Юрий Олеша.
Рассказы
РЕЧЬ НА 1 ВСЕСОЮЗНОМ СЪЕЗДЕ СОВЕТСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ
ЛЮБОВЬ
ЦЕПЬ
ЛИОМПА
ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛ
В ЦИРКЕ
ЗАПИСКИ ПИСАТЕЛЯ
Я СМОТРЮ В ПРОШЛОЕ
ПРОРОК
ВИШНЕВАЯ КОСТОЧКА
АЛЬДЕБАРАН
ЗРЕЛИЩА
РЕЧЬ НА 1 ВСЕСОЮЗНОМ СЪЕЗДЕ СОВЕТСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ
В каждом человеке есть дурное и есть хорошее. Я не поверю,
что возможен человек, который не мог бы понять, что такое быть
тщеславным, или трусом, или эгоистом. Каждый человек может
почувствовать в себе внезапное появление какого угодно
двойника. В художнике это проявляется особенно ярко, и в этом
- одно из удивительных свойств художника: испытать чужие
страсти.
В каждом заложены ростки самых разнообразных страстей - и
светлых, и черных. Художник умеет вытягивать эти ростки и
превращать их в деревья. Если наиболее дорогие цветения в Льве
Толстом - Платон Каратаев и капитан Тушин, то не менее легко
вырастают в душе Толстого-художника и с полной чувственностью
переживаются такие страшные картины, как соблазнение отца
Сергия коротконогой дурочкой Марией. Нельзя описать третье
лицо, не сделавшись хоть на минуту этим третьим лицом. В
художнике живут все пороки и все доблести.
Очень часто спрашивают художника: "Откуда вы знаете? Это вы
сами выдумали?" Да, художник все выдумывает сам. Конечно,
нельзя ничего выдумать того, чего нет в природе. Но отношения
у художника с природой такие, что она ему открывает некоторые
свои тайны, она с ним более общительна, чем с другими. Образ
труса я могу создать на основе чрезвычайно ничтожных
воспоминаний детства, при помощи памяти, в которой сохранился
намек, след, контур какого-то, может быть только начавшегося
действия, причиной которого была трусость.
Можно написать книгу под названием: "Машина превращений", в
которой рассказать о работе художника, показать, как те или
иные жизненные впечатления превращаются в сознании художника в
образы искусства. Это неисследованная область, область,
которая кажется таинственной, потому что она еще не постигнута.
Работа этой машины - машины превращений - весьма чувствительна
для всего организма. Движения ее не обходятся для организма
даром, а отсюда - трудность быть художником.
Отношения с хорошим и плохим, с пороками и добродетелью у
художника чрезвычайно непростые. Когда изображаешь
отрицательного героя,- сам становишься отрицательным,
поднимаешь со дна души плохое, грязное, то есть убеждаешься,
что оно в тебе - это плохое и грязное - есть, а следовательно,
берешь на сознание очень тяжелую психологическую нагрузку.
Гете сказал однажды: "Я хотел еще раз прочесть "Макбета", но
не рискнул. Я боялся, что в том состоянии, в каком я тогда
находился, это чтение меня убьет".
Образ может убить художника.
Шесть лет назад я написал роман "Зависть". Центральным
персонажем этой повести был Николай Кавалеров. Мне говорили,
что в Кавалерове есть много моего, что этот тип является
автобиографическим, что Кавалеров - это я сам.
Да, Кавалеров смотрел на мир моими глазами. Краски, цвета,
образы, сравнения, метафоры и умозаключения Кавалерова
принадлежали мне. И это были наиболее свежие, наиболее яркие
краски, которые я видел. Многие из них пришли из детства, были
вынуты из самого заветного уголка, из ящика неповторимых
наблюдений.
