дам тебе доллар. Генри, ты у меня единственный
237
настоящий друг, но ты сукин сын -- я знаю, что говорю. Ты от рождения сукин сын
и скорее сдохнешь с голода, чем возьмешься за что-нибудь полезное..."
Я, разумеется, смеялся и протягивал руку за долларом, обещанным мне. Этот жест
раздражал его с новой силой. "Ты на все готов, лишь бы получить доллар! Ну и
парень! Рассуждает о морали, а у самого этика гремучей змеи. Нет, пока я не дам
тебе ничего. Сперва я тебя еще помучаю. Ты должен заработать этот доллар.
Слушай, не почистишь ли мне ботинки? Если ты это не сделаешь, они так никогда и
не заблестят". Я брал его башмаки и спрашивал, где щетка. Мне не претило
почистить его башмаки, вовсе нет. Однако и это не нравилось ему. "Ты что,
собираешься чистить их на самом деле? Ну это уж ни в какие ворота не лезет! Где
твоя гордость, да и была ли она у тебя когда-нибудь? И это парень, который знает
все. Просто диву даюсь. Ты так много знаешь, что должен чистить другу ботинки,
лишь бы он тебя накормил. Ну и ну! Хорошенькое дельце. Ладно, сукин ты сын, вот
щетка. Да почисти заодно и вторую пару, коль тебе это с руки".
Пауза. Он умывается над раковиной и продолжает ворчать. Вдруг, дружески и
сердечно: "Как там погода, Генри? Солнечно? Я знаю одно местечко как раз в твоем
вкусе. Что ты скажешь о морских гребешках и беконе с соусом? На набережной есть
маленькое кафе. А день сегодня как нельзя лучше для гребешков и бекона, верно,
Генри? Не смей придумывать, что ты занят -- если я тебя зову, придется провести
со мной сегодняшний денек. Господи, кому как не мне знать тебя вдоль и поперек?
Ты плывешь по течению, живешь минутой. Иногда я говорю себе -- да он лучше всех
-- несмотря на то, что сукин сын и предатель. Когда я с тобой, день пролетает
как сон. Ты понял, что я имел в виду, когда сказал, что ты избегаешь встреч со
мной? Если я один -- я схожу с ума. Для чего я гоняюсь за каждой юбкой? Почему
играю в карты всю ночь? Зачем вожу знакомство с бездельниками из Пойнта? Мне
надо с кем-нибудь поговорить, вот в чем дело".
Чуть позже в гавани, сидя за столиком у воды, пропустив стаканчик ржаной водки и
ожидая, пока подадут кушанья из даров моря: "Жизнь не так уж плоха, если ты
можешь позволить себе все, что хочешь, правда, Генри? Будь у меня побольше
денег, я бы поехал в кругосветное путешествие, и ты бы поехал со мной. Да-да,
хотя ты этого и не заслуживаешь, я собираюсь когда-нибудь потратить на тебя
настоящие деньги. Хочу посмотреть на тебя, когда я дам тебе приличную сумму. Ты
понимаешь, я собираюсь дать тебе деньги просто так, а не в долг. Посмотрим, что
238
произойдет с твоими замечательными идеями, когда у тебя в кармане окажется
кое-что. Слушай, я все хотел спросить у тебя про Платона, еще в тот день: ты
читал эту его байку про Атлантиду?* Читал? Серьезно, читал? Ну, и в чем там
дело? Как ты считаешь, это брехня, или такая земля действительно существовала?"
Я не решился изложить ему то, что думал о сотнях и тысячах материков прошлого и
будущего, о существовании которых мы можем только догадываться, поэтому я просто
сказал, что вовсе не исключаю, что такое место, как Атлантида, действительно
могло некогда существовать.
"Ладно, это не так уж важно, я думаю, -- продолжал он, -- послушай лучше, что я
тебе скажу. Мне кажется, что давным-давно было другое время, и люди были совсем
другие. Не могу поверить, что они всегда были такие свиньи, как сейчас и
несколько последних тысячелетий. Мне кажется, что когда-то люди знали, как надо
жить, они знали, как радоваться жизни и не брать ничего в голову. Угадай, что
действует мне на нервы последнее время? Мой отец. С тех пор как он ушел на
пенсию, он не отходит от камина, сидит весь в хандре. Сидит, как разбитая
параличом горилла -- и ради этого он всю жизнь горбил? Когда подумаю, что со
мной будет точно так же -- уж лучше размозжить себе голову сейчас. Посмотри
вокруг, вспомни своих знакомых, есть среди них хоть один стоящий? К чему вся эта
возня, хотел бы я знать! Надо жить -- так говорят. А зачем, скажите вы мне?
