Россией не будет благословения, если ее повелитель допустит, чтобы
человек, посланный Богом на помощь нам, подвергался преследованиям. Ты
знаешь, как велика ненависть Н[иколаши] к Гр[игорию]".
17 июня: "Это вина Н[иколаши] и Витте, что вообще существует Дума, и
тебе она причинила больше хлопот, чем радости. Ах, мне не нравиться, что
Николаша участвует во всех больших заседаниях, в которых обсуждаются
внутренние вопросы. Он так мало понимает нашу страну, но импонирует
министрам своим громким голосом и жестикуляцией. Я временами прихожу в
бешенство от его фальшивого положения... Никто не знает, кто теперь
Император... Похоже на то, словно Н. все решает, выбирает, сменяет. Это
меня совершенно убивает".
25 июня: "Мне противно, что ты находишься в Ставке... что слушаешься
советов Н[иколаши], а это нехорошо и этого не должно быть - у него нет
прав так действовать... вмешиваясь в то, что касается тебя. Все возмущены
тем, что министры отправляются с докладом к нему, как будто бы он теперь
Государь. Ах, мой Ники, все делается не так, как следовало бы, и потому
Н[иколаша] держит тебя поблизости, чтобы заставить тебя подчиниться всем
его идеям и дурным советам".
Государь не разделял опасений императрицы по поводу намерений
великого князя. Он его уважал и целиком (и вполне оправданно) доверял ему.
Однажды, посетив Ставку, Палеолог вздумал обсуждать в присутствии
главнокомандующего решения императора. Великий князь осадил посла, заявив,
что никогда не обсуждает решения его величества, если тот не соизволит
обратиться к нему за советом. Когда среди некоторых чинов армии поползли
слухи, распространяемые неприятелем, что незачем, дескать, русским воевать
с Германией, "в приказе по армии он [Николай Николаевич] объявляет низким
преступлением этот предательский прием врага и заканчивает так: "Всякий
верноподданный знает, что в России все, от главнокомандующего до простого
солдата, повинуются священной и августейшей воле помазанника Божьего,
нашего высокочтимого императора, который один обладает властью начинать и
оканчивать войну".
Император всячески пытался сгладить отношения между Александрой
Федоровной и великим князем. Царь осуждал супругу: "Голубка моя, я не
согласен с тобой, что Н. должен оставаться здесь на время моей поездки в
Галицию. Напротив, именно потому, что в военное время я отправляюсь в
завоеванную провинцию, главнокомандующий должен сопровождать меня. Он едет
со мной, а не я с ним".
Между тем, по мере того, как отступление русских войск продолжалось,
государь все больше укреплялся в мысли взять командование на себя. Видя
опасность, нависшую над армией и державой, император чувствовал себя
обязанным объединить гражданскую и военную власть и возложить на себя все
бремя ответственности за судьбы России. На заседании Совета Министров, во
время которого великий князь Николай Николаевич подвергся ожесточенным
нападкам за его методы руководства военными действиями, премьер-министр
Горемыкин предостерег своих коллег: "Я считаю своим долгом вновь напомнить
членам Совета быть чрезвычайно осмотрительными, говоря с императором
относительно Ставки и великого князя. Недовольство великим князем в
Царском Селе приобрело такой характер, какой может привести к серьезным
последствиям. Боюсь, ваши упреки могут послужить поводом к значительным
осложнениям".
5 августа пала Варшава. А.А.Вырубова вспоминала: "Я помню вечер,
когда императрица и я сидели на балконе в Царском Селе. Пришел Государь с
известием о падении Варшавы; на нем, как говориться, лица не было; он
почти потерял свое всегдашнее самообладание. "Так не может продолжаться, -
воскликнул он, ударив кулаком по столу, - я не могу все сидеть здесь и
наблюдать за тем, как разгромляют армию".
Три недели спустя государь и императрица неожиданно совершили
автомобильную поездку в Петроград. Сначала они отправились в
Петропавловскую крепость, где, посетив собор, на коленях молились у
гробниц царей. Оттуда поехали в Казанский собор, и несколько часов,
коленопреклоненные, молились у чудотворной иконы Казанской Богоматери,
прося помощи и наставления. Вечером того же дня члены Совета Министров
были вызваны в Александровский дворец. В тот вечер император обедал в
обществе царицы и Анны Вырубовой. Фрейлина писала: "Я обедала у Их
Величеств до заседания, которое назначено было на вечер. За обедом
Государь волновался... Уходя, он сказал мне: "Ну, молитесь за меня!"
Помню, я сняла образок и дала ему в руки. Время шло. Императрица
волновалась за Государя... Накинув шаль, она позвала детей и меня на
балкон, идущий вдоль дворца. Через кружевные шторы, в ярко освещенной
угловой гостиной были видны фигуры заседающих; один из министров, стоя,
говорил".
Все, без исключения, министры были против решения государя, указывая
на то, что если глава государства все свое время будет проводить в Ставке,
за восемьсот верст от столицы, это приведет к дезорганизации механизма
государственного управления. Они утверждали, что в случае военных
поражений и политических неурядиц вина будет возложена на государя.
Последний аргумент, к которому они прибегли, состоял в том, чтобы ни в
коем случае не отправляться на фронт в тот момент, когда армия терпит
поражение. По словам Вырубовой, выслушав "все длинные, скучные речи
министров", Государь сказал примерно так: "Господа! Моя воля непреклонна,
я уезжаю в Ставку через два дня".
Письмо царя, адресованное великому князю, было характерно для него.
