эдельвейсы в Москве, я был как раз в паузе между очередными
влюбленностями, но, зная свою влюбчивую натуру, был уверен, что эдельвейсы
не залежатся в этом прокопченном котелке. Мог ли я думать тогда, что эта
следующая влюбленность обернется для меня таким роковым образом? Впрочем,
не будем забегать вперед, запомним только, что я увез из этой командировки
целый сноп эдельвейсов, облупившийся от солнца нос, черный походный
котелок, пропуск в погранзону и пропуск на Чаршангский
погранично-колхозный аэродромчик, подписанные начальником ПВО
Средне-Азиатского военного округа генералом Федосеевым, а также несколько
блокнотов с заметками для будущего очерка и здоровую усталость от хождения
по горам. Конечно, пропуски в погранзону и на аэродром нужно было сдать в
Управление погранвойск в Ташкенте, но после утомительного полета
"Чаршанг-Самарканд-Ташкент" стоило ли ехать с аэродрома в центр города
только для того, чтобы сдать пару бумажек в спецчасть ПВО, а затем мчаться
обратно на аэродром, чтобы успеть к московскому рейсу? Да обойдутся они
без этих пропусков, решил я, к тому же надо быть последним идиотом, чтобы
не оставить у себя такой сувенир - пропуск в погранзону.
Устало сидя в кабинете начальника ташкентского аэровокзала (он вызвал
к себе старшего кассира оформить мне билет до Москвы, чтобы не стоять мне
в чудовищной очереди в кассе) и слушая московское радио: "В Москве плюс
четыре, низкая облачность, мелкий дождь..." - я вдруг подумал: а залечу-ка
я в Баку к бабушке, поваляюсь там на бабушкином диване, порыбачу со
старыми друзьями в Каспийском море, там же и очерк напишу о гляциологах,
какая разница - буду я его в сырой Москве писать, в редакции или у бабушки
в Баку!
- Вот что, - сказал я седому, заискивающему перед столичным
корреспондентом, кассиру. - Пишите мне билет "Ташкент-Баку-Москва". Я
вспомнил, что у меня еще в Баку есть дела. Когда у вас на Баку самолет?
Кассир вопросительно посмотрел на начальника аэровокзала, но тому
было все равно куда спровадить московского корреспондента, лишь бы я
поскорей убрался из аэровокзала и не видел, какая тут толкотня и давка за
билетами, не написал об этом критической заметки в свою газету.
- Значит, сначала в Баку? - спросил начальник аэровокзала.
- Да, - ответил я решительно.
И пока кассир выписывал мне билет, зеленая и прохладная каспийская
волна уже вошла мне в душу, укрыла невесомой и прозрачной плотью, и я ясно
понял, как здорово я решил - сразу после прожаренных на солнце узбекских
гор, после лазаний по грязным, запыленным углем ледникам бултыхнуться в
зеленую воду родного Каспия, удлинив ноги ластами для подводного плавания
и охоты.
И уже предвкушая морскую соль на губах, прохладную зелень каспийской
волны и эту неповторимую разнеженную усталость, я прошел сквозь толпу на
регистрацию билетов, сдал свой рюкзак в багаж и с легкой сумкой через
плечо вышел на летное поле, к самолету. "ТУ-104" - старенький реактивный
лайнер-тихоход - стоял возле стеклянного здания аэровокзала, но пассажиров
к трапу еще не пускали, шла загрузка багажа. Громоздкие, запрещенные к
провозу самолетами ящики и огромные, перевязанные бечевкой фибровые
чемоданы с дырочками, чтобы овощи и фрукты не задохнулись в дороге. Среди
этих неуклюжих вещей мой рюкзачишко вспорхнул в руках грузчиков как
детский мяч. Я увидел, как, напрягаясь от тяжести, грузчики подняли и
стали заталкивать в самолет тяжеленный цинковый гроб.
Лететь с покойником! Какой бы я ни был современный, просвещенный и
образованный, - примета есть примета, и я сразу вспомнил все приметы,
связанные с гробом. Если гроб везут тебе навстречу - это хорошо, это
значит, что неприятности и беды уже не ждут тебя впереди, а вывезены с
твоего пути. Но если в пути тебя сопровождает гроб - хана дело,
какая-нибудь пакость обязательно случится.
