только что село?
Он подергал за рычаг переговорное устройство.
- Не работает. Оно очень плохо работает в дождь.
Конечно, трубу я оставил вномере!
Но тут я углядел старый бинокль, лежавший на полочке в каморке
билетера. Он с удовольствием одолжил мне его. Я взглянул на клеймо
изготовителя. Восьмикратный "Бах и Ломб". Конечно, время и неаккуратное
обращение сильно подпортили его, так что когда мне наконец удалось достичь
полного фокуса, мне казалось, что линзы вдавились внутрь и превратились в
маленькие чашки, в которые я почти вкладывал глаза, когда пытался
различить детали.
Сначала мне показалось, что кабина едет набитая доверху, и я вздохнул
с облегчением. Но по мере того, как она приближалась, я мог видеть
пассажиров отчетливее, а значит, сосчитать их по силуэтам. Задача
осложнялась тем, что они постоянно перебегали от окна к окну. В первые три
раза у меня получалось пять, а в конце концов - четыре. Ладно, пятый пусть
остаетс на совести яркого солнца, бьющего в глаза. Значит, наверху
остались Бриндли и еще трое.
Две солидные пары, судя по выговору, все четверо - из Техаса, вышли
из кабины. Билетер хотел подождать еще немного, чтобы набралось таких хотя
бы двое или трое, но я так на него глянул, что он поспешно захлопнул
дверцу и отправил меня наверх.
Если Парки встали не с левой ноги, думал я, три туриста, оставшиеся
на вершине, будут рассматривать причудливые узоры камня выступившего
шельфа. Эта скала как раз рядом с самым крутым обрывом под павильоном на
верхушке вышки. А если Парки не в настроении, туристы смотрят сейчас в
студии дурацкую общеобразовательную программу, а Говард уже, наверное,
бежит к ним, причитая и заламывая руки, в ужасе указывая на тропу наверх,
пытаясь выдавить из себя хоть слово о том, что именно его бедная больная
жена только что сделала с собой.
Подъем показался мне вечностью. Кабина еле ползла. А через какое-то
время просто остановилась. Наконец она доползла до места своей обычной
стоянки, а оттуда уже почти резво побежала вверх последние пятьдесят
футов, отделявшие ее от площадки, где она отдыхала и дожидалась
пассажиров.
На платформе не было никого. Напарник ловкого билетера сложил руки
рупором и крикнул:
- Кабина готовая! Кабина отправляется!
Я весь подобрался. Правой рукой я сжимал в кармане гаечный ключ,
захваченный мною из арсенала инструментов моего таксиста. Я обошел слева
телевизионную станцию, пролетев в два прыжка все ступеньки вверх, оцарапав
при этом коленку и запястье левой руки, и помчался вверх по тропе. Трое
оставшихся с того заезда туристов спешили вниз, послушные зову человека
при кабине. Я пролете их, не заметив. Кто-то из них шикнул на меня...
На самом-самом верху маленький павильон открыт настолько, насколько
позволяют здешние ветра. Там стоял Говард Широкоплечий, согнувшись над
чем-то - или кем-то. Но на первый взгляд он был один. Более того, даже на
второй взгляд он выглядел как человек, просто, остановившийся завязать
шнурок.
- Бриндль! - гаркнул я, будучи еще шагов за пятнадцать от него.
Он распрямился - и застыл на месте с открытым ртом.
Гуля была уже за хлипким ограждением; ноги ее болтались в пустоте,
она изо всех сил вжалась в неровную поверхность бетонного узкого козырька.
Руками она еще каким-то чудом цеплялась за вертикальный столбик ограды. Я
подоспел в самое время: я застал его за тем, что он пытался отодрать ее
пальцы от ограды. Если бы ему это удалось, Гуля бесконечно долго летела бы
вдоль обрыва, ударяясь о выступы, скатываясь с них, ударяясь снова, - пока
не исчезла бы в зеленых зарослях, уже трижды мертвая.
