- Слушай, - не смог удержаться Данилов. - А откуда Большой Бык? Он
при Девяти Слоях или они при нем?
- Большого Быка ты не трогай, - строго сказал Новый Маргарит.
- Почему?
- По кочану!
- Стало быть, тайна? Стало быть. Большое Откровение и вправду не
вполне откровенно?
- Оставим это. - Новый Маргарит сидел хмурый. - Не делай себе хуже.
Они долго молчали. И дальше уже вели разговор легкий. "Что же он ждал
от меня?" - думал Данилов. Ведь когда Новый Маргарит говорил о своих
сомнениях, он явно смотрел на него с некоей надеждой, будто Данилов мог
сказать или даже совершить нечто необыкновенное. Что-то его тяготило и
будоражило. Но за кого же он принимал Данилова? Хорошо, если за человека.
Но вряд ли только за человека. Данилов даже опечалился, что ничем не мог
помочь Новому Маргариту.
Они еще поговорили. Данилов интересовался работой озадачивших его
лабораторий и мастерских. Новый Маргарит рассказал ему, как холят нынче
монструмов, особенно тех, что определились в монструмы из натуральных
демонов. Данилов вспомнил о складе искусственных интеллектов и спросил,
хороши ли они в употреблении. Оказалось, что почти все искусственные
интеллекты плесневеют сейчас на складах.
- Отчего так?
- Они слишком ретивые, - сказал Новый Маргарит, - чаще всего с
перекосом и, помимо всего прочего, дешевые.
- Ну и что?
- Как что? - удивился Новый Маргарит. - Кто же теперь пользуется
дешевыми вещами!
"Наверное, он уже успокоился на мой счет, - подумал Данилов. - И
больше от меня ничего не ждет..."
- Ты знаешь, - спросил он, - зачем меня вызвали?
- Знаю, - кивнул Новый Маргарит.
- И как ты находишь мое положение?
- Почти безнадежным... Если, конечно, ты тот, за кого себя выдаешь.
При этом Новый Маргарит со значением взглянул на Данилова, будто
ожидая от него важного признания.
- Я себя ни за кого не выдаю, - сердито сказал Данилов.
- Тем хуже для тебя, - сказал Новый Маргарит. Потом добавил: - Выбор
тебе надо сделать, выбор.
- Какой выбор? - не понял Данилов.
- А такой... Самый решительный... Подумай.
- Хорошо, - пообещал Данилов. - Я подумаю. Рад был с тобой увидеться.
Извини, если отвлек от дел.
Данилов встал. И Новый Маргарит встал. Он даже движение сделал к
Данилову, будто хотел обнять лицейского приятеля. Однако не обнял, а лишь
похлопал по плечу.
- Ну иди, - сказал Новый Маргарит. - Может, еще и увидимся. И усмири
гордыню-то...
Данилов даже рот открыл от удивления.
- Какую гордыню-то? Гордыня всегда считалась в Девяти Слоях
добродетелью. А я этой добродетели был лишен.
- Ты плохо знаешь себя... Ну, бывай.
- Бывай... - сказал Данилов.
И он покинул голубую сферу.
42
"Ведь он знал, что я его хотел о чем-то просить, - думал Данилов,
лежа на своей гостиничной кровати. - Но, может быть, и то, что он принял
меня и говорил всерьез, с его стороны - доблесть? Кого он желает видеть во
мне? Кого подозревает? Я пришел просителем, но вышло так, что как будто бы
он был заинтересован в моем приходе. Ведь что-то он искал во мне, на
что-то надеялся, полагал даже, что я в силах его поддержать, не слишком
надеялся, но какую-то мысль держал в себе... И много желал сказать. Я ведь
молчал, он говорил. Откровенным он до конца не был, да и как ему быть
откровенным, коли он знает, зачем я здесь. Кармадон мне сказал: "Сгинешь!"
Новый Маргарит признал мое положение безнадежным, и все-таки он чего-то
ждал от меня. Я был куда менее откровенным, нежели он. А он, наверное,
ждал от меня понимания его личности, ждал сочувствия, имел в этом нужду.
