значит - время прилета, а значит...
- Пора, Алексей. Я пошел.
Кривцов вытер глаза.
- Прости... Ох!.. Говорят, на дорогу не смеются, но уж очень ты хорош
был. Ладно. Топай. Ни пуха!
- К черту!
Андрей подождал, пока за Кривцовым закрылась герметическая дверь, и
вошел в кабину стерилизатора. На вогнутой стенке чернели большие буквы:
"Помни!" А внизу помельче: "Всеобщий космический устав. Пункт сто второй.
Параграф пятый. Категорически запрещается выход на исследуемую планету в
нестерилизованном скафандре, а также вынос предметов, могущих вызвать
заражение инопланетной биосферы, равно как атмосферы, гидросфера и
геосферы, активной органической субстанцией Земли. Нарушение карается..."
Биолог иронически скривил губы. Все-таки капитан в своем педантизме
доходит до смешного. К чему эта настенная пропаганда? Автомат не откроет
дверь в ангар, пока в кабине останется хотя бы один полудохлый земной
вирус. Захочешь - не выйдешь. И ничего не вынесешь... Разве только
бактериологическую бомбу. Но таких бомб давно уже никто не делает.
Андрей повернул рубильник. Кабину стерилизатора охватило синее
пламя...
* * *
Полет казался бесконечным. Гофрированная тарелка дископлана, слегка
наклоняясь, казалось, неподвижно висела в воздухе, а внизу широкой лентой
раз и навсегда заведенного транспортера неторопливо бежал узорчатый ковер.
Удручающая правильность фигур, отупляющее разнообразие сочетаний - ни
одного повтора! - модель вечности, сделанная из детского калейдоскопа.
Усмехнувшись, Андрей вспомнил, как пяти лет от роду он взял из рук
отца чудесную трубочку, как жадно приник к черному круглому зрачку, ожидая
невероятного. Целую неделю, забыв обо всем на свете, он истово крутил
игрушку. Он хотел понять смысл или хотя бы добиться повторения рисунка, но
трубочка крутилась, и узорам не было конца, в изменениях не было смысла.
Он очень обиделся тогда и со слезами разбил папин подарок, а потом долго и
недоуменно смотрел на осколки зеркалец и цветные стекляшки - где же
прекрасные и таинственные фигуры?
Он смотрел вниз, на завораживающую игру цветов и линий, и его
потянуло повторить тот удар, рассеять наваждение.
Андрей включил автопилот и закрыл глаза.
Думать не хотелось. Сказывалось многодневное нервное напряжение,
огромная усталость от изнуряюще кропотливой работы. Он попробовал
представить себе Землю, свой дом, квартиру, лицо Нины, своего сына ("Надо
же - сын!" - скользнула по губам удивленно-счастливая улыбка), но все
расплывалось в какое-то бесформенное ощущение большого доброго тепла,
далекого и полузабытого, а в сонном сознании помимо воли всплывала всякая
дребедень, обрывки недавно виденного и слышанного: сиреневый куст на фоне
мертвых глыб лабира, Кривцов с носогрейкой у портьеры ("Ей еще и десяти
миллиардов лет нет. В самом соку..."), высокомерно-снисходительный
Медведев ("Согласен... Вполне ординарная планета"), хохочущий Бремзис
("Если ты считаешь стерильный углекислый газ воздухом - пожалуйста!"),
тусклый ряд САЖО-5, решетчатые диски возбудителя...
Стоп! Углекислота и ультрафиолет... Оживающий жук...
Андрея толчком выбросило из полудремы, и в голове загудела,
стремительно раскручиваясь, какая-то звонкая ледяная сила.
Спокойно. Главное - спокойно. С самого начала.
Итак, лабир. Кристаллы дозвездного вещества, из которого,
по-видимому, состоит темное сердце нашей галактики. Планеты класса "К" -
чужаки в нашем звездном мире. Они оттуда, из темного сердца. Странные
небесные тела, одинаковые до неправдоподобия. Различен только возраст.
Словно там, в галактическом центре, работает гигантский штамп, время от
времени выбрасывая в пространство свои изделия-близнецы. Зачем?
