четверку, а потом - свободное распределение. Преподавать Женя не хотел, а
таскаться с группой иностранцев по Москве, ежедневно рассказывать о Кремле
и Третьяковке - занятие не из интересных. Евгений был парень образованный,
общительный, он решил стать журналистом. Он писал легко, фразы у него были
чистые и упругие, слова не выкинешь. Проработав два года вне штата, Шутин
сделался сотрудником, а затем и редактором отдела центрального журнала.
Евгений и Павел вновь встретились, когда им было по двадцать семь.
Шутин уже прочно стоял на ногах, Ветров еще цеплялся за сборную, но уже
отлично видел свой финиш. Три заметки с его фамилией читали только друзья.
Со свойственной ему бесцеремонностью Павел пришел без звонка, словно и не
было семи лет и расстались они вчера, положил на стол свое очередное
творение. Шутин прочитал, расставил знаки препинания и, исправляя ошибки,
кое-что вычеркнул и сказал, что не так уж и плохо. Павел решил: Женька
Шутин должен ему помочь и не так вот разово, а взять над ним постоянное
шефство.
- Это же твой стадион, ты здесь выступаешь, - объяснил он, - еще на
финише меня встречать будешь.
С годами Пашка Ветров стал не столько умнее, сколько упрямее и
настырнее. Шутин же вырос в человека, который любил шефствовать и
помогать.
Павел закончил университет, начал сотрудничать и в толстых журналах и
однажды заявил, что написал повесть. Евгений работал над прозой давно, уже
несколько лет, все не мог закончить, еще раз переделать, отшлифовать -
мешали дела, жизненная круговерть. А тут Пашка, у которого в голове
полторы мысли, положил на стол рукопись, смотрит невозмутимо. Повесть
оказалась скверная, о языке и говорить нечего. Приговор Пашка выслушал
стойко, дальше все закрутилось, как в отлаженном механизме. Пашка
переписывал свою повесть столько раз, что довел Женьку и всех знакомых
редакторов до белого каленья. "Скоростной спуск" - так называлась повесть
- опубликовали, под Пашкиным портретом коротко сообщили, что он мастер
спорта, своих героев взял из жизни, выдрал прямо с мясом, в общем,
выпросили индульгенцию за язык автора и прочие литературные огрехи.
Тридцатилетие друзья отмечали порознь. Евгений вновь женился.
Шутин-старший построил вторую квартиру, появились новые холодильник,
телевизор и половичок. В этот раз Павел мебель не таскал, ему дали
отставку заранее. Верочка была красива, обаятельна и талантлива. Они три
года сдавали в Строгановское, но экзаменаторы не могли или не хотели
оценить ее талант. Женя понял, что, женившись, выиграл миллион по
трамвайному билету.
В редакции, где он работал, сменилось руководство. Новая метла, новые
порядки. Шутин привык отвечать за работу отдела, а не отчитываться, куда
пошел, почему опоздал или вовремя не оказался на месте. Он был человеком
творческим, а не чиновником, прикованным зарплатой к столу и телефону.
Евгений Шутин стал корреспондентом другого журнала. На работу можно не
ходить, пиши себе целыми днями, правда, зарплаты нет, зато и гонорар тебе
никто не ограничивает. Вскоре родился сын, жизнь приобрела новый смысл
Евгений трудился: очерк, статья, рецензия, радио, телевидение, задумана
новая книга, хотя еще не закончена старая.
Павел Ветров за эти годы написал несколько повестей, у него вышло две
книги. Павел стал профессиональным писателем, работал уже уверенно, на
него начали обращать внимание в литературных кругах. Некоторые его коллеги
считали, что если Павел выйдет за рамки спорта, копнет поглубже и
перестанет держаться за сюжет, как за якорь спасения, то он способен
написать прозу настоящую.
- Возможно, когда-нибудь и рискну, - говорил Павел, - еще рано,
класса не хватает.
Спорт выработал в нем не только упорство и умение работать. Павел еще
обладал удивительным чувством времени и расстояния.
