капитанов Балтики.
Мною были записаны воспоминания капитанов интернированных
во время войны судов Х.А.Балицкого, С.Г.Далька, М.И.Богданова,
руководителей подпольного движения в концлагере, перерыты
архивы. Правда, ни в Центральном архиве ММФ (ЦАММФ), ни в
архиве Балтийского Государственного морского пароходства (БГМП)
кроме общего сведения про интернированных ничего не было. А в
Ленинградском партийном архиве (ЛПА) вся (!) опись была в
штампах: "Не выдавать!" Меня же очень интересовали некоторые
вещи, в частности: кто был капитаном парохода "Эльтон"? Во всех
доступных источниках имелись данные капитанов всех судов, кроме
"Эльтона". Про капитана же "Эльтона" просто указывалось --
капитан "Эльтона". Ни имени, ни отчества, ни фамилии.
И я искал. Велика была моя радость, когда я нашел Ивана
Федоровича Краснухина, мастера производственного обучения
Ленинградской мореходной школы, а во время войны -- матроса
парохода "Магнитогорск", интернированного фашистами. В его
воспоминаниях вроде бы нет ничего нового, но это были
воспоминания не руководителя или активиста, опытного моряка, а
человека, который вышел в 1941 году совсем еще молоденьким
беспартийным пареньком едва ли не в первый свой рейс. Мне
повезло здорово еще и потому, что у Ивана Федоровича
сохранилась фотокарточка тех лет: группа интернированных
моряков летом 1943 года во время отдыха на лесопильном заводе в
городе Вайсенбург. Фотографировал их часовой, охраняющий объект
(на фотокарточке запечатлелась даже его тень) на территории
завода. Большинство в беретах, кое-кто в старых австрийских
шинелях, в обмотках.
Такие вещи, как фотографирование на память, не
разрешались, однако, охранник на свой страх и риск их
сфотографировал, а Иван Федорович даже получил снимок на
память. Получили ли снимки на память другие моряки,
сфотографированные тогда же, он не знает. Это не афишировалось,
так как все понимали, что за хранение такой фотокарточки могли
быть очень большие неприятности, как им самим, так и фотографу.
Причем, им самим могли быть не меньшие неприятности после
войны, если б об этой фотокарточке узнали наши особисты. Иван
Федорович хранил свою фотокарточку, как только мог: и в щелях
барака, и завернутую в бумагу -- в обуви, и в койке... И
сохранил.
-- Где вам удалось достать такую фотокарточку? Смотри-ка:
Володя Сысоев, механик с "Хасана"; боцман с "Магнитогорска"
Игорь Кроль; практиканты Рижской мореходки... -- неподдельно
удивляется Ю.Д.Клименченко.
Разумеется, Юрию Дмимтриевичу была презентована копия
снимка. Он принял ее с благодарностью. Я же в течение трех дней
имел возможность подробно ознакомиться с повестью "Замок
Вюльцбург", опубликованной в журнале "Дальний Восток".
Много испытаний выпало на долю моряков интернированных
судов. К моменту нападения Германии на Советский Союз эти суда
стояли в портах Штеттин, Данциг и Любек, где уже хозяйничали
фашисты. У многих было предчувствие приближения войны. Но что
значит -- предчувствие, если одно высказывание самой мысли об
этом было небезопасным. Уверенность "великого вождя всех времен
и народов" и его ближайшего окружения в том, что Германия не
посмеет напасть на Советский Союз в нарушение условий договора
о ненападении, подписанного руководителями Германии и СССР в
1939 году, было непререкаемым законом для каждой
государственной и общественной структуры, для каждого человека.
