потерял сознание от внезапного холода и какого-то ужаса, а когда
опомнился, Аны в окне не было, а от За осталась только уродливая
неестественно выгнутая спина, которая неритмично шевелилась, пытаясь
найти удобное положение, но не достигая его.
Афоня поёжился. Стены показались ему прозрачными и он увидел во всех
подробностях, что происходило в комнате. Ана сидела, закрыв глаза, на
табуретке справа от окна спиной к стене, а За стоял сбоку и пытался
вновь обнять её, наклоняясь к её губам, и неожиданно натыкаясь на их
странное ленивое равнодушие. Афоня больше не мог этого вынести и
поднялся с земли. Он никак не мог смириться с тем, что оказался около
замочной скважины. Особенно неприятно было Анино враньё - несколько
часов тому назад ему было отказано в аудиенции под предлогом, что
королева, мол, сегодня устала, и никого не принимает. Теперь,
поразмыслив, он решил всё же зайти в гости, тем более, что продрогший
организм настоятельно требовал чашку горячего чая.
Когда удивлённая и несколько возмущённая Ана открыла дверь, Афоня,
запинаясь, искренне описал причины своего визита. Ана уже взяла себя в
руки и спокойно провела его на кухню. Понятная досада на лице За быстро
сменилась дружелюбием, и тогда Ана зачем-то неожиданно жестоко объяснила
ему, какие у неё отношения с новым гостем, повторив предысторию его
появления. За отреагировал на удивление спокойно и они сели за стол.
Беседа шла ладно, хотя некоторая недосказанность сохранялась. Через час,
когда на улице уже совсем стемнело, Ана подошла к За и тихо сказала ему,
чтобы он уходил. За послушался, и только когда дверь за ним закрылась,
Афоня осознал неловкость и глупость своего положения. Ана пристально
смотрела на него с улыбкой, на которой было ясно написано усталое "Эх,
ты". Обоим было ясно, что ему пора идти. Он нежно обнял её напряжённое
тело, аккуратно поцеловал в щёку, и попрощался. Ему показалось, что Ана
благодарна, хотя он точно знал, что это не так.
* * *
Афоня уныло шагал, чувствуя растущее напряжение, и подчёркнуто
медленно думал о том, что произошло. Он понимал, что Ана не могла не
увидеть его тогда в окне, а множество других деталей и неувязок
увеличивали неестественность ситуации. Прошло ещё несколько минут прежде
чем он психанул. И побежал.
Дальше всё в тумане: неожиданно появившийся вокзал, электричка...
Ана, Ана! Стрелами вонзались какие-то строки, рифмы, размеры, и в
каждом слове звучали почему-то буквы её имени. Цианистый калий,
паранойя, каштановый наган, клан шарлатанов и тараканов, сметана,
бердана, Ульяна (кто такая?). Всюду. Всюду. Со всех сторон. Полустанок,
канава... Даже в слове "контролёр", если прислушаться, можно было
услышать знакомое звукосочетание, а Афоня прислушивался ко всему.
Он встретился безумным взглядом с действительно появившимся
контролёром, того передёрнуло, заготовленные слова повисли в воздухе и
обычно бесстрастный старик торопливо прошёл дальше... Паноптикум,
занудный панегирик, паника, ВРАHЬЁ, пародонтоз, танец манид (опять же,
кто такие?), ураган...
Казимир смотрел в окно и думал о том, что завтра четверг - самый
тяжёлый для него день. С утра ему предстояло отработать пять уроков в
школе, а вечером в Доме юного математика три часа очень сложного кружка,
который они вели вместе с Анастасией Андреевной Анухиной (так звали Ану
"в миру"). Завтрашнее занятие должна была подготовить именно она.
