коснулась обрезанных кожаных шнурков на поясе.
- Ты своими глазами видел, как был срезан кошелек? -
зеленые глаза впились в смуглое лицо крестоносца. - И знай, что
солгав мне, ты солжешь Андсире!
Мальчишка сразу сник. Так тебе, мстительно подумал Сенито.
Думаешь, если родом с севера и мечом прирубил к имени низкого
рода окончание "-ор", то теперь можешь зря оскорблять честных
жителей Устья? Коневод презренный, видите ли... Да уж получше
вас, горожан, которые и на берут толком сесть не умеют!
- Нет, - наконец выдавил из себя крестоносец, опустив
глаза долу. - Но кому же еще, владетельная лоини, если он
обнимал ее за талию в общей суматохе?
- Знаете, - тихо заговорила Морналла, - если по-честному,
кошелек срезать мог кто угодно в течение последних двадцати
минут. После того, как я ссыпала туда сдачу за фрукты, я за ним
совершенно не следила. Так что, в отличие от воина, я не буду
поспешна в своих обвинениях.
Сенито посмотрел на нее с благодарностью. Кажется, удастся
выкрутиться. В конце концов, это он так хорошо помнит Дириту, а
Дирита вовсе не обязана помнить всех ничем не примечательных
хиорнцев из толпы, рубившейся на стенах Южной Крепи.
Лайгрила легко соскочила с коня.
- Я сама обыщу его, - бросила она на ходу, - и если
обнаружу кошелек, то он ответит по закону, если же нет - ты,
воин, уплатишь ему за оскорбление клеветой.
Обыскивай, обыскивай, скаллоини... Чтобы найти, надо
знать, что искать.
- Владычица! - вдруг раздался звонкий голосок Дириты. -
Разреши вмешаться не по делу.
- Говори, дева стрел, - Сенито заметил, что, несмотря на
официальное обращение, в голосе Лайгрилы промелькнула странно
теплая интонация.
- Я долго пыталась вспомнить, где же видела этого
ополченца, и, наконец, вспомнила. Он из отряда Сияющих Крыльев,
с которым полусотня Кетиар брала Крепи Оэнноры.
- Ну и что? - вскинула брови Повелительница Стрел.
- Насколько мне известно, никого из этого отряда сейчас не
должно быть на левом берегу Тонда, потому что их перебросили на
охрану проходов в Эвир Наски Хиор.
Ногти Сенито вонзились в ладони и окрасились кровью. Все
пропало! Погореть всего лишь через два созвездия после
принесения присяги дому Эланар! И из-за чего - из-за какого-то
нервного щенка, радующегося любому поводу, чтобы прицепиться к
хиорнцу!
В следующий миг тонкие холодные пальцы скаллоини-нэ-
джельтар коснулись его шеи, нашаривая цепочку. Рэссла вирз,
откуда она знает про ЭТО? Ее осведомленность о делах Эланаров
просто поражает, но откуда ей известно о Горной Лилии, пароле
вестников?!
Лайгрила выдернула цепочку из-под рубашки Сенито. На ней
качался медальон в форме щита, в который был вписан нежный
цветок-колокольчик с поникшей головкой.
- Все ясно, - в голосе Лайгрилы зазвенела сталь. - Шпион
Синеглазого! - она обернулась к следовавшим за ней и Диритой
пяти молчаливым щитоносцам в темно-серых плащах Вэйандолы. -
Взять его!
Сенито попытался метнуться прочь, но услужливый щенок в
лиловом плаще кинулся на него, предупреждая любую попытку к
бегству. А затем на его плечи легли тяжелые руки щитоносцев.
- Доставьте его в ставку Кеасора, - приказала
Повелительница Стрел без всякого выражения. - Не мое дело
разбираться с людьми Синеглазого.
В голубых глазах хиорнца сверкнула такая ярость, что
Дирита вздрогнула и крепче обняла за шею свою берут.
- Значит, руки пачкать не хочешь, владычица? - с
ненавистью произнес он сквозь зубы и вдруг резко выкрикнул ей в
лицо: - Гадюка вэйанорская! Мужней рукой не тронутая, кровь
застоялая!
