Хлеба, пожалуйста. На два человека.
Чиновник засунул карточку в кассовый аппарат и через мгновение вернул
ее вместе с двумя пакетами "хлебного пайка".
- Так вот где ты отовариваешься?
Поль оглянулся. Ленка.
- Привет, - смущенно сказал он.
Лена ничуть не изменилась, может быть, немного осунулась. Поль
почувствовал, как в нем просыпается прежняя нежность к этому славному
человечку, что было явно лишним.
- Ну, как живешь? - спросил он, чтобы разрушить эту дурящую голову
паузу.
- Все хорошо.
- Вот и у меня все хорошо.
- Женился?
- Да.
- Что пишешь?
- Ничего не пишу.
- Почему это? Ты же любил?
- Это было давно. Разве ты не знаешь, я завязал. Ах да, ты наверное
не знаешь - я попал в подполье, а теперь после Амнистии никак не могу
заставить себя сделать вид, что ничего не произошло. Как бы это сказать -
я не хочу быть у них писателем.
- Ты думаешь, вас обманули?
- Обманули? Почему? Нет.. А впрочем, я не знаю. Постой, кто это нас
обманул? Кому это нужно? Конечно, желающих много. Но зачем?
Поль растерялся. Как-то до сих пор он никогда не смотрел на
происшедшее с этой стороны - кому выгодно...
Лена улыбнулась.
- А мне нравились твои книги. "Гнилые яблоки". И еще про мальчика,
который поджог древний храм. Тебе надо писать и печататься.
- Это было очень давно. Я попробовал написать кое-что для себя, не
для продажи, но ничего не получилось. Знаешь, подполье это такое занудное
времяпрепровождение, там не до литературы... Как зовут твоего мужа?
- У меня нет мужа.
- Но почему тогда...
- Не надо об этом. Мне пора.
Поль взял Лену за руку.
- Я очень рад, что встретил тебя.
- Я тоже рада.
- Тебя проводить?
- Не надо.
- Ну что ж...
Поль смотрел Лене вслед и думал, что прибеднялся, в принципе, зря,
"Фактор Х" получается совсем не плохо, только опубликовать его никогда не
удастся. А для работы в стол нужно обладать каким-то особым мироощущением,
недоступным ему пока. Впрочем, и хорошо, что не опубликуют. Это был бы
прекрасный способ стать всеобщим врагом: и властей, и подполья, да и всех
прочих. Кому это может понравиться, понять невозможно.
"...Первую и пока единственную удачную террористическую акцию в
Системе организовал и осуществил скромный клерк правительственной
ассоциации Ненасильственного распределения излишков производства по имени
Александр.
Он никогда не был замешан в проинтеллектуальных выступлениях,
наоборот, всегда относился к ним с неодобрением, что, кстати, было
отражено в его досье. Однако, стоило ему всего лишь на пару часов получить
доступ к механизму подрыва городского арсенала, его как будто подменили,
он провозгласил себя интеллектуалофилом и потребовал эвакуировать
городское население. Действия Особой секции были парализованы подозрением
о невменяемости новоявленного диктатора, что вскоре было подтверждено
Декретом N 1, с которым Александр обратился "ко всем интеллектуалам,
томящимся в подполье..."
Решено было до поры до времени оставить Александра в покое, тем
более, что на его призыв "без помех заняться наукой и искусством в
свободном городе" откликнулся лишь выживший из ума старик, специалист по
сравнительному анализу апокрифов, скрывавшийся до сих пор в трущобах.
Старик сразу не понравился Александру, во-первых, потому что от него
всегда несло чесноком и гнилыми зубами, а во-вторых, уж очень он был
разговорчивый и любую попытку Александра начать обстоятельный разговор
всякий раз прерывал собственным монологом на пару часов.
