свое дело... Это стояние мое - вынужденное, жалкое! Я
улыбаюсь не от добродушия, я улыбаюсь напряженно...
присмотритесь!
- Куда на Варсонофьевский? - спрашивает шофер через плечо.
И я, суетясь, объясняю: туда, туда, а потом туда..
Что ж, если на то пошло, то почему бы мне не стать посреди
мостовой и всерьез не взяться за дело, которое мне навязывают?
Идет слепец.
О, этот просто кричит на меня! Этот толкает меня тростью...
- Десятый номер идет? - спрашивает он: - А? Десятый?
- Нет,- отвечаю я, почти гладя его.- Нет, товарищ, это не
десятый номер. Это второй. А вот подходит десятый.
Уже десять минут прошли сверх срока. Чего ждать еще? А,
может быть, она спешит где-то, летит?
"Ах, опоздала, ах, опоздала!!!"
Уже гражданка укатила на шестнадцатом, уже крас: красноармеец
ходит по прохладным залам музея, уже шофер трубит на
Варсонофьевском, уже слепец обидчиво и себялюбиво поднимается
на переднюю площадку, неся впереди себя трость.
Все удовлетворены! Все счастливы!
А я стою, бессмысленно улыбаясь.
И вновь подходят и вопрошают: старушка, пьяный, группа детей
с флагом. И уже начинаю я рубить воздух руками, - уже не
просто киваю подбородком, как случайно спрошенный прохожий, -
нет! уже я вытягиваю руку, поставив ладонь ребром... Еще
минута - вырастет из кулака моего жезл...
- Назад! - буду кричать я. - Стоп! На Варсонофьевский ?
Заворачивай! Старушка, направо! Стоп!
О, смотрите! Свисток висит между моих губ... Я свищу... Я
имею право свистеть... Дети, завидуйте мне! Назад! Ого...
смотрите: уже я могу стоять между двумя встречными вагонами -
я стою, смотрите, выставив одну ногу и сложив руки за спиной и
подпирая лопатку пунцовым жезлом.
Поздравьте меня, Наташа. Я превратился в милиционера.. ю
Тут я вижу: Авель стоит поодаль и наблюдает за мной. (Авель
- это мой сосед.)
Наташа не придет - это ясно. Я подзываю Авеля.
Я. - Вы видели, Авель?
А в е л ь. - Я видел. Вы сумасшедший.
Я. - Вы видели, Авель? Я превратился в милиционера.
(Пауза. Еще один взгляд в сторону часов. Куда там! Без
десяти четыре.)
Я. - Впрочем вам недоступно это. Превращение мое в
милиционера произошло в невидимой стране.
А в е л ь. - Ваша невидимая страна - это идеалистический
бред.
Я. - И знаете, что самое удивительное, Авель ? Удивительно,
что в этой волшебной стране я почему-то фигуряю милиционером...
Казалось бы, я должен шествовать по ней спокойно и
величественно, как владетель, и цветущий посох мудреца должен
сиять в моей руке... А вот смотрите: в руке моей милицейский
жезл! Какое странное скрещение мира практического и
воображаемого.
А в е л ь (молчит).
Я.- И еще более странно, что предпосылка, превращающая меня в
милиционера,- неразделенная любовь.
А в е л ь. - Я ничего не понимаю. Это какое-то
бергсонианство.
Я решил закопать косточку в землю.
Я выбрал местечко и закопал.
"Здесь, - подумал я, - вырастет вишневое дерево, посаженное
мною в честь любви моей к Наташе. Может быть, когда-нибудь,
через пять лет, весною мы встретимся с Наташей у нового дерева.
Мы станем по обе стороны,- вишневые деревья не высоки: можно,
поднявшись на носки, шевельнуть самый верхний цветок. Будет
ярко светить солнце, весна еще будет пустовата, - это будут те
дни блесны, когда детей манят сточные канавы,- и уже наступит
расцвет бумажного этого дерева".
Я скажу:
- Наташа, ярок и светел день, дует ветер, еще более
раздувающий свет дня. Ветер качает мое дерево, и оно скрипит
лакированными частями. Каждый цветок его встает и снова
ложится, и оттого оно становится то розовым, то белым. Это
калейдоскоп весны, Наташа. Пять лет тому назад вы угостили
меня вишнями, помните ? Неразделенная любовь делает память
нищей и яркой. Я помню до сих пор: ваша ладонь была лиловой
от вишневого сока, и вы свернули ее трубкой, ссыпая мне ягоды.
