линия фронта почти полностью совпадала с западной границей Советского
Союза до 1939 года и начала второй мировой войны.
Никаких других широкомасштабных наступательных действий германское
командование на востоке в течение войны уже не предпринимало. В
уверенности, что тяжелые потери, понесенные в 1915 году русской армией,
подорвали ее мощь, германский генеральный штаб направил свои основные силы
на Запад. В начале 1916 года большая часть орудий и миллион штыков были
переброшены под Верден. К удивлению и огорчению кайзеровских генералов,
едва их войска были передислоцированы на запад, русские снова начали
наступление на востоке, продолжавшееся с мая по октябрь. К июлю с запада
на восток были возвращены 18 германских дивизий, и осада Вердена
прекращена. Однако потери русской армии во время кампании 1916 года снова
оказались чрезвычайно велики, составив от 100 000 до 200 000 человек.
После войны Гинденбург воздал должное мужеству и самопожертвованию
русских: "В летописи Великой войны страница, на которой записаны потери
русских, вырвана. Цифры эти не известны никому. Пять или восемь миллионов?
Мы тоже не имеем представления. Нам известно одно. Случилось так, что во
время боев для того, чтобы можно было вести огонь в случае новой атаки
противника, нам приходилось убирать горы трупов вражеских солдат,
образовавшихся перед нашими траншеями". Десять лет спустя тщательный
анализ произвел Н.Головин, в прошлом генерал русской императорской армии.
Изучив все данные, он пришел к выводу, что кровавые потери были таковы: 1
300 000 человек убито. 4 200 000 ранено, из них 350 000 впоследствии
умерли от ран. 2 400 000 человек было взято в плен. Общие потери составили
7 900 000 человек, что составило более половины общего количества
мобилизованных 15 500 000 человек.
Крупные поражения русских войск сыграли важную роль в последующих
событиях. В результате их ослабло влияние великого князя Николая
Николаевича на ход военных действий, а императором было принято решение
встать во главе армии. Удалившись от столицы, царь, по существу, утратил
контроль над правительством. В условиях автократии такая ситуация
неестественна, поэтому на смену отсутствующему должен был придти другой
самодержец. Сначала нерешительно, затем все более уверенно роль эту стала
играть императрица. Рядом с ней, "днем и ночью вознося к небу молитвы",
стоял ее Друг, Григорий Распутин. Совместными усилиями они приведут
российскую державу к гибели.
23. РОКОВАЯ ОШИБКА
Все свои душевные и физические силы императрица отдавала делу защиты
России. Забыв о собственных недугах, она с головой ушла в госпитальну
работу. Александра Федоровна была особенно счастлива, когда заботилась о
ближних. В этом смысле война открывала перед нею самые широкие
возможности. "То, чем я здесь занимаюсь, некоторым покажется ненужным, -
говорила императрица своей фрейлине Буксгевден. - Но здесь требуются
заботливые руки, на счету каждый человек". Работа сестры милосердия
захватила ее с головой. Огромный Екатерининский дворец в Царском Селе был
превращен в военный госпиталь. К концу 1914 года в одном лишь
Петроградском округе было открыто восемьдесят пять госпиталей,
находившихся на попечении императрицы. Такого рода деятельность, правда,
не в столь широких масштабах, занимались и другие русские дамы, под
покровительством которых функционировали госпитали и санитарные поезда.
Однако очень немногие, подобно императрице, сами поступали на курсы сестер
милосердия и ежедневно приходили работать в госпиталь.
