внимания, начал ровно исписывать отрывные страницы; но именно
это невнимание ко всему окружающему сугубо подчеркивало связь
между бегом карандаша и тем заседанием, на которое тут
собрались.
Родриг Иванович сидел в кресле, слегка откинувшись, --
нажимом плотной спины заставляя трещать кресло и опустив одну
лиловатую лапу на подлокотник, а другую заложив за борт
сюртука; время от времени он производил такое движение
отвислыми щеками и напудренным, как рахат-лукум, подбородком,
словно высвобождал их из какой-то вязкой, засасывающей среды.
М-сье Пьер, сидевший посередине, налил себе воды из
графина, затем бережно-бережно положил на стол кисти рук со
сплетенными пальцами (игра фальшивого аквамарина на мизинце) и,
опустив длинные ресницы, секунд десять благоговейно обдумывал,
как начнет свою речь.
-- Милостивые государи, -- не поднимая глаз, тонким
голосом сказал наконец м-сье Пьер, -- прежде всего и раньше
всего позвольте мне обрисовать двумя-тремя удачными штрихами
то, что мною уже выполнено.
-- Просим, -- пробасил директор, сурово скрипнув креслом.
-- Вам, конечно, известны, господа, причины той забавной
мистификации, которая требуется традицией нашего искусства. В
самом деле. Каково было бы, если бы я, с бухты-барахты
открывшись, предложил бы Цинциннату Ц. свою дружбу? Ведь это
значило бы, господа, заведомо его оттолкнуть, испугать,
восстановить против себя -- совершить, словом, роковую ошибку.
Докладчик отпил из стакана и осторожно отставил его.
-- Не стану говорить о том, -- продолжал он, взмахнув
ресницами, -- как драгоценна для успеха общего дела атмосфера
теплой товарищеской близости, которая постепенно, с помощью
терпения и ласки, создается между приговоренным и исполнителем
приговора. Трудно, или даже невозможно, без содрогания
вспомнить варварство давно минувших времен, когда эти двое,
друг друга не зная вовсе, чужие друг другу, но связанные
неумолимым законом, встречались лицом к лицу только в последний
миг перед самим таинством. Все это изменилось, точно так же,
как изменилось с течением веков древнее, дикое заключение
браков, похожее скорее на заклание, -- когда покорная
девственница швырялась родителями в шатер к незнакомцу.
(Цинциннат нашел у себя в кармане серебряную бумажку от
шоколада и стал ее мять.)
-- И вот, господа, для того, чтобы наладить самые
дружеские отношения с приговоренным, я поселился в такой же
мрачной камере, как он, во образе такого же, чтобы не сказать
более, узника. Мой невинный обман не мог не удаться, и поэтому
странно было бы мне чувствовать какие-либо угрызения; но я не
хочу ни малейшей капли горечи на дне нашей дружбы. Несмотря на
присутствие очевидцев и на сознание своей конкретной правоты, я
у вас (он протянул Цинциннату руку) прошу прощения.
-- Да, это -- настоящий такт, -- вполголоса произнес
директор, и его воспаленные лягушачьи глаза увлажнились; он
достал сложенный платок, поднес было к бьющемуся веку, но
раздумал, и вместо того сердито и выжидательно уставился на
Цинцинната. Адвокат тоже взглянул, но мельком, при этом
беззвучно двигая губами, ставшими похожими на его почерк, то
есть не прерывая связи со строкой, отделившейся от бумаги и вот
готовой опять побежать по ней дальше.
-- Руку! -- побагровев, с надсадом крикнул директор и так
треснул по столу, что ушибся.
-- Нет, не заставляйте его, если не хочет, -- сказал
спокойно м-сье Пьер. -- Это ведь только проформа. Будем
продолжать.
-- Кроткий! -- пророкотал Родриг Иванович, бросив из-под
бровей влажный, как лобзание, взгляд на м-сье Пьера.
-- Будем продолжать, -- сказал м-сье Пьер. -- За это время
мне удалось близко сойтись с соседом. Мы проводили...