Я унес косточку во рту. Я посадил дерево в память о том, что
вы меня не любили. Оно цветет. Вот видите: я был осмеян
тогда; мужествен был Борис Михайлович, победивший вас, я был
мечтателен, инфантилен. Я искал в мире дрозда, пока вы
целовались, Я был романтик. Но вот смотрите: твердое,
мужественное дерево выросло из зерна романтика Вы знаете
вишневый цвет - это душа мужчины, так считают японцы.
Смотрите: стоит низкорослое, крепкое японское дерево.
Поверьте, Наташа, романтика - мужественная вещь, и над ней не
стоит смеяться... Ведь все дело в том, как подойти. Если бы
Борис Михайлович застиг меня сидящи,м на корточках в пустыре и
закапывающим инфантильную косточку, он еще раз почувствовал бы
свою победу надо мной, победу мужчины над мечтателем. А я ведь
в это время прятал в землю ядро. Оно лопнуло и выпустило
ослепительный заряд. Я прятал в земле семя. Это дерево - мой
ребенок от вас, Наташа. Приведите сына, которого вам сделал
Борис Михайлович. Я посмотрю, так ли он здоров, чист и
безотносителен, как это дерево, родившееся от инфантильного
субъекта?
Я вернулся с дачи домой. Тотчас же из-за стены вышел Авель.
Он профработник, Он мал ростом, на нем толстовка из бумажного
коверкота, сандалии, синие носки. Он выбрит, но щеки у него
черны. Авель всегда кажется обросшим. Даже можно подумать,
что у него не две, а только одна щека - черная. У Авеля
орлиный нос и одна черная щека.
А в е л ь. - Что с вами происходит ? Я ехал сегодня в данном
поезде и видел, казус вы сидели на корточках в полосе
отчуждения и руками разгребали землю. В чем дело?
Я (молчу).
А в е л ь (гуляет по комнате). - Человек сидит на корточках и
роется в земле. Что он делает? Неизвестно. Он проводит опыт?
Или у него припадок? Неизвестно. Разве у вас бывают припадки
?
Я (после паузы). - Знаете, о чем я думал, Авель ? Я думал о
том, что мечтатели не должны производить детей. Зачем новому
миру дети мечтателей ? Пусть мечтатели производят для нового
мира деревья.
А в е л ь. - Это не предусмотрено планом.
Страна внимания начинается у изголовья, на стуле, который,
раздеваясь перед отходом ко сну, вы придвинули к своей кровати.
Вы просыпаетесь ранним утром, дом еще спит, комната наполнена
солнцем. Тишина. Не шевелитесь, чтобы не нарушить
неподвижности освещения. На стуле лежат носки. Они
коричневые. Но - в неподвижности и яркости освещения - вдруг
замечаете вы в коричневой ткани отдельные, вьющиеся по воздуху
разноцветные шерстинки пунцовую, голубую, оранжевую.
Воскресное утро. Я вновь иду по знакомому пути в гости к
Наташе. Нужно написать "Путешествие по невидимой стране".
Если угодно, вот глава из "Путешествия", которую следует
озаглавить:
"Человек, поторопившийся бросить камень".
Росли под кирпичной стеной кусты. Я пошел вдоль кустов по
тропинке. Я увидел в стене нишу и захотел бросить в нишу
камешек. Я нагнулся камень лежал у ног... Тут я увидел
муравейник.
Лет двадцать тому назад я видел муравейник в последний раз.
О, конечно, не раз в течение двадцати этих лет случалось мне
шагать по муравейникам, мало ли раз? И, наверное, я видел их,
но, увидев, не думал: "Иду по муравейникам", а просто в
сознании выделялось лишь слово "муравейник" - и все. Живой
образ мгновенно выталкивался услужливо подвернувшимся термином.
О, я вспомнил: муравейники обнаруживаются взглядами внезапно.
Один... О! Потом - другой! Потом - смотрите! смотрите! -
еще один! Так произошло и теперь. Один за другим появились
три муравейника.