Распорядок жизни изменился и в Александровском дворце. Государыня,
из-за частых недомоганий лежавшая прежде в постели до полудня, поднималась
в семь часов, чтобы успеть к заутрене. В девять, надев на себя серое
платье сестры милосердия, вместе со старшими великими княжнами, Ольгой и
Татьяной Николаевнами и Анной Вырубовой, она отправлялась в госпиталь на
курсы. Ежедневно с фронта прибывали поезда со знаком Красного Креста,
битком набитые ранеными и умирающими. Большинство из них получило лишь
первую помощь прямо в окопах или на полевых перевязочных пунктах. Бойцы
прибывали грязные, в окровавленных повязках; они метались в бреду,
стонали. Под руководством опытных сестер учащиеся курсов обмывали и
перевязывали раны и изуродованные конечности. А.Вырубова вспоминала:
"Государыня и Великие Княжны присутствовали при всех операциях. Стоя за
хирургом, Государыня, как каждая операционная сестра, подавала
стерилизованные инструменты, вату и бинты, уносила ампутированные ноги и
руки, перевязывала гангренные раны, не гнушалась ничем и стойко вынося
запахи и ужасные картины военного госпиталя во время войны". И тем не
менее, писала фрейлина, никогда императрица не была более счастлива, чем в
тот день, когда, "выдержав экзамен, Императрица и дети, наряду с другими
сестрами окончившими двухмесячный курс, получили красные кресты и
аттестаты на звание сестер милосердия военного времени".
Проработав все утро в операционной, государыня наспех обедала и
вторую половину дня проводила в осмотрах других госпиталей. Вырубова
писала в своих мемуарах: "Вижу ее, как она утешает и ободряет их, кладет
руку на голову и подчас молится с ними. Императрицу боготворили, ожидая ее
прихода, стараясь дотронуться до ее серого санитарного платья; умирающие
просили ее посидеть возле кровати, поддержать им руку или голову, и она,
невзирая на усталость, успокаивала их целыми часами". А.А.Вырубова
наблюдала, как "раненые солдаты и офицеры часто просили Государыню быть
около них во время тяжелых перевязок и операций, говоря, что "не так
страшно", когда Государыня рядом".
Для императрицы люди эти были воплощением истекающей кровью,
умирающей России. Она ощущала себя царицей матушкой всех этих храбрых
мужчин и юношей, которые, не щадя себя, сражались за Родину. "Какие
ужасные раны!" - писала она государю 21 октября 1914 года. "В первый раз
побрила солдату ногу возле и кругом раны..." В тот же день, в другом
письме она сообщает: "3 большие операции - одному раненному пришлось
отрезать 3 пальца, так как начиналось заражение крови... Меня преследуют
ужасные запахи от этих зараженных ран. Княжна осмотрела бедного мальчика и
одного офицера 2-го стрелкового п., ноги которого уже стали темного цвета;
опасаются, что придется прибегать к ампутации.
Я вчера присутствовала при перевязке этого мальчика - ужасный вид, он
прижался ко мне и держался спокойно, бедное дитя". 20 ноября она писала:
"Сегодня утром мы присутствовали (я, по обыкновению, помогаю подавать
инструменты, Ольга продевала нитки в иголки) при нашей первой большой
ампутации (рука была отнята у самого плеча)".
Императрица не щадила себя, обрабатывала даже жуткие раны в пах. "Мне
пришлось перевязывать несчастных с ужасными ранами... они едва ли
останутся мужчинами в будущем, так как все пронизано пулями, быть может,
придется все отрезать, так все почернело, но я надеюсь спасти, - страшно
смотреть, - я все промыла, почистила, помазала иодином, покрыла вазелином,
подвязала, - все это вышло вполне удачно... Я сделала три подобные
перевязки, - у одного была вставлена туда трубочка. Сердце кровью за них
обливается, - не стану описывать других подробностей, так это грустно, но,
будучи женой и матерью, особенно сочувствую им. Молодую сестру (девушку) я
выслала из комнаты..."
