было неподвижно и тихо.
- Вот, - сказал ученый, сгибая спину. От согнутости его голос
походил на рык.- Вот! - он держал в руке яблоко. - Что это
значит? Было видно, что не часто приходилось ему нагибаться:
выровнявшись, он несколько раз откинул спину, ублажая
позвоночник, старый бамбук позвоночника. Яблоко покоилось на
подставке из трех пальцев.
- Что это значит? - повторил он, оханьем мешая звучанью
фразы.- Не скажете ли вы, почему упало яблоко?
Шувалов смотрел на яблоко, как некогда Вильгельм Телль.
- Это закон притяжения, - прошепелявил он. Тогда, после
паузы, великий физик спросил:
- Вы, кажется, сегодня летали, студент? - так спросил
магистр. Брови его ушли высоко над очками
- Вы, кажется, сегодня летали, молодой марксист? Божья
коровка переползла с пальца на яблоко. Ньютон скосил глаза.
Божья коровка была для него ослепительно синей. Он поморщился.
Она снялась с самой верхней точки яблока и улетела при помощи
крыльев, вынутых откуда-то сзади, как вынимают из-под фрака
носовой платок.
- Вы сегодня, кажется, летали?
Шувалов молчал.
- Свинья, - сказал Исаак Ньютон.
Шувалов проснулся.
- Свинья, - сказала Леля, стоявшая над ним. - Ты ждешь меня и
спишь. Свинья!
Она сняла божью коровку со лба его, улыбнувшись тому, что
брюшко у насекомого железное.
- Чорт! - выругался он. - Я тебя ненавижу. Прежде я знал,
что это божья коровка, - и ничего другого о ней, кроме того,
что она божья коровка, я не знал. Ну, скажем, я мог бы еще
притти к заключению нию, что имя у нее несколько
антирелигиозное. Но вот с тех пор, как мы встретились, что-то
сделалось с моими глазами. Я вижу синие груши и вижу, что
мухомор похож на божью коровку.
Она хотела обнять его.
- Оставь меня! Оставь! - закричал он. - Мне надоело ! Мне
стыдно.
Крича так, он убегал, как лань. Фыркая, дикими скачками бежал
он, отпрыгивая от собственной тени, кося глазом. Запыхавшись,
он остановился. Леля исчезла. Он решил забыть все.
Потерянный мир должен быть возвращен.
- До свиданья, - вздохнул он, - мы с тобой не увидимся больше.
Он сел на покатом месте, на гребне, с которого открывался вид
на широчайшее пространство, усеянное дачами. Он сидел на
вершине призмы, спустив ноги по покатости. Под ним кружил зонт
мороженщика, весь выезд мороженщика, чем-то напоминающий
негритянскую деревню.
- Я живу в раю, - сказал молодой марксист расквашенным
голосом.
- Вы марксист? -- прозвучало рядом
Молодой человек в черной шляпе, знакомый дальтоник, сидел с
Шуваловым в ближайшем соседстве.
- Да, я марксист, - сказал Шувалов.
- Вам нельзя жить в раю,
Дальтоник поигрывал прутиком. Шувалов вздыхал.
- Что же мне делать ? Земля превратилась в рай. Дальтоник
посвистывал, Дальтоник почесывал прутиком в ухе.
- Вы знаете,- продолжал, хихикая, Шувалов,- вы знаете, до чего
я дошел? Я сегодня летал.
В небе косо, как почтовая марка, стоял змей.
- Хотите я продемонстрирую вам... я полечу туда. (Он
протянул руку.)
- Нет, спасибо. Я не хочу быть свидетелем вашего позора.
- Да, это ужасно - помолчав, молвил Шувалов.- Я знаю, что это
ужасно.
- Я вам завидую,- продолжал он.
- Неужели?
- Честное слово. Как хорошо весь мир воспринимать правильно и
путаться только в некоторых цветовых деталях, как это
происходит с вами. Вам не приходится жить в раю. Мир не исчез
для вас. Все в порядке. А я? Вы подумайте, я совершенно
здоровый человек, я материалист... и вдруг на моих глазах
начинает происходить преступная, антинаучная деформация
веществ, материи...
- Да, это ужасно,- согласился дальтоник, - И все это от любви.
Шувалов с неожиданной горячностью схватил соседа за руку.