Красноречивыми словами похвалы в своем послании с целью освободить
генералиссимуса с его поста государь сумел пощадить гордость великого
князя. Царский рескрипт гласил:
"Ваше Императорское Высочество! Вслед за открытием военных действий
причины общегосударственного характера не дали мне возможности последовать
душевному моему влечению и тогда же лично встать во главе армии, почему я
возложил верховное командование всеми сухопутными силами на Ваше
Императорское Высочество.
Возложенное на меня свыше бремя царского служения Родине повелевает
мне ныне, когда враг углубился в пределы империи, принять на себя
верховное командование действующими войсками и разделить боевую страду
моей армии и вместе с нею отстоять от покушений врага Русскую Землю.
Пути промысла Божьего неисповедимы, но мой долг и желание мое
укрепляют меня в этом решении из соображения пользы государственной...
Признавая, при сложившейся обстановке, необходимость мне Вашей помощи
и советов по нашему южному фронту, назначаю Вас, Ваше Императорское
Величество, наместником моим на Кавказе и главнокомандующим доблестной
Кавказской армии, выражая Вашему Императорскому высочеству, за все Ваши
боевые труды глубокую благодарность мою и Родины..."
Послание было вручено великому князю самим военным министром
Поливановым, приехавшим в Ставку. "Слава Богу, - просто произнес
генералиссимус. - Государь освобождает меня от тяжелой обязанности".
Приехав в Ставку, царь написал жене: "Пришел Н. с доброй, славной улыбкой
и спросил, когда я прикажу ему уехать. На следующий день за завтраком и
обедом он много говорил и был в хорошем настроении".
Отставка великого князя немцами была встречена со злорадством.
"Великий князь, - писал впоследствии Людендорф, - был поистине великим
воином и стратегом". И солдаты, и офицеры русской армии расстались с ним с
грустью, однако из-за летних поражений ореол вокруг имени бывшего
главнокомандующего поблек. В сиреневом будуаре Александровского дворца
низвержение генералиссимуса было воспринято, как большая личная победа.
Уезжая в Ставку, император захватил с собой полное восторга письмо
государыни: "Мой родной, любимый, Я не могу найти слов, чтобы выразить
все, что я хочу - мое сердце слишком полно. Я только хотела бы крепко
держать тебя в своих объятиях и шептать тебе слова бесконечной любви,
призывая бесконечное благословение... Ты бился в этом великом бою за свою
страну и престол один, храбро и с решимостью. Никогда раньше не видели в
тебе такой твердости... Я знаю, как дорого это тебе обходится... Прости
меня, умоляю, мой ангел, что я тебя не оставила в покое и так много к тебе
приставала, но я слишком хорошо знаю твой чудесный мягкий характер - и
тебе пришлось на этот раз его преодолеть, тебе пришлось выиграть бой
одному против всех. Это будет славная страница в твоем царствовании и в
русской истории - летопись этих недель и дней... Бог помазал тебя на
царство, когда ты короновался. Он поставил тебя туда, где ты стоишь, и ты
исполнил свой долг. Будь уверен, совсем уверен в этом. Он не оставит
своего помазанника. Молитвы нашего Друга днем и ночью за тебя возносятся к
небу, и Бог услышит их... Это начало торжества твоего царствования. Он так
и сказал, и я безусловно верю этому... Спи хорошо, мое солнышко, Спаситель
России! Вспомни прошлую ночь, как нежно мы прижимались друг к другу. Я
буду тосковать по твоим ласкам... Целую тебя без конца и благословляю,
пусть святые ангелы охраняют твой сон. Я близка к тебе, я с тобой
навсегда, и никто нас не разлучит. Твоя жена "Солнышко".
Решение царя встать во главе армии было встречено во Франции и Англии
со вздохом облегчения. Поражения русских войск возбудили у правительств
этих стран опасения, как бы Россия не вышла из войны. Возложив на свои
плечи ответственность за военное руководство, император, по их мнению, как
бы вновь присягал в верности союзникам.
В русской армии сложилось мнение, что царь будет главнокомандующим
лишь формально, фактически же военная стратегия станет определятся
начальником генерального штаба. Выбор царя оказался удачным, пав на
Михаила Васильевича Алексеева. Выходец из низов, он достиг высокого
положения лишь благодаря своим блестящим способностям и огромному
трудолюбию. В прошлом профессор военной академии, Алексеев служил на
Юго-Западном фронте, сражался против австрийцев и командовал Северным
фронтом. Теперь же, назначенный на должность начальника генштаба, он по
существу стал верховным главнокомандующим русской армией.
По внешним данным он значительно уступал великому князю. Невысокого
роста, с простым скуластым лицом, в отличии от большинства русских
генералов, он не носил бороды. У него был поврежден мускул глаза, и в
своих письмах к жене царь называл его: "Алексеев, мой косоглазый друг". В
Ставке генерал держался особняком, не соприкасаясь с царской свитой. Его
слабая сторона заключалась в том, что он не умел перекладывать обязанности
на подчиненных и все делал сам, даже проверял положение частей, разослав
на столе огромные простыни карт. Однако император был им чрезвычайно
доволен. "Мне так много помогает Алексеев". - телеграфировал он сразу
после того, как вступил в должность Верховного главнокомандующего. А
несколько дней спустя он сообщил императрице: "Не могу объяснить тебе, до
чего я доволен Алексеевым. Добросовестен, умен, скромен, а какой труженик!
"
В сентябре 1915 года, вскоре после смены главнокомандующего,
германское наступление стало терять темпы. Русские войска, сражавшиеся уже
на родной земле, бились упорно за каждую реку, холм, болото. К ноябрю,
когда почти по всему фронту установилась зима, Алексееву удалось
стабилизировать линию фронта, проходившую, в среднем, в трехстах верстах
южнее той, что была в мае 1915 года. В руках у немцев оказалась почти вся
русская Польша и южные районы Прибалтики. По существу, в конце 1915 года