Лучше бы все перемерли. Люди вокруг -- какой-то навоз. Когда началась война, и
все пришли в окопы -- я сказал себе: славно, может они вернутся хоть немного
умней. Многие вообще не вернулись, конечно. А те, кто вернулись-- стали они
человечнее, внимательнее друг к другу? Ни черта! В душе они все палачи и
предатели. Они заставляют меня страдать, поганое племя. Мне хорошо известно,
чего они стоят -- всякий день выручаю их из беды. Видел их и с лица, и с
изнанки. С изнанки они еще хуже. Так чего же ты набрасываешься на судей,
выносящих приговор этим ублюдкам? Лучше загляни в их лица. Да, сэр Генри, я
люблю думать о тех временах, когда все было по-другому. Мы так и не видели
настоящей жизни -- и не увидим. Это продлится еще не одну тысячу лет, насколько
я понимаю. Ты думаешь, я жадный? Думаешь, помешался на деньгах? Да, я мечтаю
подзаработать, но только для того, чтобы бежать от этой мерзости. Я согласился
бы жить с негритянкой, только бы избавиться от этой атмосферы. Я все время
работал до изнеможения, но недалеко же я ушел! Я верю в труд не больше, чем ты
-- поскольку изведал эту долю. Вот если
239
бы обмануть этих ублюдков и выудить из них кругленькую сумму! Я совершил бы это
с чистой совестью, да вот беда -- я слишком хорошо разбираюсь в законах. Но я
когда-нибудь их надую, вот увидишь. Но уж если я их накажу, то по-крупному..."
Доставленные блюда из морских даров пошли под еще один стакан ржаной водки,
после чего он разговорился опять: "Не забыл о крутлосветном путешествии? Я это
серьезно. Знаю, что ты скажешь: у меня, мол, жена, ребенок. Послушай, когда ты
развяжешься со своей шваброй? Ты не находишь, что пора пустить ее побоку?" Он
начинает беззлобно хохотать. "Хо-хо-хо! Подумать только, а ведь это я просватал
ее тебе! Разве я мог подумать, что ты окажешься таким болваном и прилепишься к
ней? Я просто предложил тебе девочку, чтобы ты развлекся, а ты, дурень, женился
на ней. Хо-хо! Слушай, Генри, ты неглупый парень, не позволяй этой кошке портить
тебе жизнь, понял? Сделай что-нибудь, а то уезжай отсюда.^ Мне лично очень бы не
хотелось, чтобы ты уехал из Нью-Йорка... Мне не хочется расставаться с тобой,
говорю это от всего сердца, но, видит Бог, если тебе придется уехать даже в
Африку, чтобы избавиться от ее тисков, не обращай на меня внимания. Она тебе не
пара. Частенько, когда мне удается найти что-нибудь стоящее, я думаю: вот бы
познакомить ее с Генри, да потом вылетает из головы. И все же. Господи Иссусе,
сколько на свете хороших девчонок -- тыщи! А ты, подумать только, связался с
этой заразой!.. Хочешь еще бекончику? Ешь больше сегодня -- понял? -- а то
завтра такого случая может не представиться. Выпьем. еще, как пал? Если ты
сегодня оставишь меня одного, клянусь, впредь не получишь от меня ни цента... О
чем я тут говорил? Ах да, об этой суке, твоей женушке. Послушай, ты решишься
когда-нибудь, или нет? Каждый раз ты говоришь мне, что уйдешь от нее, но не
уходишь. Уж не считаешь ли, будто поддерживаешь ее материально? Пойми, она в
тебе совершенно не нуждается. Ей просто нравится мучить тебя. Что до ребенка...
Я бы на твоем месте утопил его. Жутковато звучит, не правда ли, но ты понял, что
я имею в виду. Ты -- не отец. Ты -- черт знает кто. Одно я знаю: ты не ценишь
себя, когда тратишь время на них. Тебе надо заняться собою. Ты замечательно
выглядишь, ты молод, махни куда-нибудь, и начинай там новую жизнь. Деньги на
первое время я тебе дам. Конечно, у тебя они все равно вылетят в трубу, но тем
не менее я готов сделать это. Дело в том, Генри, что я обожаю тебя. Ты мне дал
больше, чем
240
кто бы то ни было. Думаю, что у нас много общего, ведь мы воспитывались по
соседству. Забавно, как мы не встретились тогда? Ну вот, я становлюсь
сентиментальным..."