Лайгрила резко обернулась, ее глаза метнули две зеленые
молнии. Медленно, с какой-то кошачьей грацией она подошла к
Сенито и хлестнула его по лицу перчатками - раз, другой,
третий...
- Мразь! - сказала она таким тоном, что вся ярость хиорнца
схлынула без следа. Впервые в жизни ему стало по-настоящему
жутко. - Не твое дело, с кем и когда я была, ты, изменник!
Пересиливая ужас, Сенито облизал кровь с треснувшей губы и
четко произнес:
- Договаривай, владетельная лоини: "подлый синеглазый и
грязный коневод"!
Произнес - и вдруг увидел, как горькая усмешка ломает
надменный перламутровый рот Лайгрилы.
- Эх, южанин, наивная душа... За оскорбление высокородной
отвечать не будешь, ибо по незнанию, а не по злому умыслу.
Знай, что Повелитель Копья левого крыла конников Кеасора,
Ассэн, прозванный вами Еретиком - мой сын, и сын от
единственной моей любви. И если бы не развела нас кровь и
грязь... - она замолчала и холодно закончила: - А за измену
ответишь перед трибуналом.
И, не оборачиваясь, пошла к своей берут, и Сенито с
удивлением отметил, что плечи под серым бархатом и серебристым
мехом еле заметно вздрагивают...
Все время, пока щитоносцы тащили его через весь город в
ставку Кеасора, хиорнец думал не о провале своей миссии, не о
предстоящей легкой или позорной смерти, а лишь об одном:
значит, правда! Ведь о том, что Ассэн на самом деле не простой
смертный, а кервит, в открытую говорили и в ополчении и среди
людей Эланара, а Реджано Полторы Бочки с хрустом жевал
приморский песок с ракушками в доказательство того, что своими
глазами видел, как на Клык-башню опустился черный наск, а через
минуту Ассэн Еретик уже проверял посты на стене Северной
Крепи... И увидев однажды Ассэна наяву - высокого, с резкими
чертами лица и сумрачным взглядом стальных глаз, в неизменном
черном плаще, развевающемся на ветру, как драконьи крылья, -
Сенито еще больше поверил этим разговорам.
Значит, воистину - был сын владыки кервитов, утащивший из
Лигодола прекрасную Лайгрилу, и необыкновенная любовь - ведь
после кервита ни одна женщина не станет любить простого
смертного, и гибель принца-кервита, помогавшего крестоносцам,
от рук злобных ведьм... И забыв о своей незавидной участи,
Сенито неожиданно от души пожалел эту стальную женщину в одежде
Властителей Запада.
16-18.11.93
Наталия Мазова
ВОДА ПОНИМАНИЯ
Эта история не выдумана мною, а на самом деле
имела место с одним из моих знакомых, который и
поведал ее мне.
Церковь стояла на краю села, на отшибе - главная улица
вырывалась из домов, как река из теснины, взбегала на холм и
упиралась в двери храма. Светлая и радостная, высилась церковь
на зеленой круче, с улыбкой глядя на излучину реки в отдалении
и на обступивший холм со всех сторон прозрачный лес (а может
быть, просто большую рощу?) И по лесу вилась дорога, дойдя до
холма, растекалась на два рукава - ухоженный и укатанный тоже
вел к церкви, а широкая тропа, проложенная в те годы, когда
церковь стояла в руинах, огибала подножие холма.
Время обедни уже прошло, когда из леса по широкой тропе
вышел человек - и остановился, любуясь стройной красотой
церкви.
С виду это был обычный городской паренек никак не старше
двадцати лет - среднего роста, с вьющимися светлыми волосами,
длинными, как у многих современных молодых людей. Лицо его
притягивало взгляд не какой-то особенной красотой, а открытым
взглядом и доверчивой улыбкой. Белая рубашка, кожаная
безрукавка, тесные джинсы, и никаких этих дешевых побрякушек,
которые так любит теперь молодежь, не было даже традиционной
повязки на голове. За спиной - опять же самый обычный городской
кожаный рюкзачок. Единственной деталью, могущей привлечь
внимание постороннего, была ореховая палка-посох высотой почти
в рост пришельца. Но и она была вполне понятна - при ходьбе
юноша заметно прихрамывал.