Цинциннат посмотрел под стол. М-сье Пьер почему-то
смешался, заерзал и покосился вниз. Директор, приподняв угол
клеенки, посмотрел туда же и затем подозрительно взглянул на
Цинцинната. Адвокат в свою очередь нырнул, после чего всех
обвел взглядом и опять записал. Цинциннат выпрямился. (Ничего
особенного -- уронил серебряный комочек.)
-- Мы проводили, -- продолжал м-сье Пьер обиженным
голосом, -- долгие вечера вместе в непрерывных беседах, играх и
всяческих развлечениях. Мы, как дети, состязались в силе; я,
слабенький, бедненький м-сье Пьер, разумеется, о, разумеется,
пасовал перед могучим ровесником. Мы толковали обо всем -- об
эротике и других возвышенных материях, и часы пролетали, как
минуты, минуты, как часы. Иногда, в тихом молчании...
Тут Родриг Иванович вдруг гоготнул:
-- Impayable се [*], разумеется, -- прошептал он,
несколько запоздало оценив шутку.
----------------------------------------------------------
[*] Это трудно понять (франц.).
----------------------------------------------------------
-- ...Иногда, в тихом молчании, мы сидели рядом, почти
обнявшись, сумерничая, каждый думая свою думу, и оба сливались
как реки, лишь только мы открывали уста. Я делился с ним
сердечным опытом, учил искусству шахматной игры, веселил
своевременным анекдотом. Так протекали дни. Результат налицо.
Мы полюбили друг друга, и строение души Цинцинната так же
известно мне, как строение его шеи. Таким образом, не чужой,
страшный дядя, а ласковый друг поможет ему взойти на красные
ступени, и без боязни предастся он мне, -- навсегда, на всю
смерть. Да будет исполнена воля публики! (Он встал; встал и
директор; адвокат, поглощенный писанием, только слегка
приподнялся.) Так. Я попрошу вас теперь, Родриг Иванович,
официально объявить мое звание, представить меня.
Директор поспешно надел очки, разгладил какую-то бумажку
и, рванув голосом, обратился к Цинциннату:
-- Вот... Это -- м-сье Пьер... Brief... [*] Руководитель
казнью... Благодарю за честь, -- добавил он, что-то спутав, --
и с удивленным выражением на лице опустился опять в кресло.
----------------------------------------------------------
[*] Короче говоря... (франц.).
----------------------------------------------------------
-- Ну, это вы не очень, -- проговорил недовольно м-сье
Пьер. -- Существуют же некоторые официальные формы, которые
надобно соблюдать. Я вовсе не педант, но в такую важную
минуту... Нечего прижимать руку к груди, сплоховали, батенька.
Нет, нет, сидите, довольно. Теперь перейдем... Роман
Виссарионович, где программка?
-- А я вам ее дал, -- бойко сказал адвокат, -- но
впрочем... -- и он полез в портфель.
-- Нашел, не беспокойтесь, -- сказал м-сье Пьер, --
итак... Представление назначено на послезавтра... на Интересной
площади. Не могли лучше выбрать... Удивительно! (Продолжает
читать, бормоча себе под нос.) Совершеннолетние допускаются...
Талоны циркового абонемента действительны... Так, так, так...
Руководитель казнью -- в красных лосинах... ну, это, положим,
дудки, переборщили, как всегда... (К Цинциннату.) Значит --
послезавтра. Вы поняли? А завтра, -- как велит прекрасный
обычай, -- мы должны вместе с вами отправиться с визитом к
отцам города, -- у вас, кажется, списочек, Родриг Иванович.
Родриг Иванович начал бить себя по разным частям ватой
обложенного корпуса, выпучив глаза и почему-то встав. Наконец
листок отыскался.
-- Хорошо-с, -- сказал м-сье Пьер, -- приобщите это к
делу, Роман Виссарионович. Кажется, все. Теперь по закону
предоставляется слово...
-- Ах, нет, c'est vraiment superflu... [*] -- поспешно
перебил Родриг Иванович. -- Это ведь очень устарелый закон.
----------------------------------------------------------
[*] Это вовсе необязательно... (франц.).
----------------------------------------------------------
-- По закону, -- твердо повторил м-сье Пьер, обращаясь к
Цинциннату, -- предоставляется слово вам.