Старик, естественно, замечал неудовольствие Александра, но зубы,
впрочем, все равно не чистил. А однажды, не выдержав немого укора,
забросил на спину свою котомку и ушел обратно в трущобы, пробурчав на
прощание что-то вроде: "Благодарствую за хлеб да соль... Загостился, пора
и честь знать.."
Александр не только не расстроился по этому поводу, но даже испытал
некоторое облегчение - наконец-то он сможет без помех заняться
ковариационным исчислением, о чем мечтал долгие годы, отправляясь по утрам
на службу в свою ассоциацию.
В те давние времена занятие математическими построениями
представлялось ему этаким интеллектуальным праздником, приближением к
безмерному человеческому счастью. Однако, очутившись, наконец, в пустом
городе один на один с листком бумаги, Александр неожиданно для себя
загрустил. Как и следовало ожидать, он многое подзабыл. И в этом не было
бы ничего страшного, знания можно было бы восстановить, если бы у него не
возникли трудности с собственной головой. Он никак не мог заставить себя
думать. Он пытался, но с непривычки голова была тяжелая и неповоротливая,
словно дирижабль. Скользкие и неуловимые мысли возникали, неловко
шевелились в густом тумане, заполнявшем его черепную коробку, но вскоре
таяли, как льдинки на солнцепеке.
Теряясь от собственного бессилия, Александр подолгу бродил по
пустынным улицам, из последних сил надеясь, что проклятый туман рассеется,
и он сможет... Слишком много сил было отдано акции, и думать, что все это
напрасно, было невыносимо.
И он бродил, бродил, бродил...
Там, на одном из городских перекрестков, его и взяли коммандос из
Особой секции.
Уже в джипе, по дороге в следственную бригаду Александр с ужасом
понял, что его авантюра, начинавшаяся так удачно, оказалась величайшей
трагедией его жизни. Трудно было найти лучший способ заявить всему миру о
своей полной интеллектуальной несостоятельности. И это потрясло его. Надо
сказать, что к своему реноме Александр всегда относился с щепетильностью."
Надежда, естественно, волновалась перед мероприятием Ц, но с
поставленной перед ней задачей справилась блестяще. Все было очень мило, с
присущим ей от природы достоинством. Не забыла она, впрочем, и подчеркнуть
свою лояльность. Поль не возражал, стол был потрясающ, и это его
устраивало. По нынешним временам, когда редкий человек представляет, что
же такое спаржа или там омары, пиршество получилось грандиозное.
Откушав, функционеры принялись за разговоры.
Как жаль, подумал Поль, лениво прислушиваясь, что в годы увлечения
литературой я так мало внимания уделял цветовой гамме. Откуда у меня этот
цветовой аскетизм? У Хемингуэя, помнится, один из героев, восхищаясь
нравственной чистотой художников (художником может быть только очень
хороший человек) лелеял надежду, что сам он достаточная сволочь, чтобы
стать хорошим писателем. Красиво.
А если это правда? И цветовосприятие действительно имеет что-то общее
с уровнем нравственного развития? Признаться, я всегда был далек от игры в
цвета, но если бы взялся описывать сегодняшнюю встречу, не смог бы,
пожалуй, обойтись без цветовых характеристик.
Коричневая полутьма. Неширокие желтоватые круги света от зажженных
свечей, выплывающие как бы из небытия зеленоватые лица стойких борцов из
Центра, и только одно красненькое пятнышко - левая щека Надежды... это
понятно - волнение...
Что это меня потянуло на литературщину, с неприязнью подумал Поль и
сразу вспомнил - Лена. Нет, что там ни говори, а эта случайная встреча
оказала на него чересчур сильное впечатление, сильнее, чем можно было бы
предположить, сильнее, чем хотелось.
Почему она вспомнила о столь нереальном сейчас - о книгах? Это было
так давно. Все прошло, как болезнь, как тяжелое умопомрачение. Я стал
другим. Точнее, никем не стал и с каждым днем все больше утверждаюсь в
своем нежелании стать кем-то... И больше не верю, что смогу кем-то стать.