Так прошел тот день, мы много пили и ели, нас опаляло солнце, мы колесили в
автомобиле, баловались сигарами, дремали на пляже, изучали проходивших мимо
девушек, болтали, смеялись, бывало, что и пели -- много дней, подобных этому, я
провел с Макгрегором. И казалось, что колесо должно прекратить свое вращение. С
виду все было замечательно и благополучно: время текло как вязкий сон. Но в
глубине скрывалось нечто фатальное, предостерегающее, оставляющее наутро тревогу
и боль. Я знал, что рано или поздно надо с этим кончать; знал, что время утекает
меж пальцев. Но еще я знал, что ничего с этим не поделать -- пока. Что-то должно
произойти, что-то большое,. способное увлечь меня всецело. Мне нужен был только
толчок, но такой толчок могла мне дать лишь сила извне привычного мне мира, в
этом я был уверен. Не в моей натуре было изводить себя терзаниями. Мои жизненные
силы сработают как надо -- в конце концов. А перенапрягаться было не в моих
правилах. Что-то надо оставить Провидению -- и немало, если речь шла обо мне.
Несмотря на разговоры о невезении и несчастной доле, я был убежден в том, что
родился в рубашке. И с двумя макушками. Внешние обстоятельства были плохи,
согласен -- но больше меня заботило мое внутреннее состояние. Я боялся себя
самого, своих желаний, своего любопытства, своей податливости, уступчивости,
подверженности влияниям, мягкости, способности к адаптации. Сама по себе никакая
ситуация не могла испугать меня: я воображал себе, что прочно уселся в чашечку
цветка да потягиваю нектар. Даже если бы меня посадили за решетку, подозреваю,
что и тогда я бы получил удовольствие. Полагаю, потому, что я умел не
сопротивляться. Другие выматывали и истощали себя бесплодными усилиями: моя
стратегия заключалась в том, чтобы плыть, повинуясь приливам и отливам. Я
принимал близко к сердцу не то, как люди поступали со мной, а то, как они
обходились друг с другом. Мое внутреннее состояние было настолько устойчиво, что
я взваливал на свои плечи мировые проблемы. И от этого выходили одни
неприятности. Мне казался тесным свой удел, так сказать. Я хотел испытать удел
целого мира. Например, прихожу вечером домой, а в доме нет еды даже для ребенка.
Я поворачиваюсь и иду искать еду. И замечаю за собой следующую вещь, весьма
озадачивающую меня: как только я ока-
241
зываюсь на улице с целью раздобыть что-нибудь пожрать -- снова окунаюсь в
Weltanschauung*. Я не думал о пище, предназначенной исключительно для нас, я
думал о пище вообще, пище во всех ее ипостасях, повсюду в мире в этот час: как
ее получают, как готовят, что делать, если ее нет, и как устроить, чтобы всякий
имел ее при желании и не тратил впредь свое время на такой идиотски простой
вопрос. Разумеется, мне было жаль жену и дочку, но точно так же мне было жаль
готтентотов и австралийских бушменов, не говоря уж о голодных бельгийцах, турках
и армянах. Мне было жаль весь род человеческий, я жалел человека за его тупость
и отсутствие воображения. Остаться без еды не так уж страшно -- меня глубоко
задевала отвратительная пустота улицы. Проклятые дома, один похож на другой --
все одинаково пусты и безрадостны. Под ногами великолепная мостовая, на проезжей
части асфальт, на крыльцо ведут замечательные отвратительно-элегантные
коричневые ступеньки -- а тем не менее можно ходить весь день и всю ночь
напролет по этому дорогостоящему материалу в поисках корочки хлеба. Это сводило
меня с ума. Это несоответствие. Вот если бы можно было позвонить в особый
колокол и закричать: "Слушайте, люди. Я -- голодный человек. Я могу почистить
ботинки. Я могу убрать мусор. Я могу прочистить канализацию". Если бы можно было
выйти на улицу и рассказать все вот так, без обиняков. Но нет, ты и рта не
смеешь раскрыть. Скажи такое кому-нибудь на улице -- напутаешь до смерти, от
тебя так и рванут. Этого я никогда не понимал. И сейчас не понимаю. Ведь все так
просто -- надо только сказать "да", когда кто-то приходит к тебе. А если ты не
можешь сказать "да", ты берешь этого человека за руку и просишь помочь ему
кого-то другого. Зачем надевать униформу и убивать совершенно не знакомых тебе
людей лишь для того, чтобы заработать корочку хлеба -- это для меня загадка. И я
