поднималась в тусклое небо, где абрикосовую луну перечеркнула
туча. Темнота над мостом моргала и морщилась от летучих мышей.
-- Вы обещали... -- прошептал м-сье Пьер, слегка сжав ему
локоть, -- и Цинциннат снова надвинул куколь.)
Эта ночная прогулка, которая, казалось, будет так обильна
печальными, беспечными, поющими, шепчущими впечатлениями, ибо
что есть воспоминание, как не душа впечатления? -- получалась
на самом деле смутной, незначительной и мелькнула так скоро,
как это только бывает среди очень знакомой местности, в
темноте, когда разноцветная дневная дробь заменена целыми
числами ночи.
В конце узкой и мрачной аллеи, где хрустел гравий и пахло
можжевельником, вдруг явился театрально освещенный подъезд с
белесыми колоннами, фризами на фронтоне, лаврами в кадках, и,
едва задержавшись в вестибюле, где метались, как райские птицы,
слуги, роняя перья на черно-белые плиты, -- Цинциннат и м-сье
Пьер перешли в зал, гудевший многочисленным собранием. Тут были
все.
Тут выделялся характерной шевелюрой заведующий городскими
фонтанами; тут вспыхивал червонными орденами черный мундир шефа
телеграфистов; тут находился румяный, с похабным носом,
начальник снабжения; и с итальянской фамилией укротитель львов;
и судья, глухой старец; и, в зеленых лакированных туфлях,
управляющий садами; -- и множество еще других осанистых,
именитых, седовласых особ с отталкивающими лицами. Дамы
отсутствовали, ежели не считать попечительницы учебного округа,
очень полной, в сером сюртуке мужского покроя, пожилой женщины
с большими плоскими щеками и гладкой, блестящей, как сталь,
прической.
Кто-то при общем смехе поскользнулся на паркете. Люстра
выронила одну из своих свечей. На небольшой, для осмотра
выставленный, гроб кем-то уже был положен букет. Стоя с
Цинциннатом в стороне, м-сье Пьер указывал своему воспитаннику
эти явления.
Но вот хозяин, смуглый старик с эспаньолкой, хлопнул в
ладоши, распахнулись двери, и все перешли в столовую. М-сье
Пьер и Цинциннат были посажены рядом во главе ослепительного
стола, -- и, сперва сдержанно, не нарушая приличий, с
доброжелательным любопытством, переходившим у некоторых в
скрытое умиление, все поглядывали на одинаково, в гамлетовки
(*20), одетую чету; затем, по мере того как на губах м-сье Пьер
разгоралась улыбка и он начинал говорить, взгляды гостей
устремлялись все откровеннее на него и на Цинцинната, который
неторопливо, усердно и сосредоточенно, -- как будто ища
разрешения задачи, -- балансировал рыбный нож разными
способами, то на солонке, то на сгибе вилки, то прислонял его к
хрустальной вазочке с белой розой, отличительно от других
украшавший его прибор.
Слуги, навербованные среди самых ловких франтов города, --
лучшие представители его малиновой молодежи, -- резво разносили
кушанья (иногда даже перепархивая с блюдом через стол), и общее
внимание привлекала учтивая заботливость, с которой м-сье Пьер
ухаживал за Цинциннатом, сразу меняя свою разговорную улыбку на
минутную серьезность, пока бережно клал лакомый кусок ему на
тарелку, -- после чего, с прежним игривым блеском на розовом,
безволосом лице, продолжал на весь стол остроумнейший разговор
-- и вдруг, на полуслове, чуть-чуть засутулясь, хватая соусник
или перечницу, вопросительно взглядывал на Цинцинната, который,
впрочем, не притрагивался ни к какой еде, а все так же тихо,
внимательно и усердно переставлял ножик.
-- Ваше замечание, -- весело сказал м-сье Пьер, обращаясь
к начальнику городского движения, влепившему свое словцо и
теперь предвкушавшему очаровательную реплику, -- ваше замечание
напоминает мне известный анекдот о врачебной тайне.
-- Расскажите, мы не знаем, ах, расскажите, -- потянулись
со всех сторон к нему голоса.
-- Извольте, -- сказал м-сье Пьер. -- Приходит к
гинекологу...
