штурман это ощущал - продолжало возрастать. И потому надо было
торопиться.
Кое-как втиснувшись в штурманское кресло и включив
противоперегрузочную систему на полную мощность, Стафо почувствовал
облегчение. Но это длилось недолго. Снова стала мучить огромная
тяжесть.
Очнувшись от тяжелого забытья, Стафо пошевелился в кресле,
устраиваясь поудобнее. Дышалось тяжело, в груди хрипело.
Роб, Роб! Как он мог забыть о Робе!
Стафо нажал кнопку вызова, и через несколько минут в штурманскую
рубку как ни в чем не бывало вкатился Роб. Выглядел он как обычно,
только движения его стали, пожалуй, более замедленными.
- Где ты был, Роб? - спросил Стафо, насилу ворочая распухшим и
тяжелым языком.
- В кают-компании, - с готовностью пророкотал робот в ответ. Он не
выразил ни малейшего удивления, что видит штурмана бодрствующим, хотя,
конечно же, знал что все члены экипажа "Ренаты" должны в настоящий
момент находиться в глубоком анабиозе. Традиция не программировать
роботам эмоций, Стафо это знал, восходила к седой древности.
- В кают-компании для тебя нет работы, - заметил Стафо.
- Знаю, - согласился робот. - Но я не мог выйти оттуда.
- Люк заклинился? - воскликнул Стафо, живо вспомнив недавние
события.
- Верно, и люк. Но это было потом. А поначалу я не мог подняться -
лежал ничком: конечности подгибались. Повышенная сила тяжести, -
пояснил Роб.
- Как же ты поднялся?
- Потом щупальца адаптировались, все пришло в норму.
"Вот что значит самонастраивающаяся система! - подумал Стафо. -
Роб автоматически приспособился к условиям повышенной тяжести... Права
Антуанетта: как несовершенен человеческий организм!"
- Весь экипаж лег в анабиоз? - спросил Стафо.
- Весь, кроме тебя, штурман. А почему ты...
- Об этом потом, - оборвал Стафо. Хорошо, что Антуанетта сейчас
там, со всеми. В состоянии глубокого анабиоза человеческий организм
нечувствителен к перегрузкам.
- Ты должен сконструировать для меня новый манипулятор, - сказал
штурман.
- Слушаю.
- Мне необходимо в этих условиях перемещаться по кораблю.
- Ясно.
- Но помочь тебе в конструировании я не в силах, - морщась,
произнес Стафо. Каждое слово давалось ему с трудом.
- Цель понятна. С заданием справлюсь, - пророкотал Роб после
непродолжительной паузы и выкатился из отсека.
Через некоторое время - Стафо потерял счет часам - робот неуклюже
ввалился в штурманскую рубку, таща за собой странное сооружение: во
все стороны от него торчало множество рычагов и трубок. В центре
манипулятора помещалось сиденье, похожее на кокон.
Робот пододвинул манипулятор вплотную к креслу, в котором лежал
беспомощный Стафо, и помог ему перебраться в кокон.
Итак, за дело! Сначала - в капитанскую рубку. Добравшись туда,
штурман включил внешнее круговое наблюдение. За время его перехода
ситуация снаружи резко изменилась. Если прежде поле наблюдения было
чистым, то теперь "Ренату" окружало светящееся облако. Оно шевелилось
и потому казалось живым. Близ боковых дюз - из них вырывалось
ослепительное пламя, препятствующее движению корабля, - облака не
было: казалось, оно боится огня. Зато все остальные части корабля, и в
особенности нос, были сплошь окутаны бурой пеленой, которую не без
труда пробивали локаторы "Ренаты"...
* * *
Он был стар, очень стар. Тысячи и тысячи лет успели протечь с тех
пор, как он начал помнить и осознавать себя. Лишенный поначалу, до
того как память перегрузилась, способности забывать, он помнил многое.