С высоты моего роста муравьев я не мог видеть; зрение
улавливало лишь некое беспокойство форм, которые с успехом
можно было счесть, неподвижными. И зрение охотно поддавалось
обману: я смотрел и согласен был думать, что это не муравьи во
множестве снуют вокруг муравейников, а сами муравейники
осыпаются, как дюны,
С камнем в руке стоял я шагах в четырех от стены. Камень
должен был остановиться в нише. Я размахнулся. Камень улетел
и ударился в кирпич. Взвилась струйка пыли. Я не понял.
Камень упал к подножию стены, в кусты. Тогда лишь услышал я
возглас камня, раздавшийся в ладони моей еще до того, как
ладонь разжалась.
- Подожди! - крикнул камень.- Посмотри на меня! И
действительно, я вспомнил. Нужно было подвергнуть камень
осмотру. Ведь без сомнения же, он представлял собой
замечательную вещь. И вот он в кустах, в зарослях - исчез! И
я, державший в руке вещь, не знаю даже, какого она была цвета.
А камень, возможно, был лиловат; возможно, не монолитен, а
состоял из нескольких тел: какая-нибудь окаменелость,
возможно, была заключена в нем - останки жука или вишневая
косточка; возможно, был камень порист, и, наконец,- может,
вовсе не камень поднял я с земли, а позеленевшую кость!
Я встретил по дороге экскурсию.
Двадцать человек шли по пустырю, в котором покоилась косточка.
Их вел Авель. Я отошел в сторонку. Авель не увидел меня,-
верней, не понял: он увидел меня, но не воспринял; как всякий
фанатик, он поглотил меня, не дожидаясь согласия или
сопротивления. Авель отделился от паствы, повернулся к ней
лицом (ко мне спиной) и воскликнув, мощно размахнув рукой:
- Вот здесь! Вот здесь! Вот здесь!
Пауза. Молчание.
- Товарищи из Курска! - кричит Авель - Я надеюсь, что у вас
есть воображение. Воображайте, не бойтесь!!!
О! Авель пытается вторгнуться в страну воображения. Уж не
хочет ли он показать экскурсантам вишневое дерево, цветущее в
честь неразделенной любви?
Авель ищет путей в невидимую страну...
Он шагает. Он остановился, взмахнув ногой. Он взмахнул еще
раз. И еще. Он хочет освободиться от какого-то мелкокудрявого
растения, которое, пока он шагал, обвилось вокруг его ступни.
Он топнул. ногой, оно хрустнуло, покатились желтые шарики.
(Сколько растений в этом рассказе, деревьев, кустов!)
- Вот здесь будет возвышаться гигант, о котором я говорил вам.
...Дорогая Наташа, я упустил из виду главное: план.
Существует План. Я действовал, не спросившись Плана. Через
пять лет на том месте, где нынче пустота, канава, бесполезные
стены, - будет воздвигнут бетонный гигант. Сестра моя -
Воображение - опрометчивая особа, Весной начнут класть
фундамент - и куда денется глупая моя косточка! Да, там, в
невидимой стране зацветет некогда дерево, посвященное вам.
Экскурсанты придут к бетонному гиганту. Они не увидят вашего
дерева. Неужели нельзя сделать невидимую страну - видимой? ..
Письмо это - воображаемое. Я не писал его. Я мог бы написать
его, если бы Авель не сказал того, что он сказал.
- Корпус этот будет расположен полукругом, - сказал Авель. -
Вся внутренность полукруга будет заполнена садом. У вас есть
воображение ?
- Есть,- сказал я. - Я вижу, Авель. Я вижу ясно. Здесь
будет сад, И на том месте, где стоите вы, будет расти вишневое
дерево.
1929 г.
АЛЬДЕБАРАН
На скамье сидела компания: девушка, молодой человек и некий
ученый старик. Было летнее утро. Над. ними стояло могучее
дерево с дуплом. Из дупла легко веяло затхлостью. Старик
вспомнил детские проникновения в погреб.
Молодой человек сказал:
- Я сегодня свободный весь день.
- Я тоже, - сказал ученый старик.
Молодой человек работал машинистом на трамбующей машине
"Буффало". Он укатывал асфальтовые мостовые. Он был латыш, по