Вот гады, подумал я с досадой. Ведь нельзя покойников в пассажирских
самолетах возить, только в грузовых разрешается, уж я-то все инструкции
"Аэрофлота" знаю, девять лет летаю по всей стране без передышки.
Безусловно, и тут не обошлось без взятки...
Чтобы отвлечься от этого гроба, я скользнул глазами по пассажирам,
выстроившимся у турникета перед выходом на летное поле. Толпа спекулянтов,
везущих зелень в Прибалтику, огромные кепки-"аэродромы", плохо выбритые
или вообще не бритые лица, темные мятые пиджаки, надутый, как индюк,
майор-пограничник с круглым лицом, две пожилые женщины в шелковых
узбекских платьях, какой-то тип в черном пиджаке с маленькой траурной
фотографией покойного родственника на груди... Стоп! Я вгляделся в лицо
этого "типа". Да это же Зиялов, Олег Зиялов, мой одноклассник по бакинской
школе, я с ним в восьмом или девятом классе учился, вместе с уроков в кино
удирали, я у него на контрольных по химии списывал, а он у меня - по
литературе.
- Олег! - шагнул я к нему.
Мне показалось, что на какую-то долю секунды он словно окаменел и не
сразу взглянул в мою сторону (что естественно, когда тебя окликают по
имени) - нет, мне показалось, что он словно сделал внутреннее усилие
взглянуть на меня. Впрочем, ведь у него кто-то умер, решил я, и, видимо,
это он везет гроб с покойником. В таком состоянии трудно переключиться на
какие-то посторонние вещи...
- Привет! Я - Гарин, не узнаешь? - сказал я, уже видя, что он узнал
меня, конечно. - Прими мои соболезнования. Кого ты хоронишь?
- Дядю, - ответил он как-то заторможенно и все еще смотрел на меня с
сомнением - мол, знает он меня или не знает.
- Зиялов, мы же с тобой в одной школе учились! Что ты так смотришь? Я
- Гарин, ты за мной на последней парте сидел. Помнишь?
- А-а, - сказал он нехотя, будто вспоминая с трудом. - Да,
правильно...
В этом "правильно" не было ни энтузиазма, ни обычного при таких
встречах дружелюбия. Я даже пожалел, что подошел к нему. И не так уж я
неузнаваемо изменился за эти 11-12 лет, чтобы не узнать меня, он вот
больше моего растолстел и как-то обрюзг, не то, чтобы постарел, но в наши
27 лет можно еще обойтись и без жировых складок на шее. Впрочем, в этот
момент объявили посадку на самолет, пассажиров стали пропускать через
турникет к трапу, и я поплелся за Зияловым в каком-то странном положении
не то чтобы отвергнутого, но и в то же время почти непризнанного школьного
друга.
Но, черт его знает, подумал я, может ему этот дядя был роднее отца, и
может быть, он поэтому в таком трансе, я ведь еще, слава Богу, никого не
хоронил из близких, родители на Украине, бабушка в Баку. Ладно, не будем
на него обижаться.
- Слушай, - сказал я, когда мы остановились в очереди перед трапом. -
Если тебе нужна моя помощь - в Баку или в Москве... Ты в Москве бываешь?
Он опять посмотрел на меня долгим взглядом и молчал куда дольше, чем
нужно, чтобы вспомнить, бывает ли он в Москве или нет.
- Я говорю, ты бываешь в Москве? - повторил я, думая вывести его из
похоронного транса. - Я там работаю, в "Комсомольской правде", так что,
если будет нужна моя помощь, - запиши адрес. Или так звони - телефон
редакции в каждой газете, спросишь меня...
- Угу, - сказал он. - Хорошо. - И пошел вверх по трапу, протянул
контролерше билет.
