Ушли!
Я отвалил тяжелую стеклянную дверь и нерешительно вышел из укрытия.
Понимая, что пришельцы отступили, я боялся в это поверить, хотя и
видел яркую радужную кляксу, уходящую в зенит. От нее кольцами разбегались
по небу веселые кудрявые облака.
С тех пор я не люблю смотреть на облака, быстро бегущие по небу.
Еще несколько минут я был в сознании. Стоя на крыльце, пытался
понять, кто передо мной - Десантники или уже люди. Из толпы на меня
смотрел полковник Ганин.
Он метал головой, поправлял галстук, будто его душило, и отряхивал о
колено фуражку. Полковник попался пришельцам позже всех и поэтому кое-что
понимал.
Увидев, что я вышел из двери, он шагнул ко мне и спросил:
- Ты что-нибудь знаешь? - и показал в небо.
- По-моему, они ушли, - сказал я.
Он кивнул. Пробормотал:
- Кабы знать, где упасть, - опять поправил галстук и крикнул: -
Внимание! Внимание! Военнослужащие, ко мне!
Стало тихо. Или у меня в голове стало тихо. Помнится, Ганин приказал
нескольким военным и милиционерам собрать оружие и быстро пошел к воротам.
А я бежал за ним, чтобы рассказать о планах пришельцев, но у меня язык не
поворачивался, потому что час назад сам полковник предложил этот план - с
захватом Москвы, Нью-Йорка и Лондона, - и я все еще не вполне верил, что
полковник больше не пришелец. И так мы вышли к воротам, навстречу
бронированным машинам парашютистов, разворачивающимся вокруг ограды
телескопа, а дальше я ничего не помню. Только большие колеса и синий дым
выхлопов...
Остальное я знаю от других людей. Как парашютисты сдвинули машины
вокруг холма и предупредили в мегафон, чтобы никто не выходил за ворота,
иначе будут стрелять. Полковник не решился ослушаться, а я проскочил в
калитку и побежал к ближнему бронетранспортеру, под дулами пулеметов,
напрямик. Говорят, я влез по броне, как жук, и стал кричать: "Где у вас
командир?" - и меня соединили по радио с командирской машиной и убедили,
чтобы я все сказал в микрофон. Я сказал насчет пришельцев, а потом
вспомнил о Сурене Давидовиче и так заорал в микрофон, что командир полка
приказал отвезти меня в лесопарк. Я потерял сознание только в овраге:
показал на Сурена Давидовича, лежащего в русле ручья, и сам упал.
Сурен Давидович остался жив, у него даже астма прошла.
Он поправился раньше меня. Мы с ним лечились в одной больнице, и он
ходил меня навещать, когда я еще не мог голову поднять с подушки.
Вячеслав Борисович
Ну вот, я написал про все, как оно было. Довольно скучное занятие -
писать. Скучнее, чем решать задачки по алгебре. Но Степка, который сам
ничего не написал, а только мешался - здесь я напутал, тут забыл, - Степка
говорит, что надо еще написать о нас. Получается, будто мы герои. Это
разузнали, там предупредили, тут бабахнули и всякое такое. Чепуха,
конечно. Степан прав. Мы никакие не герои, просто нас - детей, я хочу
сказать, - нас "посредники" не брали. В нас нельзя было подсадить
Десантников. Поэтому Степан сумел пройти на телескоп, а я - побывать у
корабля и все запомнить. Как это получается, я не особенно понимаю. В
такого, как я, нельзя подсадить Мыслящего, и все тут. А настоящий герой
был один. Вячеслав Борисович Портнов. Писать о нем трудно.
Из-за него я не могу видеть этот проклятый телескоп. И никогда не
прощу себе и всем остальным, что мы кричали, радовались, перевязывали
царапины. Вспомнить этого не могу. Мы были живы и радовались, а он,
спасший нас всех, был мертв и лежал у стола радиостанции, вытянув руку.
Он вернулся на машине к телескопу и прямо пошел в аппаратную.
Часового обезвредил "посредником", закрылся в аппаратной и вызвал Москву.
Он успел передать почти все, одного не успел - сказать, чтобы
отключили высоковольтную линию, и тут пришельцы взломали дверь, схватили
его, а он вырвался и застрелился.
Пришельцы вынули из его руки пистолет и оставили Вячеслава Борисовича
лежать. Мы не знали, что он там. Никто не знал, что Вячеслав Борисович
застрелился, чтобы не выдать Степана, и этим спас его, а может быть, и
всех живущих на Земле.
