устанет от самого себя.
Я видел уже поэтов изменившимися и направившими взоры на
самих себя.
Я видел приближение кающихся духом: они выросли из них. --
Так говорил Заратустра.
О великих событиях
Есть остров на море -- недалеко от блаженных островов
Заратустры, -- на нем постоянно дымится огнедышащая гора; народ
и особенно старые бабы из народа говорят об этом острове, что
он привален, подобно камню, перед вратами преисподней; а в
самом-де вулкане проходит вниз узкая тропинка, ведущая к этим
вратам преисподней.
В ту пору, как Заратустра пребывал на блаженных островах,
случилось, что корабль бросил якорь у острова, где стоит
дымящаяся гора; и люди его сошли на берег, чтобы пострелять
кроликов. Но около полудня, когда капитан и люди его снова
собрались вместе, увидели они вдруг человека, идущего к ним по
воздуху, и какой-то голос сказал явственно: "пора! давно пора!"
Когда же видение было совсем близко к ним -- оно быстро
пролетело мимо них, подобно тени, в направлении, где была
огненная гора, -- тогда узнали они, к величайшему смущению, что
это -- Заратустра; ибо все они уже видели его, за исключением
самого капитана, и любили его, как любит народ: мешая поровну
любовь и страх.
"Смотрите, -- сказал старый кормчий, -- это Заратустра
отправляется в ад!"
В то же самое время, как эти корабельщики пристали к
огненному острову, разнесся слух, что Заратустра исчез; и когда
спрашивали друзей его, они рассказывали, что он ночью сел на
корабль, не сказав, куда хочет он ехать.
Так возникло смятение, а через три дня к этому смятению
присоединился еще рассказ корабельщиков -- и теперь весь народ
говорил, что черт унес Заратустру. Хотя ученики его смеялись
над этой болтовней, и один из них сказал даже: "Я думаю, что
скорее Заратустра унес черта". Но в глубине души все были
озабочены и желали скорее увидеть его; как же велика была их
радость, когда на пятый день Заратустра появился среди них.
И вот рассказ о беседе Заратустры с огненным псом.
Земля, сказал он, имеет оболочку; и эта оболочка поражена
болезнями. Одна из этих болезней называется, например:
"человек".
А другая из этих болезней называется "огненный пес": о
нем люди много лгали и позволяли лгать.
Чтобы изведать эту тайну, перешел я море -- и я увидел
истину нагою, поистине! нагою -- необутою до самого горла.
Теперь я знаю, что это за огненный пес; а также все бесы
извержения и возмущения, которых боятся не одни только старые
бабы.
"Выходи, огненный пес, из своей бездны! -- кричал я. -- И
сознайся, как глубока эта глубина! Откуда это ты фыркаешь
кверху?
Ты пьешь обильно у моря: это видно по соли твоего
красноречия! Поистине, для пса из бездны берешь ты слишком
много пищи с поверхности!
Самое большее, я считаю тебя чревовещателем земли; и
всякий раз, когда я слышал речи бесов возмущения и извержения,
находил я их похожими на тебя: с твоей же солью, ложью и
плоскостью.
Вы умеете рычать и засыпать пеплом. Вы большие хвастуны и
вдосталь изучили искусство нагревать тину, чтобы она закипала.
Где вы, там непременно должна быть поблизости тина и много
губчатого, пористого и защемленного; все это рвется на свободу.
"Свобода" вопите вы все особенно охотно; но я разучился
верить в "великие события", коль скоро вокруг них много шума и
дыма.
И поверь мне, друг мой, адский шум! Величайшие события --
это не наши самые шумные, а наши самые тихие часы.
Не вокруг изобретателей нового шума -- вокруг
изобретателей новых ценностей вращается мир; неслышно
вращается он.
И сознайся только! Мало оказывалось всегда совершившегося,
когда твой шум и дым рассеивались. Что толку, если город
превращается в мумию и колонна лежит в грязи!
И вот что скажу я еще разрушителям колонн. Несомненно, это
величайшее безумие -- бросать соль в море и колонны в грязь.