Кристаллопланеты всегда окружает бессонная стража - двойная звезда.
Словно специально для того, чтобы создать вокруг мощные пояса
ультрафиолета, радиации и пульсирующей гравитации. Через эти пояса не
прорвется ни одна спора, ни один живой организм. Кроме космического
корабля...
А сама планета как будто нарочно придумана для жизни. В лабире есть
все необходимое. Плотная атмосфера из углекислоты и водяных паров
пропускает только безвредные излучения и ровно столько, сколько нужно для
роста и развития. И эти Белые озера - по одному на каждой планете...
Яйцо! Типичное неоплодотворенное яйцо в невидимой броневой скорлупе,
пробить которую может только звездолет - посланец разумной жизни!
Бред!.. И все-таки слишком много для случайной игры совпадений...
- "Прима", я - "Альфа", ваша связь, почему не выходите на связь?
"Прима", почему молчите?
Андрей вздрогнул и глянул на часы. Он летит уже больше часа.
- "Альфа", я - "Прима", слышу хорошо, все в порядке, аппаратура -
отлично, обстановка без изменений, иду над квадратом 144-А, курс
прежний...
Он выпалил все одним духом, ожидая очередного вежливого и лаконичного
"втыка", но после секундной паузы раздалось неожиданное: "Замечтались?"
Андрей удивленно покосился на индикатор тембра: нет, он не ошибся, в
голосе Медведева звучала грусть. Что это с ним? Грустный Медведев? Ну и
дела... Сегодня что-то случится.
- Что же вы молчите? Мечтайте на здоровье. Только в перерывах не
забывайте вовремя выходить на связь... А мечтать обязательно надо.
Иначе...
Медведев замолчал, и Андрею захотелось поделиться внезапной догадкой.
Но перед глазами сверкнула неизменная пилочка для ногтей, тонкие губы,
скошенные усмешкой, и он ответил сухо:
- Да нет, Петр Егорыч, я не мечтаю. Просто докладывать не о чем...
В шлемофоне что-то щелкнуло, и голос Медведева отрезал:
- В таком случае прошу вас быть точным.
Призрачный ковер внизу помутнел. Впереди вставала серебряная дуга,
тесня черноту неба, и из-за горизонта ударили первые струйки влажного
зеленого света. Короткий черный день кончился.
Андрей выключил автопилот и взялся за рычаги управления, хотя до цели
было еще далеко. Просто ему нужно было сейчас собраться, соединить
разбросанные мысли в одну прочную цепь.
В конце концов, Медведев в чем-то прав. Самое трудное - не сама идея,
а доказательства.
О тайнах центра галактики думать пока рано. И о том, откуда берутся
кристаллопланеты. И почему они существуют только в системах двойных звезд.
И почему они так подозрительно одинаковы. И почему они родились - или
созданы? - именно такими, какие они есть. Решить все это не под силу
одному человеку. Здесь нужны сотни теоретиков и сотни экспедиций, десятки,
а может быть, и сотни лет труднейших и всесторонних исследований.
Прежде всего надо опровергнуть Штейнкопфа. Иначе никогда не уйдут к
сердцу галактики звездные корабли, а дразнящая догадка о
планетах-посланцах останется красивой сказкой, которую можно рассказать
только сыну. "Дозвездное вещество и жизнь несовместимы..."
Нет! Тысячу раз нет! Если до экспедиции это было неосознанное
желание, если в течение последних шести месяцев было это смутное,
постепенно нарастающее предчувствие, то теперь это уверенность - никакого
барьера нет, и нет запретной двери. Есть манящие маяки неведомых берегов,
есть зыбкие сигналы тайны, грандиозность которой трудно представить.
Но кто поверит ему там, на Земле? Чем докажет он свою правоту? И кто
будет его слушать всерьез, если он сам представит Международному Совету
Космонавтики толстую папку собственных наблюдений, с первой до последней
строчки подтверждающих "теорию жизненного барьера"? Его просто отправят в
психолечебницу да еще, чего доброго, припишут сумасшествие "влиянию
звездного вещества".
А может быть, он действительно немного не в себе?