Государю, находившемуся в Царской Ставке, лицом к лицу со смертью
сталкиваться не приходилось. Имея дело с абстрактными цифрами, он знал
одно: по мере уменьшения численности полков, бригад и дивизий, следовало
восполнять потери. Императрица же со смертью встречалась ежедневно. "Один
солдат умер во время операции... гемораргия, - отметила она 25 ноября 1914
года. - Все держались стойко, никто не растерялся. Девочки (Ольга и
Татьяна) тоже выказали мужество, хотя они, а так же Аня [Вырубова] никогда
не видели смерть вблизи. Он умер в одну минуту... Как близка всегда
смерть".
В ноябре государыня подружилась с молодым офицером и часто
рассказывала о нем в своих письмах мужу: "Мальчик просил меня приехать
пораньше... Нахожу, что ему становится все хуже... по вечерам он в
полубредовом состоянии - до того слаб. Он постепенно угаснет - надеюсь,
только не в нашем присутствии".
В начале марта он умер. Императрица писала: "Мой бедный раненый друг
скончался. Бог мирно и тихо взял его к себе. Я, как всегда, побыла с ним
утром, а также посидела около часу у него днем. Он очень много говорил -
лишь шепотом - все о своей службе на Кавказе - такой интересный и светлый,
с большими лучистыми глазами... Ольга и я отправились взглянуть на него.
Он там лежит спокойно, весь покрытый моими цветами, которые я ему
ежедневно приносила, с его милой тихой улыбкой, - лоб у него еще совсем
теплый... Я вернулась в слезах домой. Старшая сестра также не может этого
постигнуть. Он был совершенно спокоен, весел, говорил, что ему чуть-чуть
не по себе, а когда сестра, вышедшая из комнаты, 10 минут спустя
вернулась, то нашла его с остановившимся взглядом, совершенно посиневшего.
Он два раза глубоко вздохнул, и все было кончено, - в полном спокойствии
до самого конца. Он никогда не жаловался, никогда ни о чем не просил, сама
кротость, как она говорит, все его любили за его лучезарную улыбку. - Ты,
любимый мой, можешь понять, каково ежедневно бывать там, постоянно
стараться доставлять ему удовольствие, и вдруг все кончено... Простите,
что так много пишу тебе о нем, но мое хождение туда и все это мне было
таким утешением в твое отсутствие. Я чувствовала, что Бог дает мне
возможность внести небольшой просвет в его одинокую жизнь. Такова жизнь!
Еще одна благородная душа ушла из этой жизни, чтобы присоединиться к
сияющим звездам там на верху... Пусть не печалит тебя то, что я писала, -
я как-то не могла больше выдержать".
Письма государыни к царю не предназначались для посторонних глаз.
После гибели императрицы в Екатеринбурге в черном кожаном портфеле было
найдено 630 написанных ею писем. 230 из них относились к периоду от их
первого знакомства до начала первой мировой войны. Остальные 400 были
написаны с 1914 по 1916 год. У нее и в мыслях не было, чтобы кто-то мог
когда-либо прочесть их, не то что опубликовать, в результате чего мы
располагаем важными историческими документами, позволяющими нам лучше
понять события, отдельных личностей и их решения накануне русской
революции. А ныне они, кроме всего, позволяют нам заглянуть в душу
женщины, которую вряд ли кто-либо из ее современников понимал.
Александра Федоровна писала много. Начав письмо утром, днем она
добавляла абзац-другой, несколько страниц - вечером, а то и на следующий
день. Крупным почерком она писала супругу по-английски, используя тот же
телеграфный стиль, каким пользовалась для переписки с друзьями: с
орфографическими ошибками, множеством сокращений, пропуском и без того
понятных слов, запятыми и тире вместо прочих знаков препинания. И размер,
и стиль писем были не всегда удачными, ставили в тупик историков и
биографов. Читать их с начала до конца утомительно, а цитировать можно
лишь отрывки. Мысль, развиваемая во многих предложениях, а то и в абзацах,
вдруг выражается одной единственной резкой фразой. Если же фразы вырвать
из контекста, то разговорчивая женщина представляется нам безнадежной