Поэтому и ТАСС сообщало всего за неделю до начала
войны"...слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять
нападение на СССР лишены всякой почвы". Даже когда война уже
началась, о чем определенно говорили радиограммы, поступающие с
судов, находящихся в Балтийском море !нападение на пароход
"Рухно", торпедирование и гибель парохода "Гайсма" и т.д.),
никаких официальных распоряжений от Наркомморфлота не
поступало. Официальное распоряжение о том, чтобы все суда,
находящиеся в южной части Балтийского моря зашли в ближайшие
советские порты, поступило только 23 июня в 5 часов утра, то
есть через сутки после начала войны. Это привело к тому, что
фашистами было интернировано 32 советских судна с девятьюстами
моряков из разных пароходств страны.
Но еще за несколько дней до нападения на нашу страну
советские суда, стоявшие в портах Германии и оккупированных ею
государств, были практически арестованы. Вот как это
происходило на теплоходе "Хасан", который находился в порту
Штеттин.
17 июня представитель портовой полиции под предлогом того,
что фарватер закрыт для плавания иностранных судов, изъял
мерительное свидетельство и сертификат на годность к плаванию.
Капитан Балицкий сообщил о создавшемся тревожном положении
заместителю полпреда в Берлине Зайцеву, а также представителю
торгпредства в Штеттине Иванову. Представитель из Берлина
обвинил Балицкого в паникерстве.
А 22 июня и экипажи интернированных судов были арестованы.
Около девяти часов утра на пароходе "Эльтон", стоявшем рядом с
"Хасаном", моряки услышали по радио и передали на "Хасан" о
бомбежке советских городов немецкой авиацией. Сразу же были
сожжены все секретно-мобилизационные и не подлежащие оглашению
документы, а через четверть часа после этого на борт "Хасана"
ворвались немецкие солдаты и расставили часовых.
При таких же примерно обстоятельствах были захвачены
экипажи остальных советских судов, стоявших в немецких портах.
Моряки были заключены в различные концлагеря, но через две
недели, когда немцы объявили, что будет произведен обмен
моряков на немцев, интернированных в СССР, все команды были
сведены в один концлагерь, который находился неподалеку от
Берлина, у деревни Бланкенфельд. В нем собралось около двухсот
пятидесяти моряков, но лишь пятьдесят восемь из них были
отвезены в Турцию для отправки на Родину. Оставшиеся жили в
лагере до 1 октября 1942 года, когда их отправили в Баварию, в
город Вайсенбург. Там они были заключены в средневековую
крепость Вюльцбург, расположенную в пятидесяти километрах от
Нюрнберга.
Крепостные, двадцатиметровой толщины стены, неприступные
рвы с поднятыми мостами отгораживали эту крепость от внешнего
мира. В первую мировую войну в ней содержались русские
военнопленные. Теперь же в ней находились помимо
интернированных моряков советские военнопленные офицеры и
генералы. Их и моряков разделяла колючая проволока. Общим было
только место прогулки (на прогулку их водили поочередно) и
лагерная уборная.
Моряков держали впроголодь. На завтрак давали кусок хлеба,
в котором содержалось 80% древесной пыли, на обед --
похлебку-эрзац, от которой поднималась тошнота и боли в
желудке.
-- Есть хотелось всегда, -- вспоминает Иван Федорович
Краснухин. -- То, что выдавалось на обед или завтрак, съедалось
в один присест. Были случаи, когда в жару высыхали маленькие
болотца, заключенные собирали на их дне улиток и ели этих
улиток.
И это говорит человек, который работал на заводе, а для
работающих норма питания была иная, чем для тех, кто на работы
не выходил, не важно -- не мог в результате недомогания или не
хотел в знак протеста. А таких было немало. Чтобы не работать у
немцев, некоторые моряки прививали себе болезни. Все капитаны и
часть моряков из комсостава ни разу не вышли на работу и
просидели в крепости безвыходно три с половиной года. Чтобы
сломить непокорных, фашисты применяли угрозы и насилие,
заставляя выходить на работу. Тех, кто не ходил на завод,
заставляли делать в лагере пустую, никому не нужную работу --
мартышкин труд. Были случаи, когда моряка заставляли на тачке
перевозить кучу гравия из одного места в другое, а другой моряк
отвозил этот гравий снова на прежнее место. Получив от
капитанов корректный отказ выходить на работу, руководство
лагеря объявило, что капитаны не выходят на работу не в знак
протеста, а в соответствии со своим положением -- капитаны.