А ребята из подполья, что ж. меня никогда не обманывала их принадлежность
к оппозиции. Существование оппозиции закономерный социальный процесс, так
сказать, закон отрицания отрицания в действии. Их жизнь имеет социальный
смысл. Без них социум не может развиваться. Да и они без социума не
существовали бы.
Я - другое дело. Мне ни разу не удалось сыграть ни одну социальную
роль, на которую как будто претендовал: ни ученый, ни писатель, ни
террорист. Никто... Асоциальная, безразличная социуму личность, бесконечно
далекая от социального прогресса, как, впрочем, и от регресса. Как же так
получилось? И что теперь делать? Неужели опять прибиваться к "солдатам
науки"?
Страсти между тем накалялись.
Фердинанд, один из руководителей Центра сопротивления,
распространялся о том, что сейчас, в изменившихся условиях, на первый план
выходят новые задачи и новые цели, неотделимые от насущных проблем.
- Это же очевидно, - со злостью говорил он, - новые условия рождают
новые задачи, цели и проблемы. Что здесь непонятного?
В общем, обычная чушь. Поль старался не принимать речи своих бывших
знакомых близко к сердцу, но вскоре понял, что большую роль в своем новом
предприятии Центр отводит именно ему.
- Кому как ни вам, Кольцов, властителю дум и чувств, надлежит
возглавить отдел контрпропаганды, разъяснить людям всю глубину падения
современных нравов и способствовать росту наших рядов. Наши идеалы должны
быть доведены до сведения народа... - продекламировал Фердинанд,
уставившись на Поля чуть сурово и чуть устало, как и положено опытному
руководителю.
- А на какие конкретно идеалы следует особенно акцентировать
внимание? - заинтересовался Поль.
- Главное, это показать, - не поняв иронии, стал разъяснять
Фердинанд, - что при нынешней администрации не может быть продвижения
вперед, не может быть прогресса...
- А при нашей, значит, может? - Поль понял, что ирония не сильное
место у Фердинанда, и теперь забавлялся вовсю.
- Мы предлагаем людям единственно возможный путь к прогрессу -
научное познание. Когда каждый овладеет научным мышлением, научным
структурированием, научным мировоззрением, научной методологией, научной
онтологией, многие, если не все проблемы отойдут на задний план. Станет
легче дышать, легче жить, легче осознать себя в этом мире...
Если ваш научный подход такая манна небесная, зачем же вам
понадобился я - презренный бумагомарака? - чуть было не выкрикнул Поль, но
вовремя спохватился. Он давно уже понял, что демократизм подполья
действует лишь, пока все соглашаются с руководящим мнением.
- Научная теория - это хорошо, - вмешался в разговор юноша в кожаной
куртке, сидевший до сих пор молча - но, пожалуй, надо бы возобновить и
нашу практическую деятельность.
Наступила тишина.
- Конкретнее. - сказал Фердинанд. - Что вы предлагаете?
- Лучший способ влияния на культурную политику - теракт. И едва ли не
единственный, другого столь же действенного пока еще не изобрели.
- Кое-кто в Центре считает, что этот метод недемократичен.
- Чушь. Это наиболее демократичный метод, поскольку непосредственно
задевает интересы широких масс.
- Пожалуй, логично... - задумчиво проговорил Фердинанд.
- Да вы что, с ума сошли! Городские партизаны - демократы! - не
выдержав заорал Поль. - Так можно договориться до черт знает чего!
- Успокойтесь, Поль, - ровным голосом сказал Фердинанд. - Давайте
разберемся спокойно. Наше будущее во многом зависит от того, как будет
организовано воспитание и обучение детей. Согласны?
- Да.
- Наша задача как раз и состоит в том, чтобы обеспечить детям
получение добротного научного образования. Мы должны следить за тем, чтобы
общество выполняло свои обязательства перед будущим. Вот и все. Никаких
других задач наша практическая деятельность никогда перед собой не ставила