-- Звините за перебивку, -- сказал укротитель львов (седой
усач с пунцовой орденской лентой), -- но утвержден ли господин,
что та анекдота вцельно для ушей... -- он выразительно показал
глазами на Цинцинната.
-- Полноте, полноте, -- строго отвечал м-сье Пьер, -- я бы
никогда не разрешил себе ни малейшей скабрезности в
присутствии... Значит, приходит к гинекологу старенькая дама
(м-сье Пьер слегка выпятил нижнюю губу). У меня, говорит,
довольно серьезная болезнь, и боюсь, что от нея помру.
Симптомы? -- спрашивает тот. -- Голова, доктор, трясется... --
и м-сье Пьер, шамкая и трясясь, изобразил старушку.
Гости грохнули. В другом конце стола глухой судья,
страдальчески кривясь, как от запора смеха, лез большим серым
ухом в лицо к хохотавшему эгоисту соседу и, теребя его за
рукав, умолял сообщить, что рассказал м-сье Пьер, который,
между тем, через всю длину стола, ревниво следил за судьбой
своего анекдота и только тогда перемигнул, когда кто-то наконец
удовлетворил любопытство несчастного.
-- Ваш удивительный афоризм, что жизнь есть врачебная
тайна, -- заговорил заведующий фонтанами, так брызгая мелкой
слюной, что около рта у него играла радуга, -- может быть
отлично применен к странному случаю, происшедшему на днях в
семье моего секретаря. Представьте себе...
-- Ну что, Цинциннатик, боязно? -- участливым полушепотом
спросил один из сверкающих слуг, наливая вино Цинциннату; он
поднял глаза; это был его шурин-остряк: -- боязно, поди? Вот
хлебни винца до венца...
-- Это что такое? -- холодно осадил болтуна м-сье Пьер, и
тот, горбатясь, проворно отступил -- и вот уже наклонялся со
своей бутылкой над плечом следующего гостя.
-- Господа! -- воскликнул хозяин, привстав и держа на
уровне крахмальной груди бокал с бледно-желтым, ледянистым
напитком. -- Предлагаю тост за...
-- Горько! -- крикнул кто-то, и другие подхватили.
-- ...На брудершафт, заклинаю... -- изменившимся голосом,
тихо, с лицом, искаженным мольбой, обратился м-сье Пьер к
Цинциннату, -- не откажите мне в этом, заклинаю, это всегда,
всегда так делается...
Цинциннат безучастно потрагивал свившиеся в косые трубочки
края мокрой белой розы, которую машинально вытянул из упавшей
вазы.
-- ...Я, наконец, вправе требовать, -- судорожно прошептал
м-сье Пьер -- и вдруг, с отрывистым, принужденным смехом, вылил
из своего бокала каплю вина Цинциннату на темя, а затем окропил
и себя.
-- Браво, браво! -- раздавались кругом крики, и сосед
поворачивался к соседу, выражая патетической мимикой изумление,
восхищение, и звякали, чокаясь, небьющиеся бокалы, и яблоки с
детскую голову ярко громоздились среди пыльно-синих гроздей
винограда на крутогрудом серебряном корабле, и стол поднимался,
как пологая алмазная гора, и в туманах плафонной живописи
путешествовала многорукая люстра, плачась, лучась, не находя
пристанища.
-- Я тронут, тронут, -- говорил м-сье Пьер, и к нему по
очереди подходили, поздравляли его. Иные при этом оступались,
кто-то пел. Отец городских пожарных был неприлично пьян; двое
слуг под шумок пытались утащить его, но он пожертвовал фалдами,
как ящерица хвостом, и остался. Почтенная попечительница,
багровея пятнами, безмолвно и напряженно откидываясь,
защищалась от начальника снабжения, который игриво нацеливался
в нее пальцем, похожим на морковь, как бы собираясь ее
проткнуть или пощекотать, и приговаривал: "Ти-ти-ти-ти!".
-- Перейдем, господа, на террасу, -- провозгласил хозяин,
и тогда Марфинькин брат и сын покойного доктора Синеокова
раздвинули, с треском деревянных колец, занавес: открылась, в
покачивающемся свете расписных фонарей, каменная площадка,
ограниченная в глубине кеглеобразными столбиками балюстрады,
между которыми густо чернелись двойные доли ночи.