В грязи вашего презрения лежала колонна; но таков закон
ее, что для нее из презрения вырастает новая жизнь и живая
красота.
Теперь в божественном ореоле восстает она, еще более
обольстительная в своем страдании; и поистине! она еще
поблагодарит вас, что вы низвергли ее, вы, разрушители!
Такой совет даю я царям, и церквам, и всему одряхлевшему
от лет и от добродетели -- дайте только низвергнуть себя! Чтобы
опять вернулись вы к жизни и к вам -- добродетель!"
Так говорил я перед огненным псом; но он ворчливо прервал
меня и спросил: "Церковь? Что это такое?"
"Церковь? -- отвечал я. -- Это род государства, и притом
самый лживый. Но молчи, лицемерный пес! Ты знаешь род свой
лучше других!
Как и ты сам, государство есть пес лицемерия; как и ты,
любит оно говорить среди дыма и грохота, -- чтобы заставить
верить, что, подобно тебе, оно вещает из чрева вещей.
Ибо оно хочет непременно быть самым важным зверем на
земле, государство; и в этом также верят ему".
И как только сказал я это, огненный пес, как бешеный, стал
извиваться от зависти. "Как, -- кричал он, -- самым важным
зверем на земле? И в этом также верят ему?" И столько дыму и
ужасных криков выходило из его глотки, что я думал, что он
задохнется от гнева и зависти.
Наконец он умолк, и уменьшилось его пыхтение; но как
только он умолк, сказал я со смехом:
"Ты сердиться, огненный пес, -- значит, я прав
относительно тебя!
И чтобы оставался я правым, послушай о другом огненном
псе: он говорит действительно из сердца земли.
Дыхание его из золота и золотого дождя: так хочет сердце
его. Что ему до пепла, дыма и горячей слизи!
Смех выпархивает из него, как пестрые тучки; противны ему
твое бурчанье, твое плеванье и истерзанные потроха твои!
Но золото и смех -- берет он из сердца земли, ибо, чтобы
знал ты наконец, -- сердце земли из золота".
Когда услышал это огненный пес, он не выдержал, чтобы
дослушать меня. Пристыженный, поджал он хвост, трусливо
проговорил гав, гав! и уполз вниз, в свою пещеру. --
Так рассказывал Заратустра. Но ученики его едва слушали
его: так велико было их желание рассказать ему о людях с
корабля, о кроликах и о летающем человеке.
"Что мне думать об этом! -- сказал Заратустра. -- Разве я
призрак?
Но вероятно, это была моя тень. Вы, должно быть, кое-что
уже слышали о страннике и тени его?
Несомненно одно: нужно, чтобы я держал ее крепче, -- иначе
она еще испортит мою славу".
И снова Заратустра качал головой и дивился. "Что мне
думать об этом!" -- повторял он.
"Почему же кричал призрак: "пора! Давно пора!"
Почему же -- давно пора?"
Так говорил Заратустра.
Прорицатель
"-- и я видел, наступило великое уныние среди людей.
Лучшие устали от своих дел.
Объявилось учение, и рядом с ним семенила вера в него:
"Все пусто, все равно, все уже было!"
И эхо вторило со всех холмов: "Все пусто, все равно, все
уже было!"
Правда, собрали мы жатву; но почему же сгнили и почернели
наши плоды? Что упало со злого месяца в последнюю ночь?
Напрасен был всякий труд, в отраву обратилось наше вино,
дурной глаз спалил наши поля и наши сердца.
Все мы иссохли; и если бы огонь упал на нас, мы бы
рассыпались, как пепел, -- но даже огонь утомили мы.
Все источники иссякли, и даже море отступило назад. Земля
хочет треснуть, но бездна не хочет поглотить!
"Ах, есть ли еще море, где бы можно было утонуть": так
раздается наша жалоба -- над плоскими болотами.
Поистине, мы уже слишком устали, чтобы умереть; и мы еще
бодрствуем и продолжаем жить -- в склепах!"