Выплыл, клоня тяжелые соцветья, сиреневый куст. Милая сирень" ты
недаром тянулась к обзорному экрану, принимая его за окно, ты бы наверняка
выжила здесь, но бдительный автомат стерилизатора не выпустит нас с тобой
из корабля, ибо его механическая память крепко хранит сто второй пункт
устава...
На панели изо всех сил мигали сиреневые посадочные огни.
Андрей резко заложил ручку влево и вперед до отказа. Дископлан встал
чуть не на ребро и по крутой спирали пошел вниз.
- "Альфа", я - "Прима", квадрат 288-Б, иду на посадку, аппаратура -
отлично, обстановка без изменений, все в порядке. "Альфа", я - "Прима",
иду на посадку...
- "Прима", я - "Альфа", вас понял, не задерживайтесь, учтите
повышение гравитации через двадцать пять минут...
- "Альфа", вас понял...
Зеленовато-белый овал озера стремительно приближался, и Андрей снова
отметил поразившую его в первый раз правильность формы. Озеро окружали
широкие террасы, тремя уступами сходящие к самой воде. На нижнем уступе
покачивался большой трехцветный шар - опознавательный знак витаскопа.
Дископлан, мягко спружинив, сел рядом.
Небо призрачно розовело, и лохматое зеленое солнце пылало уже во всю
силу, на глазах забираясь все выше и выше. Синевой моря отливали гладкие
блестящие террасы, фиолетовым, синим и голубым искрились нависающие
лопасти окрестных скал. И только озеро вблизи было чистейшего
матово-молочного оттенка, как экран выключенного видеофона.
Андрей не спешил к витаскопу. Он умышленно оттягивал эту минуту -
последнюю минуту надежды, потому что чувствовал: и здесь стрелка стоит на
нуле. Только чудо, сверхъестественное чудо, которого так ждешь в детстве,
могло сдвинуть проклятую стрелку хотя бы на одно деление. И не хотелось
убеждаться еще раз, что чудес не бывает...
Он зачерпнул манипулятором вязкую белую жидкость. Она отделилась от
остальной массы пухлым куском вазелина. И все-таки это была вода.
Химически чистая вода.
Собственно, необычная эта жидкость не была находкой. Ее получили на
Земле искусственно в одной из советских лабораторий, осаждая пары обычной
воды в кварцевых капиллярных трубках. Это было еще в конце шестидесятых
годов двадцатого века. Практического применения новое вещество не нашло, и
только недавно "плотную воду" выделили из живой клетки. Именно из живой -
в умершей клетке "вода-П" немедленно превращалась в обычную. До сих пор
спорят: почему?..
Но как и почему появилась "плотная вода" здесь? Лабировая ванна -
километр в длину, полкилометра в ширину, четверть километра в глубину - и
точно такие же озера-ванны на всех остальных двенадцати планетах...
Барьер... Разве может мысль человеческая остановиться перед барьером
- перед любым барьером! - остановиться и повернуть назад? Это противно
естеству людскому, смыслу жизни, наконец. И незачем больше тянуть.
Андрей бросил расплывающуюся лепешку воды в озеро и быстро направился
к витаскопу. Из-под ребристых стальных подошв летели белые искры.
Витаскоп работал, с легким свистом вдыхая и выдыхая воздух.
Торопливые почвенные датчики, как ежи, сновали вокруг, время от времени
скрываясь в белом теле цилиндра и через мгновенье выскакивая снова. Чуть
заметно дрожали тонкие корешки глубинных шнуров. Лепестки энергоприемников
медленно поворачивались за зеленым солнцем.
Андрей помедлил, открывая дверку приборного шкафчика.
На секунду ему показалось...
Нет.
Стрелка индикатора стояла на нуле.
Как ни странно, он почувствовал облегчение. Он даже стал
насвистывать, одну за одной выключая системы биоулавливателей.
Ждать было нечего. Надеяться не на что.
Последний прибор сказал свое веское "нет" человечеству.
Итак, "теория жизненного барьера" вступила в силу.
Солнце было уже в зените, все вокруг нестерпимо сверкало, и глаз