- Слушайте! - воскликнул он.- Я согласен. Дайте мне вашу
радужную оболочку и возьмите мою любовь.
Дальтоник полез по покатости вниз.
- Извините, - говорил он. - Мне некогда, До свиданья. Живите
себе в раю.
Ему трудно было двигаться по наклону. Он полз раскорякой,
теряя сходство с человеком и приобретая сходство с отражением
человека в воде. Наконец, он добрался до ровной плоскости и
весело зашагал. Затем, подкинув прутик, он послал Шувалову
поцелуй и крик,
- Кланяйтесь Еве! - крикнул он.
А Леля спала. Через час после встречи с дальтоником Шувалов
отыскал ее в недрах парка, в сердцевине. Он не был
натуралистом, он не мог определить, что окружает его: орешник,
боярышник, бузина или шиповник. Со всех сторон насели на него
ветви, кустарники, он шел, как коробейник, нагруженный легким
сплетением сгущавшихся к сердцевине ветвей. Он сбрасывал с
себя эти корзины, высыпавшие на него листья, лепестки, шипы,
ягоды и птиц.
Леля лежала на спине, в розовом платье, с открытой грудью.
Она спала, Он слышал, как потрескивают пленки в ее набрякшем от
сна носу. Он сел рядом.
Затем он положил голову к ней на грудь, пальцы его чувствовали
ситец, голова лежала на потной груди ее, он видел сосок ее,
розовый, с нежными, как пенка на молоке, морщинами. Он не
слышал шороха, вздоха, треска сучьев.
Дальтоник возник за переплетом куста. Куст не пускал его.
- Послушайте,- сказал дальтоник. Шувалов поднял голову с
услащенной щекой.
- Не ходите за мной, как собака,- - сказал Шувалов.
- Слушайте, я согласен. Возьмите мою радужную оболочку и
дайте мне вашу любовь...
- Идите покушайте синих груш,- ответил Шувалов.
1929 г
ЦЕПЬ
Студент Орлов ухаживал за моей сестрой Верой,
Он приезжал на дачу на велосипеде. Велосипед стоял над
цветником, прислоненный к борту веранды. Велосипед был рогат.
Студент снимал со щиколоток сверкающие зажимы, нечто вроде
шпор без звона, и бросал их на деревянный стол. Затем студент
снимал фуражку с небесным околышем и вытирал лоб платком. Лицо
у него было коричневое, лоб белый, голова бритая, радужная, с
шишкой. Студент не видел меня. Я видел все. Он не говорил со
мной ни слова.
Деревянный стол был морщинист, на столе стоял горшок с
цветами, студент дул в цветы, цветы отворачивались. Студент
смотрел вдаль и видел синий околыш моря.
- Блерио перелетел через Ламанш,- сказал я. Я был еще в том
возрасте, когда человек, прежде чем произнести фразу,
проглатывает слюну.
- Перелетел, - сказал студент.
И снова молчание.
Я не имею права участвовать в жизни мира. Мне даже совестно
выражаться так умно: Блерио....Ламанш... Студент вынимает из
горшка стебель, на котором две распустившиеся гвоздики и один
бутон. Бутон он откусывает. Бутон туг, блестящ, цилиндричен,
похож на пулю. Студент втягивает щеки и стреляет бутоном.
Попадает в велосипед. в спицу. Колесо звучит как арфа.
- У аэроплана колеса велосипедные? - спрашиваю я.
Велосипедные,- это я знаю отлично. Но мне кажется, что студент
глуп. Я уверен, что я гораздо более, чем он, осведомлен по
части авиации. Но мне неловко признать это, и я считаю
необходимым дать студенту возможность оказаться более сведущим.
- Велосипедные,- говорит студент.
Тут треугольник: велосипед, студент, я.
Я краснею: мне хочется все время говорить о велосипеде, я
чувствую, что это стыдно, краска заливает мне лицо. Он дубина,
студент,- я это знаю. Я вижу его насквозь.
- Гусь твой Сева, - сказал папа Вере.
Действительно, Сева гусь. Но что делать? Он владеет
велосипедом. И я кривляюсь, лицемерю, Меня лихорадит в его
присутствии.
Я хочу сказать:
- Всеволод Васильевич, разрешите мне покататься. Недалеко, по
дорожке. Потом я заверну к калитке. Там ровная поверхность.