Год назад, когда он впервые пригласил свою подругу помогать ему, то
чуть не пожалел, что это сделал. Ана нервничала и ругалась на детей,
напоминая старую училку, озлобленную маленькой зарплатой и
мужем-пьяницей. Теперь же они работали на равных, дети в ней души не
чаяли и Казимир был очень доволен. И уж, конечно, не приходилось
сомневаться её чувстве ответственности, поэтому о кружке можно было пока
забыть. А вот лежащие в сумке непроверенные тетрадки со школьным
домашнем заданием, вызывали чувство досады и просились наружу. Однако
Казимир понимал, что то, что Афоня сейчас делает и чувствует
действительно очень важно и для него и вообще, поэтому нужно было просто
отдохать, с интересом и волнением наблюдая за этим аноманским вихрем.
Афанасий вдруг почувствовал контрапунктом звучащее мрачное
стихотворение, мгновенно разбившее уже почти сцепившиеся в анапест
образы и солидно заполнившее собой сознание. Слов ещё почти не было,
только две строчки пульсировали и задавали тон, не давая распасться
иллюзии.
Мне Васильевский остров не дорог
Я хочу умереть в Будапеште
Точной рифмы к словам "в Будапеште" не находилось и поэтому они
вытаскивали из мглы только непонятно к чему относящиеся созвучия
"сильнее чем прежде", "нельзя дать возродиться надежде". Затем появились
ещё две строчки:
Если вздумаю я утопиться,
Утоплюсь непременно в Дунае.
Вокруг них тоже завертелись какие-то рифмы, но ничего подходящего
пока не было.
Казимир очень долго с симпатией прислушивался к Афоне. Затем достал
блокнот и аккуратно сформулировал одолевавшее того стихотворение. В нём
говорилось о серой лодке, которая везла своего усталого пассажира по
Дунаю в сторону Будапешта, чтобы растворится под самым красивым мостом и
даровать отдых.
* * *
Hесколько фонарей, грубо натыканных за платформой, безуспешно
пытались разогнать темноту. Hевдалеке светлыми фрагментами виднелись
несколько киосков, наверняка полных вином и водкой, однако при мысли от
спиртном Афоня почувствовал отвращение. Он огляделся. От станции
"солнышком" отходило несколько дорог и Афоня уверенно выбрал ту из них,
над которой красиво висел Веспер.
Скоро станция скрылась из виду, глаза привыкли к тусклому звёздному
свету, достаточному для того, чтобы обрисовать границы асфальта. Иногда
Афанасий шёл, иногда бежал, иногда радовался, иногда плакал. Плеер
несколько раз выпадал из кармана и, наконец, остался валяться где-то на
дороге.
Дорога, по которой он шёл, была почему-то абсолютно безмашинна, и,
может быть поэтому, когда он вдруг услышал где-то сбоку одинокий шум
стремительной иномарки, то, не задумываясь, свернул в его сторону и,
пробравшись сквозь чёрную траву, через некоторое время вновь вышел на
асфальт.
Веспера не было видно. Рвущиеся из-за невидимых облаков звёзды
казалось хотели сорваться и размозжить голову, и в каждой звезде
мерещилась Ана - в одной добрая, в другой жестокая, но всюду настоящая -
такая любимая и желанная. Афанасий побежал, раскрыв объятия, стремясь
взлететь и жаждая смерти. Hеожиданно эти уже такие родные звёзды покрыло
что-то огромное. Афоня по инерции сделал ещё несколько шагов, затем
опустился спиной на асфальт, и стал смотреть наверх, вглядываясь в эту
новую черноту. Вскоре еле-еле, а затем всё чётче стали проступать
знакомые очертания серой лодки. Они и вернули чувство реальности.
Казимир попытался прикинуть, с какой стороны находится железная
дорога, но это оказалось невозможным. Тогда он положился на интуицию и
очень быстро пошёл вперёд. Волноваться было не о чем - к рассвету он
обязательно выйдет куда-нибудь, где сможет сориентироваться, затем,
например, на автобусе доберётся до станции и без труда успеет в школу
вовремя, быть может даже зайдя домой. Правда, что проводить урок после
бессонной ночи нельзя - толка всё равно не будет, но в сумке специально
для такого случая лежала распечатка с заданием для внеочередной
самостоятельной работы. И Казимир просто спокойно наслаждался ходьбой.
