- Давай будем командовать по очереди, - предложил он Фабию, - день я,
а день ты.
Фабий отрицательно покачал головой.
- Лучше разделим легионы, - ответил он. - Я оставлю себе первый и
четвертый, ты возьми себе второй и третий.
- Будь по-твоему, - охотно согласился Минуций. - Только знай, что я
не буду прятаться от врагов. Где только возможно, я стану их бить и
преследовать.
- Это твое дело, - холодно ответил Фабий. - На то ты и диктатор.
Только не забывай, что ты одержал победу над Фабием, а не над Ганнибалом.
Так в Апулии появилось два римских лагеря, в каждом из которых было
по два легиона. Ими командовали враждующие римские полководцы. Это узнали
пуны. Ганнибал зорко следил за действиями римлян, выжидая своего часа.
Между лагерем Минуция и Ганнибала возвышался холм, которым было
нетрудно овладеть. Он мог бы стать отличным местом для лагеря. Равнина
вокруг подножия холма, лишенная растительности, издали казалась гладкой,
но на самом деле имела небольшие рвы и углубления. Ночью Ганнибал рассадил
часть своих воинов по рвам и ямам, а на рассвете открыто отправил
небольшой отряд занять холм. Внушить неприятелю ложное представление о
своих намерениях - было главное в искусстве Ганнибала. Видя
малочисленность неприятеля, Минуций выслал на холм легкую пехоту, потом
всадников и наконец, заметив, что Ганнибал идет на помощь своим, двинулся
всем войском в боевом порядке. Минуций на сомневался, что пуны собираются
захватить холм для устройства на нем лагеря.
Завязалось ожесточенное сражение. Оно шло с переменным успехом, пока
Ганнибал не подал сигнал своим воинам. Они вскочили разом и с громким
криком ринулись на врага. Последние ряды римлян были изрублены. В легионах
Минуция поднялось неописуемое смятение.
Фабий наблюдал за всем происходящим с высоты лагерного вала. Заметив,
что римлян окружают, что их ряды смешались, он в досаде хлопнул себя по
бедру.
- Клянусь Геркулесом! - воскликнул он. - Минуций погубит себя куда
скорее, чем я предполагал! Эй, трубачи! Играйте тревогу!
С развернутыми военными значками манипулы выходили из лагеря. Пуны,
зашедшие в тыл к Минуцию, сами оказались под угрозой окружения. Они
дрогнули и побежали. Римское войско было спасено от неминуемого разгрома.
В этот же день Ганнибал шутливо заметил друзьям, удивленным отвагой и
мужеством римского полководца:
- Я не раз предсказывал, что эта туча, обложившая вершины, в один
прекрасный день разразится грозою с ливнем и градом.
ПАВЕЛ И ВАРРОН
Доложив о неудаче своей миссии сенату, Публий направился в Апулию,
где находилось войско. Им уже командовал не Фабий, ставший после окончания
шестимесячного срока своей должности частным человеком, а вновь избранные
консулы.
Дорога в Апулию пролегала через разоренный пунами Самниум. Селения
встречали путника мертвой тишиной. Не слышалось гоготанья гусей, блеяния
овец, мычания коров. Скот и птица были уведены пунами или прирезаны
жителями, не желавшими оставить свое добро врагу. Женщины, справлявшиеся с
хозяйством с помощью немногих уцелевших рабов, смотрели на каждого путника
с тревогой и настороженным любопытством. "Когда же, - говорили их взгляды,
- когда же вернутся наши мужья и сыновья? Когда Италия будет свободна от
вражеских полчищ?"
В римский лагерь близ Канн Публий прибыл на рассвете. Лагерь
напоминал настоящий город. Немногие города Италии могли соперничать с ним
численностью своего населения. На улицах, образованных белыми палатками,
можно было встретить и старых римских друзей, и сотни незнакомых лиц.
Слышалось ржание коней, крики мулов, звуки точимых о камни мечей. В одних
туниках воины бежали к Ауфиду, чтобы смыть в ледяной воде остатки сна. По
другую сторону реки виднелся вал и частокол меньшего римского лагеря. На
свайном мосту, охраняемом всадниками, сновали фигуры. Было видно, что
войско переживает тревожные предгрозовые минуты.