Все, что мне нужно было, это отвлечь его. И я его отвлек. Любой бы
отвлекся, увидев перед собой привидение. Потому что меньше часа назад он
утопил меня, вышел, вернулся и удостоверился, что в ванной плавает труп,
неподвижный и безмолвный, как все трупы. Но даже полупарализованный моим
появлением, он по-прежнему пытался отпихнуть Гулю, хотя бы коленом -
видимо, машинально. Он попал ей в лицо, голова ее мотнулась в сторону, но
хватка не ослабла.
А я лихорадочно соображал, что он может сейчас попытаться с нами
сделать. Солнечные удары уже не подойдут. И вдруг я увидел, как его рот
расплывается в широкой ухмылке - такая же ухмылка была у него, когда он
метался по волейбольной площадке на лодердейлском пляже. Огромный,
неутомимый, спокойный.
- Ку-ку, Мак-ги, - сказал он. - Давай, бэби.
При этом на лице его ясно читалось: я уже не помню, зачем, но я убью
вас обоих сегодня же во что бы то ни стало.
Краем глаза я видел, как Гуля, перебираясь от столбика к столбику
вдоль карниза, оказалась в стороне от него и, внезапно подтянувшись,
проскользнула под оградой.
- Беги к этой чертовой тележке! - рявкнул я на нее.
Она вскочила на ноги и бросилась вниз так быстро, как будто по пятам
за ней гналась стая диких людоедов. Это было не так далеко от истины. Я
был уверен, что он попытается кинуться вслед за ней, и когда он метнулся
через павильон, я вымахнул из кармана гаечный ключ и врезал ему прямо в
ухо. Он, замедлив ход, сделал еще четыре шага на негнущихся ногах и
рухнул, покатившись вниз по ступеням. Миновав пролет, он вскочил на ноги,
потряс головой, словно я не огрел его железной железкой, а плеснул воды в
ухо, и увернулся от моего второго удара. Я как-то не ожидал, что
промахнусь. Инерция ключа увела мою руку, на какую-то долю секунды я
оказался открыт, и он въехал мне кулаком прямо под ребра. Его удар
отбросил меня на шесть футов назад. Я рассвирепел. Шутки кончились. Я
понял, что если бы не это, я, может, и отпустил его живым, но теперь уж,
извините, нет.
Мы добежали до входа на студию, и я оглянулся на Гулю. Кабина была
слишком далеко, надо было бежать через нижние этажи, где Говард немедленно
и нагнал бы ее. И она выскочила к направляющим колесам, которые, скрипя,
медленно проворачивались под тяжестью едущей вниз кабины.
Гуля была уже за дальним тросом, внимательная и собранная, как на
школьной спортивной площадке. Служителя видно не было: он, вероятно,
следил за отбывающей кабиной. Или доедал остатки ленча.
Говард остановился перед оградой, обдумывая положение. Потом он
решительно двинулся вперед, отрезая ей всякий путь обратно ко мне. Гуля
тут же поняла его маневр и побежала вдоль огороженной части к угловой
площадке. Говард двинулся ей наперерез. На углу он круто свернул и встал
так, что ей было никак не миновать его. С какой бы стороны она теперь не
побежала, он успел бы перехватить ее.
Мне все еще было чертовски плохо, я едва мог разогнуться, и Говард,
похоже, решил, что может пока не принимать меня в расчет. Титаническим
усилием я занес руку и метнул в Говарда ключ со всей злостью, какая у меня
накопилась за это время - и сам полетел лицом в траву. Я так и не увидел,
куда попал. Позже Гуля говорила, что ключ угодил Говарду точно в то место,
где шея становится спиной. Говард потерял равновесие, закачался на краю...
Но он не упал. Вернее, не совсем упал. Я поздно заметил его взгляд
вниз и в сторону, и прежде, чем я успел помешать, он выбросил руки вперед
и ухватился за уходящий трос, огромный плетеный металлический канат
полтора дюйма в поперечнике. Ноги его оторвались от края площадки, он
повис на канате. Быстро переместившись, он снова оказался лицом к склону
горы. Я видел, что он пытается сообразить, как выбраться из этой
переделки. С одной стороны, он еще мог раскачаться и прыгнуть обратно на
площадку, с другой стороны - мог по тросу добраться до подвеса кабины и
просто сойти в нее через аварийную дверь на крыше.