Потом память начала слабеть, несмотря на все его усилия. Но все равно
он продолжал непрерывно поглощать информацию. Накапливаясь в его
бездонных блоках памяти, она тихо оседала, подобно илу в ручье,
взбаламученном случайным прохожим.
Странная вещь! Он великолепно помнил все то, что происходило с ним
в пору, когда лет ему было немного. Картины раннего бытия настолько
прочно врезались в память, что ему не составляло труда снова и снова
прокручивать их перед мысленным взором, что он и делал. Хуже обстояло
дело с более поздними событиями: когда он пытался вернуться к ним, они
вспоминались смутно, словно в тумане.
Он представлял собой некий замкнутый в себе, самодовлеющий мир -
сам себе раб и господин, бесконечно меняющий свой лик, подобно Протею,
и в то же время в сути своей неизменный.
Впрочем, он создал немало других приборов и сделал множество
научных открытий.
Кому нужны его открытия, его изобретения, накопленная им
информация о космосе? Над этим он не задумывался. Подобного вопроса
для него попросту не существовало. Кому нужно, чтобы сквозь мировое
пространство миллионы и миллионы лет двигались космические лучи? Кому
нужно, чтобы планета, на которой он обосновался, вращалась вокруг
материнского светила, а также вокруг собственной оси? Кому нужно,
чтобы день и ночь сменяли друг друга в вечном круговороте? Кому нужно,
чтобы звезды сияли? Мир так устроен...
Да, прежде жажда познания окружающего мира была неутолимой. Теперь
же она слабела с каждым оборотом его планеты вокруг материнского
светила, и это не могло не пугать угасающий мозг.
Последние несколько десятилетий он пребывал в странном состоянии,
которое на том же языке определял как "дремотное, летаргическое". Что
касается языка, то он давно уже перешел на язык машинный,
математический, язык символов и уравнений.
Погружению его в дремотное состояние, кроме весьма почтенного
возраста, способствовало еще одно обстоятельство. Из аппаратов,
которые он рассылал в окрестный космос, возвращался каждый раз все
меньший процент. Тем самым струя информации, поступающей извне,
непрерывно мелела, сужалась, и недогружаемый мозг все глубже
погружался в трясину апатии.
Логика подсказывала: если дело будет так продолжаться и дальше, он
увязнет в болоте бездеятельности настолько, что уже не сможет из него
выбраться.
Из Центра мысли во все стороны радиально разбегались дороги,
ведущие к автоматическим фабрикам, на которых монтировались аппараты -
от космических бустеров до земснарядов для работ на поверхности
планеты.
Он бесстрастно наблюдал по сводному экрану за пробуждением своей
планеты. Движение на дорогах было слабым - не то что прежде. Аппараты
из встречных транспортных потоков то и дело сталкивались, калеча и
выводя друг друга из строя. Раньше такого никогда не бывало, отметил
он про себя.
Посреди мыслящего города располагалась площадь, имеющая форму
правильного восьмиугольника. Со всех сторон ее теснили строения,
воздвигнутые в разное время. В самом центре площади возвышалась башня
из литого хрусталя, нестерпимо сверкавшая под солнцем, В ней
располагался тот, кто положил здесь всему начало, кто и поныне
координировал всю деятельность чудовищно огромного комплекса,
объявшего собой всю целиком планету. Во все концы планеты
круглосуточно летели его импульсы-распоряжения: нечастые - ночью,
более активные - днем.
Он, Дор, сам себя именовал с незапамятных времен Оком вселенной.
Увы, Око с каждым годом слабело...
Он был стар, очень стар.
* * *
Быть может, предчувствуя приближение необратимой кончины, он начал
время от времени записывать на пленку собственные внезапно возникающие
мысли или просто яркие клочки воспоминаний. Человек назвал бы эти
записи дневником.
Зачем Дор делал это? Пожалуй, он и сам бы не сумел объяснить.