У трибунала Публия окликнул консул Эмилий Павел. Ему уже за сорок
лет, но у него лицо без единой морщинки, мягкие округленные губы. Глядя на
его лицо и белые руки с длинными тонкими пальцами, трудно было поверить,
что этот человек посвятил почти всю свою жизнь служению Марсу, что он еще
юношей участвовал в битве при Эгатских островах, а затем воевал против
иллирийцев и сардов [Эмилий Павел победил иллирийцев в 210 году до н.э.,
за год до начала войны с Ганнибалом].
- С каким ветром, Публий? - бросил консул. - Где всадники Сифакса?
Слушая рассказ Сципиона, консул озабоченно покачивал головой.
- Это очень печально! - произнес он тихо, когда Публий рассказал о
своей неудаче. - Сейчас даже тысяча всадников оказала бы нам незаменимую
услугу. Тебе ведь известно, что конница Ганнибала превосходит нашу и по
численности и по выучке. А в мире нет всадников лучше нумидийских... Я
устал бороться с моим коллегой, - продолжил Эмилий Павел после короткой
паузы. - Он рвется в бой, как некогда Фламиний. А здесь совершенно
открытая местность, умножающая преимущества конницы. А впрочем, что ему
местность! - Эмилий Павел безнадежно махнул рукой. - Еще в Риме, на
форуме, не сняв мирной одежды, он предсказывал день сражения. Я согласился
стать консулом лишь по просьбе Фабия. Фабий надеялся, что мне удастся
удержать моего коллегу от пропасти, куда его неудержимо влекут два коня -
невежество и тщеславие. Но мне удастся скорее одолеть Ганнибала, чем
Варрона, и порой я чувствую, что мне здесь не подчинен никто, кроме моих
ликторов... А ты был у Варрона? - спросил вдруг Эмилий Павел.
- Нет, - отвечал Сципион. - Но разве недостаточно, что я говорил с
тобой?
- Я вижу, ты не знаешь, - сказал с улыбкой Эмилий Павел, - что мы
командуем войском по очереди: день я, день он. Как раз сегодня день
Варрона. Консул должен знать о результатах твоей поездки.
Сципион не сразу проник в преторий. Варрон принимал легатов, из
палатки доносился его резкий голос. Наконец консул освободился и вышел из
претория.
Перед Публием был рослый мужчина с грубыми, словно высеченными из
камня, чертами лица и красной, изрытой морщинами шеей. На первый взгляд он
был похож на центуриона, всю жизнь отдавшего воинской службе. Однако
Сципион слышал, что Варрон в войске недавно и своему возвышению обязан
дерзким нападкам на нобилей, снискавшим ему любовь городской черни. Поле
сражения казалось Варрону тем же форумом, на котором он был как у себя
дома, а победа, как он полагал, всегда принадлежит тому, за кем
большинство. А большинство в эти дни шло за Варроном!
- Что бы нам дали всадники Сифакса? - воскликнул Варрон. - В наших
лагерях восемьдесят три тысячи? Никакой! - ответил он сам и взмахнул
рукой. - Посмотри, какое здесь поле, а моему коллеге хочется в горы.
Пример Медлителя, его друга, не дает ему покоя. А сколько еще можно ждать?
Сколько можно еще избегать схватки?
Слушая Варрона, Публий вспоминал разоренные деревни Самниума,
незасеянные поля, тревожные взгляды поселянок. Да, это так. Италия больше
не хочет ждать, и тысячи людей сказали бы вслед за консулом:
"Довольно уходить от схватки! Пора скрестить мечи!"
Но почему ему так не нравится грубый голос консула и его манера
размахивать рукой так, будто он намерен вколотить в собеседника свои
мысли? Почему он задает вопросы и отвечает на них сам, не давая другому
раскрыть рта? И, наконец, разве пристало полководцу заниматься такими
подсчетами - восемьдесят, сорок, восемьдесят три? Ведь он не в таверне
своего отца на форуме!
- Завтра день моего коллеги, - закончил Варрон, - а затем мой.