За первый вариант были два обстоятельства: во-первых, амплитуда его
раскачиваний вполне хватало на то, чтобы допрыгнуть до земли, а во-вторых,
его сторона троса уходила вниз. Причем уходила все быстрее и быстрее.
Снизу донесся изумленный вопль служителя: прямо у него над головой,
перебирая трос руками и раскачиваясь по-обезьянни, висел человек. Но в тот
момент, когда ему следовало прыгнуть, Говард был в противоположной точке
размаха. Он пытался подтянуться наверх, но это было все равно, что идти по
эскалатору против его движения. Он был слишком далеко.
Я встал и подошел к краю площадки, чтобы лучше видеть. Он перестал
раскачиваться и тчаянно пытался добраться по тросу до места, с которого
мог бы спрыгнуть. Ну-ну, подумал я, может быть на полпути вниз ты его и
найдешь. Трос не стоял на месте, он двигался, рывками унося Говарда прчь
от склона. Вскоре его фигурка почти затерялась на фоне неба, став едва
различимой.
Все это время Гуля, оказывается, сидела рядом со мной, дрожа всем
телом и тихо вскрикивая при каждом новом рывке троса. А я думал:
интересно, какое чувство испытывает сейчас Говард. Потому что ни тени
страха не было на его лице. Он просто обдумывал ситуацию. Я еще успел
увидеть, как он снова раскачивается и, улучив момент, закидывает ноги на
трос и отпускает руки. Видимо, он надеялся таким образом, то на руках, то
на ногах, добраться до нижней площадки.
К нам наверх примчался служитель - изумленный, встревоженный и
растерянный. Ничего подобного прежде не случалось. Он просто не знал, что
предпринять. Что ж, я тоже не знал, что предпринять. И не был уверен, что
хочу вообще предпринимать чтобы-то ни было.
Тогда, видимо, поддавшись панике, служитель не отпирая калитки
перелез через ограду. Он всей тяжестью повис на каком-то вертикальном
рычаге, а другой изо всей силы дернул вверх.
С чудовищным скрежетом и скрипом фуникулер встал. Я глянул вниз и
увидел, как раскачивается от неожиданной остановки темно-красный с золотом
"трамвайчик". Прищурившись, я все же разглядел видимую едва-едва крохотную
фигурку Говарда. Он падал. Его несколько раз перевернуло в воздухе. Он
летел к воде, но с такой высоты это было равносильно падению на камни. Он
упал ярдах в ста от берега, за заводом. Гуля осторожно, как беременная
женщина, села на корточки, потом встала на четвереньки и только после
этого медленно и молча выпрямилась.
Служитель смотрел на меня, еще более жалкий и растерянный, чем
прежде. Он пожал плечами, вымученно улыбнулся и сказал:
- Оппаньки, сэр.
У меня тоже не было слов. Он вытер губы тыльной стороной ладони и
потрясенно повторил:
- Оппаньки, мистер.
ЭПИЛОГ
Теплой и ветренной ночью, обычной сентябрьской ночью Багамских
островов, "Молния" стояла на якоре невдалеке от одного из илистых
островков Отмелей, вытянутого, словно гигантский бумеранг.
Я преследовал Майера по всей доске, пока ему не надоели эти детские
игры и он не поставил мне пат конем и ферзем. Мы погасили все огни и
выключили все, что могло гудеть, стучать и бренчать, и на одних парусах
вышли прямо на закатной солнечной дорожке приветствовать сентябрьск ночь,
приветствовать едва подросший месяц, робко пробившийся сквозь тучи,
насладиться запахом дождя в порывистом ветре.
Шаткий стул скрипнул под Майеровой тушей.
- Ты и в самом деле собрался с Фрэнком за сокровищами? - наконец
спросил он после долгой паузы.
Мой друг, мой врач. Никогда не знаешь, что у него на уме. Мягкая
терапия с большими интервалами. Но тем не менее, даже такое дружеское и
осторожное вмешательство в мои дела еще ранило меня. Я подождал, пока
схлынет немедленный приступ раздражения и ответил:
- Нельзя сказать, что я чувствую великую благодарность к Фрэнку за