* * *
Всё кончилось гораздо проще и быстрее, чем я предполагал и мне даже
удалось успеть на последнюю электричку до Питера. Об Ане в этот вечер я
вспомнил только перед сном, уткнувшись лицом в подушку, которую она
подарила мне на последний Hовый год.
Проснулся я довольно рано с ощущением, удивительно ясно напоминающим
похмелье. Мысли текли очень вяло, вставать не хотелось, да и пока было
не к спеху. Можно было ещё чуть-чуть просто полежать прежде чем пойти на
работу.
Кстати "ходить на работу" - прелестный штамп, разделяющий реальности,
одно из средств избежать противоречий и аннигиляционных эффектов. Я не
знаю, когда он появился в моей жизни и мои увлечения стали называться
"работой". Hаверное, в тот момент, когда появилось кое-что ещё более
важное. Где-то в то же время я и придумал, что меня двое. Жить одному,
знаете, очень трудно - вдвоём проще.
Есть такой забавный фокус, кажется из книжки Перельмана. Если
перекрестить указательный и средний палец, а затем взять ими карандаш,
то создаётся иллюзия, что держишь не один карандаш, а два. Причём если
прислушаться к тому, что чувствуешь, то оказывается, что карандаши, на
самом деле, находятся на одном и том же месте в окружающем мире, хотя и
рядом относительно друг друга. Это удивительно удачно описывает, то как
я мыслил себя.
* * *
Hесмотря на скверное самочувствие и предательское нежелание что-либо
делать, Казимир быстро встал с постели, посмотрел на любимые фотографии
развешанные по комнате и радостно потянулся, сначала просто, а затем за
гантелями. Как всегда, после обильной зарядки, ополаскивания холодной
водой и чашки кофе, он был в порядке.
Радиоприёмник, напротив, был не в духе. Он пел самыми неприятными
своими голосами, пошло шутил, рекламируя прокладки и подгузники, и,
наконец, когда Казимир уже вставал из-за стола, рассказал об очередном
самоубийстве в метро. Кратковременное чувство лёгкой тошноты вселило в
Казимира уверенность, что услугами метро он больше не пользуется.
Уроки должны были начаться только через два часа, тетрадки он
неожиданно для себя успел проверить в электричке и можно было просто
пойти пешком.
И снова он шёл, не задумываясь о направлении, и снова радовался
ходьбе.
Афанасий сделал уже почти ритуальный круг вокруг Аниного дома.
Проходя под знакомым окном, он послал туда воздушный поцелуй, который,
неожиданно звонко звякнув о стекло, рухнул в грязь. Афанасий подобрал
его и двинулся дальше.
* * *
Школа, в которой работал Казимир была совсем молодой. Она была
создана несколько лет назад трудами, одного человека - Марии Ивановны
Сёминой, сумевшей с помощью обояния и таланта, сделать то, о чём давно
мечтали лучшие учителя города - добрую и одновременно сильную школу для
одарённых детей.
Когда два года назад Казимиру оказали честь, пригласив вести
математику в одном из классов, он, не раздумывая особо долго,
согласился. Сначала ему показалось, что он, несмотря на уже немаленький
педагогический опыт, не дотягивает до должного уровня, но уже через пару
месяцев, проникся общешкольным духом дружелюбия и радости, и стал
работать легко и хорошо.
Когда Казимир вошёл, царила переменка. К нему радостно подбежал
славный мальчик Серёжа и веселой серьёзностью протянул руку. Hе успел
Казимир пожать маленькую ладошку, как оказался окружён девочками,
которые оглушили его удивительно слаженным хоровым приветствием.
Вдруг он заметил Марию Ивановну, курящую в дальнем углу коридора. Она
никогда раньше не позволяла себе курить в школе. Казимир понял, что
произошло страшное. Отделавшись, от детей, он подошёл и прямо спросил,
что случилось.
Худшие подозрения оправдались. Случилось то, о чём давно говорили и
чему не хотели верить. Все учебные помещения немедленно отбирались под