Он подошел к склону холма, коснулся рукой травы... Белый
рукав скатился, открывая, что одно украшение гость все же носил
- стальная цепочка-браслет на запястье, и в нее вделана
пластинка с изящно выгравированным словом "Rechie". Может быть,
это было чье-то имя?
Казалось, что он к чему-то прислушивается. Церковь
нависала над ним, устремленная в небо, и он глядел на нее снизу
вверх, как и подобает смотреть на подобную красоту, но даже не
делал попытки подняться ближе, хотя склон был не так уж крут.
Наконец он снова выпрямился и, по-прежнему опираясь на
свой посох, направился в обход церкви к разросшейся на склоне
группке деревьев, обступивших невысокую ограду, какими обносят
могилы. Но в этой ограде была маленькая часовенка, из подножия
которой по каменному желобку сбегала вниз тонкая струйка воды.
Единственное дерево, допущенное в оградку - молодая плакучая
ива, - осеняло источник зеленым пологом, и один или два длинных
тонких листа катились по желобку, подхваченные водой.
Оставив посох снаружи, юноша осторожно вошел в оградку.
- Здравствуй, ива, Тинкино дерево, - произнес он негромко
и слегка тронул одну из ветвей, словно пожимая руку друга. -
Позволь напиться из этого святого родника.
Ива, конечно, не ответила - впрочем, при желании в шелесте
ее веток под легким летним ветерком можно было услышать
благосклонное "да". Гость из леса опустился на колени перед
желобком и, сняв с пояса фляжку, подставил ее под струйку. Пока
вода звенела о дно фляжки, он осторожно вел рукой по каменной
стенке над родником, словно желая прочитать стертую временем
надпись. Наверное, только так это и можно было сделать - годы и
непогода долго трудились над сероватым камнем часовенки, и
только в самом низу еще можно было разобрать слова "...рабы
Божией Анны..."
Фляжка наполнилась, юноша снова привесил ее к поясу и
только тогда подставил под ледяную струйку сложенные ковшиком
ладони. Пил он не спеша, мелкими глотками, делая это столь же
почтительно, как и все остальное. Светлые пряди упали ему на
лицо, и он не отводил их...
- Вот он!
- Господи спаси и сохрани!
Юноша резко вскинулся, вода выскользнула из разжатых
ладоней. У входа в оградку, преграждая ему путь, стоял
немолодой уже священник в потрепанной рясе, с проседью в
бесформенной бороде. За его спиной и вокруг оградки толпились
шесть или семь пожилых женщин, судя по всему, прихожанок. У
некоторых в руках были довольно увесистые поленья.
- Добрый день, - произнес пришелец растерянно, и в светлой
его улыбке было недоумение, но не испуг.
Вместо ответа священник осенил его размашистым крестным
знамением, сопроводив его возгласом:
- Изыди!
Женщины вокруг оградки замерли, словно ожидая, что гость с
жалобным стоном обратится в дым или хотя бы отрастит рога... Но
он только поднялся на ноги и проговорил все с тем же удивленным
видом:
- Объясните, наконец, в чем дело! И простите, если что-то
не так, но мне показалось, что любой человек может без страха
пить...
- Вот именно - ЧЕЛОВЕК! - перебил его священник с
торжествующим видом. - Убирайся, откуда пришел, нелюдь, не
вводи в соблазн своим бесовским ведовством! Таким, как ты, не
место здесь, на освященной земле!
- Но с чего вы взяли... - начал юноша - и умолк. Стоявший
у оградки посох было невозможно не заметить. Женщины бросали
злобные взгляды на его белую рубашку - слишком чистую! - на
короткие сапожки вместо ожидаемых стоптанных кроссовок...
Мелочи, казалось бы, но они еще больше усиливали то неуловимо
ЧУЖОЕ, что проступало в чертах открытого и привлекательного
лица.
Ибо не бывает на смертных лицах такой отрешенности даже не
от мирских забот, а от сопутствующих им злобы и грязи, от
сознания своей приниженности и незначительности.