Как художник проявил я в Кавалерове наиболее чистую силу, силу
первой вещи, силу пересказа первых впечатлений. И тут сказали,
что Кавалеров пошляк и ничтожество. Зная, что много в
Кавалерове есть моего личного, я принял на себя это обвинение в
ничтожестве и пошлости, и оно меня потрясло,
Я не поверил и притаился. Я не поверил, что человек со свежим
вниманием и умением видеть мир по-своему может быть пошляком и
ничтожеством. Я сказал себе - значит, все это умение, все это
твое собственное, все то, что ты сам считаешь силой, есть
ничтожество и пошлость. Так ли это ? Мне хотелось верить, что
товарищи, критиковавшие меня (это были критики-коммунисты),
правы, и я им верил. Я стал думать, что то, что мне казалось
сокровищем, есть на самом деле нищета.
Так у меня возникла концепция о нищем. Я представил себя
нищим. Очень трудную, горестную жизнь представил я себе -
жизнь человека, у которого отнято все. Воображение художника
пришло на помощь, и под его дыханием голая мысль о социальной
ненужности стала превращаться в вымысел, и я решил написать
повесть о нищем.
Вот я был молодым, у меня были детство и юность. Теперь я
живу, никому ненужный, пошлый и ничтожный. Что же мне делать?
И я становлюсь нищим, самым настоящим нищим. Стою на
ступеньках в аптеке, прошу милостыню, и у меня кличка
"писатель".
Это ужасно умилительная для самого себя история, ужасно
приятно жалеть самого себя.
Опустившись на самое дно, босой, в ватном пиджаке, иду я по
стране и прохожу ночью над стройками. Башни строек, огонь, а я
иду босой. Однажды в странное утро, в чистоте и свежести утра
я прохожу мимо стены. Бывает иногда, что в поле, недалеко от
заселенной местности, стоит полуразрушенная стена. Луг,
несколько деревьев, чертополох, кусок стены, и тень от стены на
лугу, еще более четкая, прямоугольная, чем сама стена. Я
начинаю итти от угла и вижу, что в стене арка - узкий вход с
закругленной в виде арки вершиной, как это бывает на картинах
Возрождения. Я приближаюсь к этому входу, вижу порог. Перед
ним ступеньки. Заглядываю туда и вижу необычайную зелень...
Может быть, здесь ходят козы. Я переступаю порог, вхожу и
потом смотрю на себя и вижу, что это молодость, вернулась
молодость.
Ко мне вдруг, неизвестно почему, вернулась молодость. Я вижу
молодую кожу рук, на мне майка, я стал молод - мне 16 лет.
Ничего не надо; все сомнения, все страдания прошли. Я стал
молод. Вся жизнь впереди.
Я хотел написать такую повесть. Я думал над ней. Я делал
выводы, и я понял, что главная моя мечта - мечта сохранить
право на краски молодости, главная моя мечта - сохранить
правоту молодости, защитить мою свежесть от утверждения, что
она не нужна, от утверждения, что свежесть есть пошлость,
ничтожество.
Я не виноват, что моя юность проходила в условиях, когда мир,
окружающий нас, был страшен.
Я понял, что причиной такой концепции есть желание доказать,
что во мне имеется сила красок, и что будет нелепостью, если
краски не будут использованы. Я этой повести о нищем не
написал. Тогда я не понимал, почему это происходит, почему я
не мог ее написать. Я это понял позже. Я понял, что дело не
во мне, а дело в том, что окружает меня. Свою молодость я не
утратил. Мне не надо думать о ее возвращении потому, что я
художник. Но каждый художник может написать только то, что он
в состоянии написать.
В то время как я продумывал тему нищего, искал молодости, -
страна строила заводы. Это была первая пятилетка создания
социалистической промышленности. Это не было моей темой. Я
мог поехать на стройку, жить на заводе среди рабочих, описать
их в очерке, даже в романе, но это не было моей темой, не было
темой, которая шла от моей кровеносной системы, от моего
дыхания. Я не был в этой теме настоящим художником. Я бы
лгал, выдумывал; у меня не было бы того, что называется
вдохновением. Мне трудно понять тип рабочего, тип
героя-революционера. Я им не могу быть.
Это выше моих сил, выше моего понимания. Поэтому я об этом не
пишу. Я испугался и стал думать, что никому не нужен, что мои
особенности художника не к чему приложить, и поэтому вырос во
мне ужасный образ нищего, образ, который меня убивал.
