выкрикнул:
- Кто хочет стоять с праведными, тот пусть крестится! Нет на земле
лучшего исповедания, и Христос лучше всех других богов! Если бы этот закон
был порочен, то не приняла бы его бабка вашего князя, мудрейшая из всех
человеков Ольга. Потому надлежит вам сегодня креститься в реке и сказать:
"Верую во единого бога отца вседержителя, творца небу и земли!"
Попин в это время пытливо всматривался в лица стоящих вокруг киевлян.
Люди выдерживали его взгляд, хмурились; вчерашняя казнь кумиров ожесточила
всех. Русичи с ненавистью слушали прорицателя новой веры, слуги которой
начали свои деяния в Киеве с избиения богов и волхва.
Дослушав выкрики толмача, горожане решительно разошлись; уже отойдя
на конец улицы, Всеслав обернулся и увидел одиноко стоящего у изгороди
черного византийца.
На их пути встретились еще несколько поучающих народ попов; киевляне
то обступали их, то разбредались по избам и возбужденно спорили. Стало
известно, что по городу вместе с иноверцами ходит сам князь
Владимир-Василий и главный попин - митрополит Михаил. Узнали также, что
один из горожан по-старому назвал князя Владимиром и был жестоко избит
дружинниками.
Насторожившиеся Ставр и Соловей стали впредь обходить толпы и
окольным путем добрались наконец до кладбища. В безлюдной тишине на
зеленой долине поднимались рядами небольшие холмики серой высохшей земли,
на них грозно сидели черные вороны.
Пока рыли могилу, Таймень молчал; Всеслав же, отковыривая плотные
комья земли с торчащими из нее красноватыми червями, стал представлять,
как возвернется к своим давно покинутым пепелищам и там придет к нему
покой тихий и безопасный, словно вода в Клязьме. При мысли об этом в душе
Соловья расходилось, плавилось напряжение и будущая жизнь виделась
ласковой и счастливой. Теперь оставалось лишь до нее добрести по долгим
лесным тропам Руси.
Врылись в землю по плечи, когда вдали появились несущие на руках гроб
ремесленники. Возле ямы они опустили Пепелу, устало сели вокруг могилы.
- Попин по дороге пристал! - заговорил, обращаясь к Всеславу, Лушата.
- Вцепился в гроб и пошел кричать! Из трех слов два темны, одна злоба
видна!
- Чего тебе темно?! - рассердился Отроча. - Ругал нас, что не по
закону человека несем!
- Потому и изверг! Сами убили, и сами же муками загробными стращать
стали!
- Пепеле теперь ничего не страшно; душа его в ирье, раньше всех нас
туда успел улететь. - Ставр смолк, но тут же заговорил снова: - Нам вот
хуже будет - слыхали, князь с дружиной по городу ходит, и уж не как попы,
без уговоров, приставляет нож к горлу и переводит из веры в веру!
- Ничего, по твоему слову отовраться можно...
Начали хоронить волхва. Положили к нему в гроб нож, кресало, кружку,
вставили в затвердевшие губы рубль [рубль, т.е. небольшой кусок металла, в
некоторых случаях вкладывали в рот покойнику; если рубль влагали в уста
живому, то этим давали понять, что он приговорен к смерти]. Затем
осторожно, будто боясь пробудить, накрыли старика крышкой, опустили в
могилу. Земля застучала по домовине, постепенно удары сделались глуше, и
скоро над травой поднялся такой же, как и повсюду здесь, холм. Лушата
полил его из корчаги хмельным медом, положил несколько яиц и блинов.
Гончары молча глядели на Лушату. Покончив с могилой, тот налил меду в
кружку, протянул старшему ремесленнику. Выплеснув немного напитка на
надгробный холм, гончар оглядел всех, поднял над головой кружку, четко,
привычно заговорил:
- Уж ты солнце, солнце ясное! Ты всходи с полуночи, ты освети светом
радостным все могилушки; чтобы нашим покойничкам не крушить во тьме своего
сердца ретивого, не скорбеть во тьме по свету белому, не проливать во тьме
горючих слез.