-- Честный! -- надорванно произнес директор, тряся щеками.
Последовало молчание. Адвокат писал так быстро, что больно
было глазам от мелькания его карандаша.
-- Я подожду одну полную минуту, -- сказал м-сье Пьер,
положив перед собой на стол толстые часики.
Адвокат порывисто вздохнул; начал складывать густо
исписанные листики.
Минута прошла.
-- Заседание окончено, -- сказал м-сье Пьер, -- идемте,
господа. Вы мне дайте, Роман Виссарионович, просмотреть
протокол, прежде чем гектографировать. Нет -- погодя, у меня
сейчас глаза устали.
-- Признаться, -- сказал директор, я иногда невольно
сожалею, что вышла из употребления сис... -- Он в дверях
нагнулся к уху м-сье Пьера.
-- О чем вы, Родриг Иванович? -- ревниво заинтересовался
адвокат. Директор и ему шепнул.
-- Да, действительно, -- согласился адвокат, -- впрочем,
закончик можно обойти. Скажем, если растянуть на несколько
разиков...
-- Но, но, -- сказал м-сье Пьер, -- полегче, шуты. Я
зарубок не делаю.
-- Нет, мы просто так, теоретически, -- искательно
улыбнулся директор, а то раньше, когда можно было применять...
Дверь захлопнулась, голоса удалились.
Но почти тотчас явился к Цинциннату еще один гость,
библиотекарь, пришедший забрать книги. Его длинное, бледное
лицо в ореоле пыльно-черных волос вокруг плеши, длинный
дрожащий стан в синеватой фуфайке, длинные ноги в куцых штанах
-- все это вместе производило странное, болезненное
впечатление, точно его прищемили и выплющили. Цинциннату,
однако, сдавалось, что, вместе с пылью книг, на нем осел налет
чего-то отдаленно человеческого.
-- Вы, верно, слышали, -- сказал Цинциннат, -- послезавтра
-- мое истребление. Больше не буду брать книг.
-- Больше не будете, -- подтвердил библиотекарь.
Цинциннат продолжал:
-- Мне хочется выполоть несколько сорных истин. У вас есть
время? Я хочу сказать, что теперь, когда знаю в точности...
Какая была прелесть в том самом неведении, которое так меня
удручало... Книг больше не буду...
-- Что-нибудь мифологическое? -- предложил библиотекарь.
-- Нет, не стоит. Мне как-то не до чтения.
-- Некоторые берут, -- сказал библиотекарь.
-- Да, я знаю, но, право -- не стоит.
-- На последнюю ночь, -- с трудом докончил свою мысль
библиотекарь.
-- Вы сегодня страшно разговорчивы, -- усмехнулся
Цинциннат. -- Нет, унесите это. Quercus'a я одолеть не мог! Да,
кстати: тут мне ошибкой... эти томики... по-арабски, что ли...
я, увы, не успел изучить восточные языки.
-- Досадно, -- сказал библиотекарь.
-- Ничего, душа наверстает. Постойте, не уходите еще. Я
хоть и знаю, что вы только так -- переплетены в человечью кожу,
все же... довольствуюсь малым... Послезавтра...
Но, дрожа, библиотекарь ушел.
XVII
Обычай требовал, чтобы накануне казни пассивный ее
участник и активный вместе являлись с коротким прощальным
визитом ко всем главным чиновникам, -- но для ускорения ритуала
было решено, что оные лица соберутся в пригородном доме
заместителя управляющего городом (сам управляющий, его
племянник, был в отъезде, -- гостил у друзей в Притомске), и
что к ужину, запросто, придут туда Цинциннат и м-сье Пьер.
Была темная ночь, с сильным теплым ветром, когда они, оба
в одинаковых плащах, пешие, в сопровождении шести солдат с
алебардами и фонарями, перешли через мост в спящий город и,
минуя главные улицы, кремнистыми тропами между шумящих садов
стали подниматься в гору.
(Еще на мосту Цинциннат обернулся, высвободив голову из
капюшона плаща: синяя, сложная, многобашенная громада крепости