Или хотел узнать, к чему я пришел, а он считает, что я к чему-то пришел,
чтобы укрепиться в своих сомнениях или же, наоборот, покончить с ними. Но
я был осторожен... А может быть, он просто был намерен показать самому
себе, что он по-прежнему либерал и не боится бродить в беседах по тонкому
льду даже и с ущербной личностью? Но что мне обижаться на него и в этом
случае? Все же он принял меня и даже по плечу похлопал. О поединке не
вспомнил. И даже что-то подсказал: выбор, что ли... Следовало бы и
подумать..."
Шли дни. Данилова не тревожили. Он теперь обрадовался бы и Валентину
Сергеевичу, если бы тот явился к нему с поручением доставить куда следует.
Данилов и в буфете, встретив Валентина Сергеевича, унизился бы, спросил
бы, не слышно ли, когда ему, Данилову, выйдет пора сгинуть. Но, видимо,
слишком мелкой тварью был Валентин Сергеевич, чтобы кушать в мясных
буфетах. А вот демон из аравийских пустынь Уграэль Данилову попадался
часто. Он и за стол Данилова присаживался запросто, как старый знакомый,
лишь спрашивал из вежливости: "Здесь не занято?", и Данилову ничего не
оставалось, как ответить: "Не занято". При первой их встрече мысли о
Кармадоне помешали Данилову как следует рассмотреть Уграэля. Теперь
Уграэль ходил без капюшона и Данилову был хорошо виден. Замечательным
оказалось лицо Уграэля. Все его частности - нос, глаза, уши, прочее -
действительно существовали сами по себе и могли меняться местами. Уграэль
с охотой говорил о Москве, но Данилов его бесед не поддерживал. Порой в
разговорах с Уграэлем он даже дерзил, но Уграэль ничего не замечал.
Данилову вообще хотелось теперь дерзить. И не только дерзить, но и
протестовать. Хотелось выкинуть нечто такое, что привело бы в
замешательство, а то и в бешенство его исследователей. Тогда бы они
зашевелились и потребовали бы наконец его к ответу. Но чем вызвать
скандал, чем усугубить свою вину, что бы такое учинить, Данилов не знал. И
вдруг ему пришло на ум: "А не слетать ли к отцу?" Посещать отца было ему
запрещено. Данилов отца никогда и не посещал. Он его вообще не видел.
Однако интересовался местами его пребывания. Когда-то тот жил на Юпитере,
но потом его направили на пустынную планету в созвездии Тельца. Данилов
подумал о полете к отцу вслух, нарочно, открывая исследователям свои
намерения. А те себя никак не проявили. "Ну и пусть! Их дело!" - решил
Данилов. Полет он не отменил. Данилов прошел Четвертый Слой до самой
Хрустальной Стены, все оглядывался. Нет, за ним не бежали и не ехали.
Данилов открыл хрустальную дверцу, выбрался из Девяти Слоев. Раскинул руки
и полетел.
Данилов мог и перенестись в созвездие Тельца или, говоря нынешним
ученым языком, совершить гиперпутешествие. Местами он и переносился. Но
вблизи светил и планет позволял себе и пролетать, любовался видами и снова
ощущал радость от собственного парения. Хорошо ему было. Данилов вспомнил,
как Кеплер три с лишним века тому назад, пытаясь доказать гармонию
вселенной и выведя закон: "Квадраты времени вращения планет вокруг Солнца
относятся как кубы их средних расстояний от Солнца", посчитал, что
существует музыкальная гармония планет, он даже выразил нотными знаками
мелодии семи известных ему небесных тел. И сейчас Данилов на время
согласился с Кеплером. Он и раньше порой соглашался с ним. Ради музыки.
Теперь Данилов опустил себя в Кеплеров вариант мира, и небесные тела, мимо
которых он пролетал, зазвучали.