Пили молча, и Всеславу казалось, что страх уже пригнул всех к земле,
ибо ясно им было, что хождения иноверцев закончились и скоро во дворы
явятся дружинники и погонят народ на крещение. Разве могло тут оставаться
так, чтобы князь, бояре, дружина, все огнищане [общее название старших
княжьих слуг] перешли в новую веру, а народ молился прежним кумирам.
Всеобщее предчувствие сбылось в тот же вечер; едва возвратились после
погребения и недолгой работы в землянку и стали готовить еду, на лице
раздался шум, выкрики. Когда выбежали наружу, увидели въезжавших в ворота
дружинников и сопровождавших их горожан.
Остановившись посреди двора, передний воин замахал рукой, и все
постепенно утихли. Тогда дружинник прокричал:
- Князь Влади... Василий повелел. Завтра всякому надлежит прийти на
Почайну креститься. Если кто из некрещеных завтра на реку не явится, тот
за противника княжьему повелению причтется, имения будет лишен, а сам
приимет казнь! Готовьтесь к крещению все! Иначе зло вам будет!
Всадники развернулись и уехали; молчаливые горожане потянулись вслед
за ними, будто не разобрали до конца княжьего повеления.
Гончары долго угрюмо молчали; случилось то, чего все ожидали, но
все-таки слова дружинники ошеломили.
- Чего опустели?! - встрепенулся Ставр-Таймень. Он пошел к воротам,
затворил их, вернулся к товарищам и поднял подол сорочки.
- Бросайте-ка какие у кого деньги есть - меду-пива накупим, загуляем
в последний раз по-нашему, по некрещеному. А утром чади князя скажем, что
окрестились уже и будет свою работу работать.
Нарочитую разухабистость Тайменя не поддержали.
- Такие будто они все дураки, чтобы твои ставровские утайки не
раскусить?! Рано ты себя вознес, проговорил Лушата.
- Не хочешь - не гуляй, иди сядь в крапиву и рыдай! - отрезал
Таймень.
И потом, когда допоздна пьянствовали в землянке, новгородец все
покрикивал:
- Обведем греков вокруг пальца, пупы им развяжем и завяжем, а кумиров
не отдадим!
Уверенность повидавшего жизнь Ставра и выпитый мед вроде бы успокоили
гончаров. К ночи на предстоящую угрозу стали смотреть без опаски и спать
разошлись уж совсем в душевном веселии.
Всеслав пил меньше других; он не верил в хитрости новгородца - ведь
действительно, не дураки же византийцы и бояре. Смерть или отречение от
кумиров ждали завтра всех, и только бегство могло избавить от беды.
Поэтому Соловей уложил свою котомку, налил под насмешки ремесленников
нового меду домовому и затих на лежанке, рядом с опустевшим местом Пепелы.
Пьяные гончары скоро уснули, однако Всеслав все не мог успокоиться и
хотя бы задремать, отдохнуть перед завтрашней дорогой. Едва он закрывал
глаза, вставали из тьмы то мертвое лицо волхва, то Перун, тяжело
ворочавшийся в волнах Днепра. Однако позднее Соловей все же забылся и
увидел во сне целую еще, не выжженную свою родную весь и себя, в толпе
ребят идущего по белой дороге к Ярилиной плеши. Вокруг него лежал синий
снег, и сверкало красное зимнее солнце. В такие дни вместе с другими
мальчишками он вырезал из твердого наста людей, коней, разных зверей,
осторожно ставил их, подперев поленьями. Потом, забрав в избах ледянки,
дружно шли к холму. Оттуда на обитой водой и обледеневшей с одной стороны
доске-ледянке можно было соскользнуть почти до самой Клязьмы. Снег
забивался в рукава кожуха и щекотливо таял там, стекая на горячие ладони в