А в это время молодела страна. Уже есть юноши, которым 17 лет
и которые ни одной своей мыслью не принадлежат старому миру.
Тогда, сочиняя "Нищего", я заглядывал в волшебную арку и не
понимал главного, не понимал, что я верю в молодость страны,
что не свою молодость я хочу вернуть, а хочу увидеть молодость
страны, то есть новых людей.
Теперь я их вижу. И у меня есть гордая мысль считать, что их
начинающаяся молодость есть до известной степени возвращение
моей молодости. Самое страшное - это унижать себя, говорить,
что я ничто по сравнению с рабочим или комсомольцем. Как можно
так говорить и продолжать жить и работать? Нет, во мне хватает
гордости сказать, что, несмотря на то, что я родился в старом
мире, во мне, в моей душе, в моем воображении, в моей жизни, в
моих мечтах есть много такого, что ставит меня на один уровень
и с рабочим, н с комсомольцем. И принимая от рабочего и
комсомольца пожелания, как я должен жить и работать, я знаю,
что это не есть тот разговор, когда один говорит, а другой
молчит и слушает, а разговор, когда двое, очень близко
прижавшись друг к другу, обсуждают, как бы найти наилучший
выход.
Много было такого в моей юности, в моих мечтаниях, в моих
отношениях к миру, что и теперь я могу изобразить в
произведении как принадлежащее человеку нового мира, молодому
комсомольцу и рабочему. Мир стал моложе. Появились молодые
люди. Я стал зрелее, окрепла мысль, но краски внутри остались
теже. Так произошло чудо, о котором я мечтал, заглядывая в
арку. Так ко мне вернулась молодость.
Это, конечно, торжественное, фигуральное выражение.
Дело гораздо проще. Дело в том, что люди, которые строили
заводы, герои строительства, те, которые коллективизировали
деревню, делали все то, что казалось мне непонятным и
превращающим меня в нищего, эти люди - слава им! - всей своей
удивительной и прошедшей мимо меня деятельностью создали
государство, социалистическую страну, родину!
В этом государстве растет первое молодое поколение, растет
советский молодой человек. Как художник я бросаюсь на него:
"Кто ты, какие ты видишь краски, снятся ли тебе сны, о чем ты
мечтаешь, как ты ощущаешь себя, как ты любишь, какие у тебя
чувства, что ты отвергаешь и что признаешь, какой ты, что в
тебе преобладает - чувство или рассудок, умеешь ли ты плакать,
нежен ли ты, все ли ты понял из того, что пугало меня, чего я
не понимал, чего я боялся, какой ты, молодой человек
социалистического общества ?" Я не могу писать, не найдя между
собой и тобой аналогии.
Я хочу создать тип молодого человека, наделив его лучшим из
того, что было в моей молодости.
Я считаю, что историческая задача для писателя - создать
книги, которые вызывали бы в нашей молодежи чувство подражания,
чувство необходимости быть лучше. Нужно выбрать все лучшее в
себе, чтобы создать комплекс человека, который был бы образцом.
Писатель должен быть воспитателем и учителем.
Я лично поставил себе задачей писать о молодых. Я буду писать
пьесы и повести, где действующие лица будут решать задачи
морального характера. Где-то живет во мне убеждение, что
коммунизм есть не только экономическая, но и нравственная
система, и первыми воплотителями этой стороны коммунизма будут
молодые люди и молодые девушки.
Все свое ощущение красоты, изящества, благородства, все свое
видение мира - от видения одуванчика, руки, перин, прыжка, до
самых сложных психологических концепций - я постараюсь
воплотить в этих вещах в том смысле, чтобы доказать, что новое
социалистическое отношение к миру есть в чистейшем смысле
человеческое отношение. Таково возвращение молодости. Я не
стал нищим. Богатство, которым я обладал, осталось; богатство,
выражающееся в знании, что мир с его травами, зорями, красками
прекрасен, и что делала его плохим власть денег, власть