Прежде Данилов любил слушать музыку планет Солнечной системы. Он
хорошо знал мелодию каждой из них, знал их голоса, в особенности его
волновал голос Марса. В нем не было рева воинственных труб, напротив, тот
голос был нежно-голубой. Теперь Данилову попадались небесные тела, ему
дотоле неизвестные, карты же звездного неба при нем не было. Не все
мелодии ему нравились; правда, стараясь быть объективным, он говорил себе,
что сразу и на лету он может что-то и не понять и надо эти мелодии
послушать еще раз. Возможно, тогда он их примет и полюбит. Однако,
вспомнил он, парение его во вселенной вряд ли могло повториться. Тут же
мелодии планет и светил стали казаться Данилову печальными, а то и
трагическими. Вселенная словно бы прощалась с ним. "Нет, глупость! -
строго сказал себе Данилов. - Мелодии они меняют редко, только при
катаклизмах. Не станут же они звучать иначе из-за какого-то пролетающего
мимо них альтиста. Надо слушать их музыку такой, какая она есть, коли
дарована возможность, а не придумывать ее!"
Ликующе проревела расплавленным голосом молодая звезда, унеслась
куда-то. Точно ксилофонами прозвенела стая метеоритов, и ее утянуло.
Многое слышал Данилов. Словно якорная цепь скрипела, сострадая самой себе,
оранжевая планета. Напомнив Данилову ритм тарантеллы, вращалась планета
поменьше. Были и земные звуки. Были и звуки, какие Данилов слышал впервые.
В иных мелодиях или в простых музыкальных темах угадывались Даниловым
бури, предчувствия катастроф и взрывов, тоска не осознающей себя материи.
В иных была радость. Была любовь. Был разум. "Какие голоса! - думал
Данилов. - Какие звуки!"
Он залетел в небольшой мир со звездой, похожей на Солнце, и с пятью
живыми планетами. Решил: "А не остановиться ли здесь?" И остановился.
Выбрал в вакууме место, показавшееся ему выгодным в акустическом
отношении, тут и улегся. Позу принял приятную, даже беззаботную, руки
положил под голову, закрыл глаза, слушал. Для него будто бы играл секстет.
Естественно, не тот, в каком Данилов привык выступать в концертах. Земного
в секстете не было. Однако что-то и было... Голос светила звучал ярче и
сильнее других голосов, с чувством превосходства и даже власти над ними и
все же не отделял себя от них. Все планеты вели свои мелодии, но в каждой
из них звучали (по-особенному) темы звезды, как бы рассыпанные или
раздаренные ею, и передавали они (так показалось Данилову) отчасти даже
гордое умонастроение шести небесных тел: "Мы одно! Мы одно во вселенной!"
Данилов привыкал к здешней музыке и способам ее выражения, она все больше
и больше нравилась ему. "Что это?" - удивился Данилов. Голос третьей от
светила планеты ("пульт номер четыре"), поначалу ничем не напоминавший
земных звуков, вдруг изменился, и в нем, внутри него, как одно из
составляющих, возникло звучание альта. Да, альта! Данилов ошибиться не
мог. Теперь музыка еще сильнее трогала его... О, если б навеки так было...
Данилов как бы и очнулся. "Да, что это я тут разлегся! Они же меня
сейчас хватятся!" Но что было пугаться! Ведь он именно и желал, чтобы его
хватились. Мог бы здесь, слушая музыку, и ожидать, когда его хватятся и
призовут. Однако нетерпение погнало его. "Туда, в созвездие Тельца", -
приказал себе Данилов.
Теперь он не полетел, а перенесся. С таким усердием, что чуть было не
врезался в планету, где, по сведениям Данилова, обитал его отец. Данилов
уже вывел себя из Кеплерова варианта мира и мелодию планеты не услышал. На
первый взгляд она была не только беззвучная, но и безжизненная. Вся - в
желтой пыли. И небо над Даниловым висело желтое, а местами - коричневое.
Оглядевшись, а потом и поплутав по планете, Данилов обнаружил цепи
невысоких гор, к сожалению, желто-коричневых. Ни кустика, ни лужицы не
попалось на глаза Данилову. "Однако..." - покачал он головой. Не увидел он
и ни единой хижины, ни единого шалаша.
Сведения об отце могли быть и ложными. Но если и не ложными? Как его
искать? Где? И зачем? Зачем он бросился сюда сгоряча? Одно дело возмутить
исследователей и вызвать скандал. Но тут-то что делать? Зачем он отцу?
Зачем ему отец? Да и отец ли? Он его никогда не видел и не знает, никогда
не ощущал его отцом, хотя потребность в нем в годы детства, конечно, имел.
Что скажет он ему теперь? "Здравствуй, старик, я твой ребенок", так, что