Я проеду осторожно. Или даже не надо к калитке. Довольно
будет и по дорожке.
Так я хочу сказать. Даже брови поднимаются от стыда.
Опершись локтями на стол, я опускаю брови при помощи пальцев.
Вчера мне разрешено было покататься. Нельзя же так часто.
Попрошу завтра. Или даже послезавтра.
Я смотрю на велосипед. Каждую минуту студент может поймать
мой взгляд, Тогда я чуть-чуть, незаметно, на одну линию подниму
взгляд и буду смотреть на лозу. На ней повисла кошка. В
полной тишине висит среди листьев белая маленькая кошка,
сибирская, пушистая - о, почти пернатая! - представительница
знатного рода, ставшая босячкой.
Студент увидел кошку.
- Ах, ты дрянь! - сказал он.- Виноград ест.
Никогда не едят кошки винограда. И виноград этот дикий. Но
студент встает,- и я не заступаюсь. Напротив, я прыгаю.
Студент отдирает кошку от виноградной стены и швыряет за
перила.
Студент спускается в сал Сейчас вернется с купанья Вера. Вот
она появляется за проволочной изгородью. Ускоряет шаг, увидев
своего гуся; бежит. Вот они встретились, она складывает
розовый зонт.
Студент сказал:
- Можно!
Из кожаной сумки, прикрепленной под седлом, я достал
французский ключ, Я поворачивал винт и опускал седло. Как
прохладны фибровые ручки руля! Я веду машину по ступенькам в
сад. Она подпрыгивает, звенит. Она кивает фонарем. Я
поворачиваю ее. Вспыхивает на переднем стволе рамы зеленая
марка фирмы. Движение,- и марка исчезает, как ящерица.
Я еду.
Так хрустит гравий; так бежит под взглядом сверху шина; так
калитка норовит попасть под плечо, как костыль; так лежит на
дороге какая-то гайка, пушистая от ржавчины,- так начинается
путешествие!
Движение происходит как бы по биссектрисе между стремительно
суживающимися сторонами чела.
В глаз попала мушка. О, почему это случилось? Так громадно
пространство, по которому несусь я, так быстро мое движение - и
надо ж... И надо ж двум, совершенно несогласованным движениям
- моему и насекомого - столкнуться в таком небольшом моем
глазу!
Поле зрения становится горьким. Я зажмуриваю глаз так сильно,
что бровь касается щеки,- руль выпустить нельзя,- я стараюсь
поднять веко, оно трепещет... Я торможу, схожу, машина лежит,
педаль еще вертится, я раскрываю глаз пальцами, яблоко
повернуто книзу, и я вижу алое ложе века.
Почему насекомое, попав в глаз, немедленно гибнет? Неужели я
выделяю ядовитые соки?
И вновь я качу.
Птица улетает из-под самого колеса - в последнюю долю секунды.
Не боится. Это мелкая птица. А голубь не улетает даже.
Голубь просто отходит в сторону, даже не оглядываясь на
велосипедиста.
Бег велосипеда сопровождается звуком, похожим на жарение.
Иногда как будто взрывается шутиха. Но это не важно. Это
подробности, которых можно наворотить сколько угодно. Можно
сказать о коровах, распертых изнутри костяком и напоминающих
шатры. Или о коровах в белых замшевых масках. Важно то, что я
потерял передаточную цепь. Без нее на велосипеде ездить
нельзя. На полном ходу слетела передаточная цепь, и я это
заметил слишком поздно.
Она лежит на дороге. Нужно вернуться и подобрать. Ничего тут
страшного нет. Страшного тут нет ничего. Я иду и веду машину
за фибровую ручку. Педаль толкает меня под колено. Три
мальчика, три неизвестных мне мальчика бегут по краю оврага.
Они убегают, позлащенные солнцем. Блаженная слабость возникает
у меня внизу живота. Я понимаю: мальчики нашли цепь. Это
неизвестные мальчики, бродяги. Вот они уже бегут в глубине
ландшафта.
Так произошло несчастье.
И мне представляется:
...Я возвращаюсь на дачу, как ни в чем не бывало. Я привожу
пришедший в негодность велосипед и прислоняю его к борту
веранды. Пьют чай: папа, мама, Вера и студент Орлов. К чаю
дан пирог со сливами. Это плоский сиреневый круг. Мы сидим