Я обиделся. В конце концов, решил я, шел бы ты к черту. Я - известный
журналист, один из лучших очеркистов в стране, мои очерки переводят в
европейских, американских и южно-американских газетах и журналах, сам
Брежнев включил меня в свою пресс-группу, а тут какой-то Зиялов не хочет
со мной разговаривать! Плевать мне на него! Хоронишь своего дядьку - и
хорони себе, мне это до лампочки, жаль только, настроение испортил, такое
было настроение - уже предвкушал нежную зелень Каспия, подводную охоту,
шашлыки из кефали на морском берегу, и - на тебе, этот дурак Зиялов со
своим гробом. Впрочем, "дурак" - это я слишком, конечно, дураком Зиялов
никогда не был, физику, химию и географию знал отменно, старыми книгами по
хиромантии и черной магии у них была завалена в доме вся веранда. Я
вспомнил, как однажды мы школьной компанией завалились к нему домой и
застали странную сцену: его десятилетняя сестренка, худющее большеглазое
существо с черной косичкой, прыгала через скакалку с абсолютно отрешенным
лицом и остановившимися зрачками и считала немыслимое "пятьсот один,
пятьсот два, пятьсот три", а Олег - бледный, напряженный, с выпученными
глазами, потный, стоял напротив нее, смотрел неотрывно ей в глаза, и так
мы и не поняли - не то он тренировал ее в Ольги Корбут, не то
гипнотизировал.
Думая об этом и медленно остывая от обиды, я задремал в своем кресле.
И, наверное, я бы так и не подошел к Олегу Зиялову в Бакинском
аэропорту, а получил бы свой рюкзачишко в багажном отделении, взял такси и
- будь здоров, бывший школьный знакомый, двенадцать лет тебя не видел, и
еще двадцать могу не видеть, но...
Когда мы, пассажиры третьего салона, последними вышли из самолета на
пыльно-жаркое летное поле аэропорта "Бины", я понял, что миновать Зиялова
я не смогу. В ожидании гроба с покойным дядей Зиялов стоял у багажного
отделения, но дело было не в нем. Рядом с ним стояли еще двое - слева
какой-то безликий пятидесятилетний тип с полным ртом металлический зубов,
а справа...
Та, которая стояла справа, требует, извините, описания с красной
строки. Я понимаю, что с точки зрения высокой литературы это может
прозвучать пошлостью, банальностью, глупостью - назовите это, как хотите,
но если человек влюбляется с первого взгляда, это, конечно же, банально,
пошло и глупо, не так ли?..
Ей было года 22, глубокие синие глаза, черные, собранные в тугой узел
волосы и необыкновенная стройность во всей тонкой фигуре в стальном летнем
костюмчике. Вот и все, друзья мои, ничего больше не могу прибавить, кроме
того, что эта фигурка на фоне отдыхающих на летном поле "ТУ" и "ИЛов",
будто реклама на дурном аэрофлотском плакате, вошла в мою душу и осталась
в ней навсегда, несмотря на все роковые события последующих дней.
Но, видимо, остатки мышления еще не покинули меня, и откуда-то со дна
памяти вдруг толчком всплыло большеглазое худющее десятилетнее существо,
которое прыгало через скакалку с остановившимися зрачками и считало
немыслимое "пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три..."
И тогда я пошел прямо к ним, к этим губительным синим глазам. Я шагал
напрямую через летное поле, вопреки явному нежеланию Олега Зиялова,
который стоял подле нее и смотрел на меня почти враждебно. Плевал я на
него! Я шагал прямо к ней, к ее глазам, и она уже не могла отвернуться от
моего приближения. Я подошел к ним вплотную и сказал ей:
- Я вас знаю. Вы - сестра Олега. Здравствуйте. Меня зовут Андрей. - И
протянул ей руку.
Она тревожно взглянула на брата, но он смолчал, и она подала мне
руку:
- Аня. Рука у нее была легкая и прохладная. Я сказал:
- Мы с Олегом учились в одном классе, и я как-то был у вас дома. Вы
тогда прыгали через скакалку и считали "пятьсот один, пятьсот два, пятьсот
три". Помните?
Она улыбнулась и пожала плечами:
- Я не помню. Но если кто-то прыгал через скакалку, то это я.
Кивнув в сторону самолета, из багажного люка которого летчики уже
выгружали гроб, я сказал ей, что "приношу свои соболезнования". При этом я
заметил, что Олег, Аня и этот третий, пожилой тип, крутивший на пальце
ключи от машины, как-то напряглись, неотрывно следя за гробом. Впрочем, по
знаку Зиялова пожилой тут же ушел к грузчикам, а я, помнится, только
отметил про себя, что Аня приехала на аэродром встречать покойного дядю не