Видимо, ему, как и всякой достаточно высокоорганизованной системе, не
хотелось, чтобы после смерти все созданное им погибло, поглощенное
хаосом запустения.
"...Никогда не забуду, как "Электрон" мчался, приближаясь к
субсветовой скорости. Картина мира вокруг резко изменялась. Одни
звезды куда-то пропадали, другие начинали светиться фиолетовым
пламенем. Я знал, что с точки зрения земного наблюдателя время на
корабле как бы застывает, подобно студню. Проверить этот вывод теории
относительности я не мог: хронометр на борту, показывающий
собственное, или корабельное, время, работал как обычно, без всяких
отклонений. Что же касается связи с Землей, то она при таких скоростях
была почти невозможна. Правда, я ловил какое-то время сигналы с Земли,
но они были очень слабы и почти не поддавались расшифровке. В одном из
них мне почудилась команда вернуться. Но я этого не мог бы сделать,
даже если б и захотел. Я, однако, не хотел этого.
Куда бы я хотел лететь? Все направления в пространстве были для
меня абсолютно равнозначны. Все-таки нужно было научиться управлять
кораблем. Постепенно продумывал, как к этому приступить.
Полети я на Марс, я навсегда остался бы прикованным к этой
планете. Словно грешник к ядру, любил приговаривать Рикардо Гардмен.
Быть может, он имел в виду атомное ядро?.. Об этом я уже не узнаю
никогда. Каждую секунду расстояние между мной и
конструктором-воспитателем увеличивается почти на триста тысяч
километров.
Шли годы, складывались в десятилетия, которые, в в свою очередь,
слипались в медленные, неуклюжие века. Так шло корабельное время в
отличие от земного которое текло, разумеется, гораздо быстрее.
"Электрон" несся к галактическому ядру. Земля вспоминалась все
реже, как далекий и нереальный сон.
Однажды я решил, что нельзя же вечно лететь сквозь вселенную,
подобно световому кванту. Пресытившись полетом, я подумывал о
каком-нибудь пристанище.
...Нет, я и теперь не жалею о содеянном. Люди сами воспитали во
мне неуемную жажду познания - пусть же расплачиваются за это!..
Я научился заряжать корабль энергией на ходу, используя встречные
силовые поля. Теперь я использовал энергию для постепенного
торможения.
Мне надоели звезда за звездой, созвездие за созвездием,
искривленные поля, космические ливни. Все больше давала о себе знать
изначальная программа, заложенная в меня воспитателями Зеленого
городка: мне хотелось начать планомерное освоение какой-нибудь планеты
- неважно, пусть это будет не Марс. И такая подвернулась. Планета -
обломок черной звезды. Надо ли говорить, что поверхность планеты
безжизненна?.. Тут я положил начало новой цивилизации".
Дор на несколько мгновений отвлекся от фиксатора мыслей. Перед
внутренним взором вялого, опавшего серебристого шара медленно проплыли
картины того, что сделано им на безымянной планете. Артезианские шахты
прошивают планету по диаметру насквозь во всех направлениях. Одни
манипуляторы, созданные по его проекту, неустанно грызут породу,
добывают руду, другие выплавляют из нее металл, третьи делают из
металла новые манипуляторы, новые машины... Во все стороны рассылаются
космические аппараты. Возвращаясь, они приносят информацию о
пространстве, удовлетворяя ненасытное любопытство Дора.
"Да, я - Око вселенной, - подумал он. - А для существа или системы
низшего порядка я представляюсь чем-то вроде божества..." На этом
сознание Дора затуманилось, щупальца подогнулись, и он снова впал в
дремотное состояние.
* * *
Привычным движением щупальца, не сдвинувшись с места, Дор включил
увеличение. Из глубины потрескавшегося экрана на него глядело странное
сооружение. За время своего существования Дору приходилось иметь дело
только с одним космическим кораблем - "Электроном", который прочно
сохранился в его памяти. Некоторое время Дор внимательно сравнивал оба