Однако, питание у них, как и у всех неработающих, было скудным.
За всякие мелкие провинности заключенные подвергались
порке и другим наказаниям.
Во время пребывания в этой крепости от голода и истязаний
погибло тридцать четыре человека, двадцать человек были брошены
в карцеры и тюрьмы за отказ от работы и попытки побега. Побег
готовился совместно с военнопленными: должны были бежать двое
военных и трое моряков. Побег сорвался по вине предателя из
военнопленных военврача Дубровского. Другие побеги были также
неудачны.
Ни толстые стены, ни глубокие рвы, ни жестокие наказания
не смогли сломить заключенных. Они узнавали о положении на
фронтах из тайных прослушиваний радиопередач. А приемник
смастерили сами из обрывков проволоки, кусков жести и случайно
найденных деталей. Моряки сами нарисовали географическую карту,
и каждый раз кто-нибудь из них вычерчивал на ней изменения
линии фронта. Все, естественно, приходилось прятать от охраны.
Капитаны в крепости продолжали руководить людьми, сохраняя
структуру судовых экипажей.
Моряки принципиально не учили немецкий язык и не говорили
на нем, кто мог это делать. Зато изучали английский язык.
Капитан Балицкий даже перевел с английского языка на русский
два романа.
Здесь же в крепости был создан кружок штурманов маломерных
судов и механиков третьего разряда. С матросами занимались
капитаны Балицкий и Дальк. Учились серьезно. Устраивали потом
экзамены, причем записи приходилось вести на этикетках,
обрывках рекламы и т.д. Эти записи гласили: "Подлежит обмену на
диплом в конторе капитана Ленинградского порта". После
возвращения на Родину многие из этих курсантов получили дипломы
судоводителей и механиков.
21 апреля 1945 года всех моряков вывели из крепости и
погнали по направлению к Дунаю. Приближалась американская
армия. Немцам нужно было предотвратить встречу этой армии с
советскими моряками. Но встреча все же состоялась. В сорока
километрах от Вюльцбурга, в деревне Мекенлое, колонну моряков
настигли войска третьей американской союзной армии, и моряки
были освобождены. А 9 июля победного года сто восемьдесят
моряков, оставшихся в живых, прибыли в город на Неве.
-- Хрисанф Антонович, как вы считаете, почему в литературе
об интернированных нигде не упоминается фамилия капитана
парохода "Эльтон"?
-- Все просто. По этому вопросу меня вызывали в Смольный.
И там я сказал, что скажу тебе. Капитан Иван Иванович Филиппов
не был ни изменником Родины, ни просто слабым человеком. У него
было свое мнение на отдельные явления. Что ему было поставлено
в вину? Когда фашисты оккупировали палубы советских судов и
приказали спустить государственные флаги, мы флаги не спустили,
и они были сорваны фашистами. Филиппов же исполнил приказ,
мотивируя это тем, что флаги снимут все равно, да еще
надругаются при этом. Так что стоит ли обострять отношения?..
Когда мы бойкотировали немецкий язык, он охотно разговаривал
по-немецки -- для практики. Мы его логики, особенно тогда, не
понимали. Кроме того, когда командованию союзной армии нужен
был человек из числа интернированных, знающий немецкий и
английский языки, никто не изъявил желания остаться еще на
какое-то время в Европе, всем хотелось поскорее домой. Капитан
же Филиппов добровольно согласился остаться в роли переводчика.
Конечно, это было нужно для дела, но все это тогда у нас
вызывало неприязнь. В Смольном я сказал, что предателем капитан