Прислушивайся, юноша: скоро запоют трубы!
КАННЫ
Это была та же равнина, которую Ганнибал наблюдал вчера с пригорка,
но теперь вся местность, от большого римского лагеря на этом берегу реки
до малого на противоположном, была заполнена войсками и блеском оружия в
косых лучах утреннего солнца. В центре большого лагеря, над преторием, как
пламя, полыхало большое пурпурное полотнище. Римляне решили дать сражение,
и они об этом объявляли открыто, они бросали вызов. Из северных ворот по
направлению к мосту, соединявшему оба берега и оба лагеря, двигались все
новые и новые манипулы. Никогда Ганнибалу не приходилось видеть такое
огромное войско. Ближе к реке строилась римская конница, правее - ее
пехота. Глубина строя превосходила его ширину. Левый фланг занимала
конница римских союзников. Из малого лагеря выходили легковооруженные
отряды и становились впереди пехотинцев.
- Вот оно, войско! - воскликнул Магарбал. В голосе его были ужас и
удивление. - Никому из смертных не приходилось сражаться с такой
колоссальной армией!
Но есть еще более удивительная вещь, которую ты не заметил, -
спокойно сказал полководец не оборачиваясь.
- Что же это? - нетерпеливо спросил Магарбал, приподнимаясь на
стременах и вглядываясь в том направлении, куда смотрел полководец.
- А то, - продолжал Ганнибал так же спокойно, - что в этих десяти
легионах нет ни одного человека, которого звали бы Магарбалом.
Шутка Ганнибала была встречена взрывом хохота. Карфагеняне
радовались, что их полководец так спокойно смотрит в глаза опасности.
Солнце уже поднялось высоко, когда карфагенская армия перешла Ауфид и
приняла тщательно продуманный Ганнибалом боевой порядок. На левом крыле,
упиравшемся в берег, против римской конницы Ганнибал поставил галльскую и
иберийскую конницы. Справа к ней пристроились колонны ливийцев. В лучах
солнца вспыхивали острия копий и начищенные бляхи панцирей. Ливийцы были в
римском вооружении, доставшемся Ганнибалу у Тразимена, и походили бы
полностью на римлян, если бы не пестрые туники, видневшиеся из-под лат. В
центре расположились обнаженные до пояса галлы со своими длинными,
закругленными на конце мечами. Рядом с ними были иберы с короткими
отточенными мечами и круглыми, сплетенными из сухожилий щитами, в белых
туниках. Издали одежды иберов сверкали, как покрытые льдом и снегом скалы
в их родных Пиренеях. На правом фланге стояли другие колонны ливийцев, а
на самом краю - конница, которой командовал Магарбал. Нумидийцы привстали
на стременах, напряженно вытянув шею. Их руки судорожно вздрагивали. Лица
выражали безумную жажду боя.
Сквозь промежутки в рядах ливийцев и галлов выбежали балеарцы.
Засвистели каменные и свинцовые ядра, раздался треск щитов, которые
выставили перед собою римляне.
Тирн, по своему обыкновению, не торопился. Он снял с шеи самый
длинный шнур и отыскал глазами в римском пешем строю всадника в блестящем
шлеме с перьями. Такой же точно шлем он видел на поле боя у Тразименского
озера. Шлем был из чистого серебра, и, говорят, он принадлежал самому
Фламинию. Вложив в шнур свинцовое ядро, Тирн занес руку назад и
молниеносно выбросил ее вперед вместе со шнуром. Человек в блестящем шлеме
закачался и упал. Так же не торопясь Тирн надел на шею шнур и зашагал к
своим.
- Тирн, ты убил консула! - вопили ливийцы.
Но балеарец ничем не показывал своей радости, хотя в глубине души
ликовал. За убитого консула Ганнибал обещал пять слитков серебра.
В бой вступили всадники на левом крыле карфагенской армии и на правом
- римской. Но здесь сражение менее всего походило на битву конницы. Нельзя
было обойти противника ни слева, ни справа. Этому препятствовали река и
своя же пехота. С громким криком воины стаскивали противников с коней. Все
смешалось в смертельной рукопашной схватке. Уцелевшие римские всадники