Сытые, урчащие гости расположились в низких креслах.
Некоторые околачивались около колонн, другие у балюстрады. Тут
же стоял Цинциннат, вертя в пальцах мумию сигары, и рядом с
ним, к нему не поворачиваясь, но беспрестанно его касаясь то
спиной, то боком, м-сье Пьер говорил при одобрительных
возгласах слушателей:
-- Фотография и рыбная ловля -- вот главные мои увлечения.
Как это вам ни покажется странным, но для меня слава, почести
-- ничто по сравнению с сельской тишиной. Вот вы недоверчиво
улыбаетесь, милостивый государь (мельком обратился он к одному
из гостей, который немедленно отрекся от своей улыбки), но
клянусь вам, что это так, я зря не клянусь. Любовь к природе
завещал мне отец, который тоже не умел лгать. Многие из вас,
конечно, его помнят и могут подтвердить -- даже письменно, если
бы потребовалось.
Стоя у балюстрады, Цинциннат смутно всматривался в
темноту, -- и вот, как по заказу, темнота прельстительно
побледнела, ибо чистая теперь и высокая луна выскользнула из-за
каракулевых облачков, покрывая лаком кусты и трелью света
загораясь в прудах. Вдруг с резким движением души Цинциннат
понял, что находится в самой гуще Тамариных Садов, столь
памятных ему и казавшихся столь недостижимыми; мгновенно
приложив одно к одному, он понял, что не раз с Марфинькой тут
проходил, мимо этого самого дома, в котором был сейчас, и
который тогда ему представлялся в виде белой виллы с забитыми
окнами, сквозивший в листве на пригорке... Теперь, хлопотливым
взглядом обследуя местность, он без труда освобождал от пленок
ночной мглы знакомые лужайки или, напротив, стирал с них лишнюю
лунную пыль, дабы сделать их точно такими, какими были они в
памяти. Реставрируя замазанную копотью ночи картину, он видел,
как по-старому распределяются рощи, тропинки, ручьи... Вдали,
упираясь в металлическое небо, застыли на полном раскате
заманчивые холмы в синеватом блеске и складках мрака...
-- Луна, балкон, она и он, -- сказал м-сье Пьер, улыбаясь
Цинциннату, который тут заметил, что все смотрят на него с
ласковым, выжидательным участием.
-- Вы любуетесь ландшафтом? -- вкрадчиво, держа руки за
спиной, проговорил управляющий садами, -- вы... -- он осекся и,
как бы слегка смутясь, повернулся к м-сье Пьеру: -- Простите...
вы разрешаете? Я, собственно, не был представлен...
-- Ах, помилуйте, моего разрешения не требуется, --
вежливо ответил м-сье Пьер и, прикоснувшись к Цинциннату, тихо
сказал: -- Этот господин хочет с тобой побеседовать.
-- Ландшафт... Любуетесь ландшафтом? -- повторил, кашлянув
в кулак, управляющий садами. -- Но сейчас мало что видно. Вот
погодите, ровно в полночь, -- это мне обещал наш главный
инженер... Никита Лукич! А, Никита Лукич!
-- Я за него, -- бодрым баском отозвался Никита Лукич и
подался вперед, услужливо, вопросительно и радостно поворачивая
то к одному, то к другому свое моложавое, мясистое, с белой
щеткой усов, лицо и удобно положа руки на плечи управляющему
садами и м-сье Пьеру, между которыми он, высовываясь, стоял.
-- Я рассказывал, Никита Лукич, что вы обещали ровно в
полночь, в честь...
-- А как же, -- сочно отрезал главный инженер. --
Беспременно сюрприз будет. Это уже будьте покойны. А который-то
час, ребята?
Он освободил чужие плечи от напора своих широких рук и
озабоченно ушел в комнаты.
-- Что же, через каких-нибудь восемь часов будем уже на
площади, -- сказал м-сье Пьер, вновь придавив крышку своих
часиков. Спать придется немного. Тебе, милый, не холодно?
Господин сказал, что будет сюрприз. Нас, право, очень балуют.
Эта рыбка за ужином была бесподобна.
-- ...Оставьте, бросьте, -- раздался низкий голос
попечительницы, которая надвигалась генеральской спиной и