Так говорящим слышал Заратустра одного прорицателя; и его
предсказания проникли в сердце его и изменили его. Печальный и
усталый бродил он; и он стал похож на тех, о ком говорил
прорицатель.
Поистине, -- сказал он своим ученикам, -- еще немного, и
наступят эти долгие сумерки. Ах, как спасу я от них мой свет!
Чтобы не потух он среди этой печали! Для дальних миров он
должен быть светом и для самых далеких ночей!
Так опечаленный в сердце ходил Заратустра; и три дня не
принимал он ни пищи, ни питья, не имел покоя и потерял речь.
Наконец случилось, что впал он в глубокий сон. Ученики же его
сидели вокруг него, бодрствуя долгими ночами, и с беспокойством
ждали, не проснется ли он, не заговорит ли опять и не
выздоровеет ли от своей печали.
Вот речь, которую сказал Заратустра, когда проснулся;
голос его доходил до учеников как бы издалека:
"Послушайте сон, который я видел, вы, друзья, и помогите
мне отгадать его смысл!
Все еще загадка для меня этот сон; его смысл скрыт в нем и
пленен и не витает еще свободно над ним.
Я отрешился от всякой жизни, так снилось мне. Я сделался
ночным и могильным сторожем в замке Смерти, на одинокой горе.
Там охранял я гробы ее; мрачные своды были полны трофеями
побед ее. Из стеклянных гробов смотрела на меня побежденная
жизнь.
Запах запыленной вечности вдыхал я; в удушье и пыли
поникла моя душа. И кто же мог бы проветрить там свою душу!
Свет полуночи был всегда вокруг меня, одиночество на
корточках сидело рядом с ним; и еще хрипящая мертвая тишина,
худшая из моих подруг.
Ключи носил я с собой, самые заржавленные из всех ключей;
и я умел отворять ими самые скрипучие из всех ворот.
Подобно зловещему карканью, пробегали звуки по длинным
ходам, когда поднимались затворы ворот: зловеще кричала эта
птица, неохотно давала она будить себя.
Но было еще ужаснее и еще сильнее сжималось мое сердце,
когда все замолкало, и кругом водворялась тишина, и я один
сидел в этом коварном молчании.
Так медленно тянулось время, если время еще существовало:
почем знаю я это! Но наконец случилось то, что меня разбудило.
Трижды ударили в ворота, как громом, трижды зазвучали и
заревели своды в ответ; тогда пошел я к воротам,
Альпа! -- кричал я, -- кто несет свой прах на гору? Альпа!
альпа! Кто несет свой прах на гору?
И я нажимал ключ и напирал на ворота, стараясь отворить
их. Но они не отворялись ни на палец.
Тогда бушующий ветер распахнул створы их: свистя, крича,
разрезая воздух, бросил он мне черный гроб.
И среди шума, свиста и пронзительного воя раскололся гроб,
и из него раздался смех на тысячу ладов.
И тысяча гримас детей, ангелов, сов, глупцов и бабочек
величиной с ребенка смеялись и издевались надо мной и неслись
на меня.
Страшно испугался я и упал наземь. И я закричал от ужаса,
как никогда не кричал.
Но собственный крик разбудил меня -- и я пришел в себя".
---------------------------------------------------------------------------
Так рассказывал Заратустра свой сон и потом умолк: ибо он
не знал еще значения своего сна. Но ученик, которого он любил
больше всех, быстро поднялся, схватил руку Заратустры и сказал:
"Сама твоя жизнь объясняет нам сон этот, о Заратустра!
Не ты ли сам этот ветер, с пронзительным свистом
распахивающий ворота в замке Смерти?
Не ты ли сам этот гроб, наполненный многоцветной злобою и
ангельскими гримасами жизни?
Поистине, подобно детскому смеху на тысячу ладов, входит
Заратустра во все склепы, смеясь над ночными и могильными
сторожами и над всеми, кто гремит ржавыми ключами.
Пугать и опрокидывать будешь ты их своим смехом; обморок и
пробуждение докажут твою власть над ними.
И даже когда наступят долгие сумерки и усталость
смертельная, ты не закатишься на нашем небе, ты, защитник