- Я знаю свою трассу и свой порядковый номер, - говорил он. - Рекорд
не выскакивает, как джинн из бутылки, рекорд привозят на кровавых мозолях.
И нельзя сесть за стол и сказать: сейчас я напишу гениальную прозу.
Дружба Шутина и Ветрова возродилась, когда они приближались к
сорокалетию. Евгений жил у папы, переехал с чемоданами и книжками в свою
комнату, Верочка с сыном остались в двухкомнатной квартире.
Евгений работал директором картины на киностудии, ел вкусные мамины
обеды и был впервые по-настоящему счастлив.
- Двадцать лет отобрали у меня эти две женщины, - говорил он. -
Хватит, теперь я наконец свободен и живу в свое удовольствие. Я молод,
сорок лет для мужчины не возраст, все впереди.
Павел согласился, однако задал грубый вопрос:
- Директор картины - это интересно?
- Интересно, - решительно ответил Евгений. - Так называемым
творчеством я предоставляю заниматься таким, как ты. Вы легко усваиваете,
что хорошо и что плохо, о чем писать следует и о чем нельзя. Вас ценят и
подкармливают. Я же не умею творить по указке.
Павел не возражал.
- Ты теперь совсем не пишешь?
- Почему же? - Евгений несколько надменно улыбнулся. - Я пишу, для
себя. - Он посмотрел многозначительно, и Павлу стало ясно, что сам он.
Ветров, пишет черт знает что, на потребу обывателя.
Он не обижался - хоть и с перерывами, но больше тридцати лет вместе,
привыкли друг к другу. Сидят сейчас рядом за столиком кафе, как когда-то
сидели за школьной партой.
Евгений, высокий, изящно-сухощавый брюнет с молодым подвижным лицом,
небольшими, но очень яркими глазами, держался по-барски небрежно и чуть
вызывающе.
Большеголовый скуластый Павел, крепко расставив ноги, подавшись
вперед, облокотился на столик, приглаживая широкой ладонью мягкие, коротко
стриженные волосы.
- И сколько ты думаешь здесь сидеть, Паша? - спросил Шутин,
покачиваясь на стуле и оглядывая кафе. - Каждый вечер, третий месяц.
- Четвертый, - вздохнул Ветров.
- Гению необходимо одиночество. - Шутин понимающе кивнул. - Поэтому
ты и не женишься? Это скверно, Паша, мальчонке за сорок, а он не знает,
где находится загс.
Павел не ответил, потянулся, стул предупреждающе пискнул. Ветрову не
хотелось ни двигаться, ни разговаривать Так бывало после тяжелых
соревнований. Дрался, дрался, наконец победил, а зачем, спрашивается? Что
до твоей победы окружающим? И никому до тебя нет дела, и всегда приходится
платить за победу больше, чем она того стоит, и вот ты пустой, выжатый
победитель - банкрот. И кажется тебе, что это последний раз, больше тебя в
драку калачами не заманишь, и уверен, что это неправда, пройдет время,
значительно меньшее, чем ты рассчитываешь, и затоскуешь, бросишься вновь и
снова будешь проклинать себя, лезть вперед, падать и кувыркаться, не спать
ночами и сторониться людей днем. И все ты врешь, Ветров, позер и пижон,
победа приносит счастье, даже когда у тебя один зритель - ты сам.
- Забыл совсем, - пробормотал Ветров и вынул из кармана упругую пачку
новеньких сторублевок.
- Убери, неприлично, - сказал Шутин, толкая Ветрова. - Каждая такая
бумажка для многих - месячная зарплата.
Ветров щелкнул сторублевками, как карточной колодой, и спросил:
- Так сколько тебе?
- Ничего мне не надо, спрячь. - Красивое лицо Шутина исказила
брезгливая улыбка. Он быстро поднялся. - Идем, Павел.
Ветров небрежно опустил деньги в карман, лениво поднялся.
Шутин распахнул дверь, пропуская Ветрова вперед. Павел кивнул, словно
соглашаясь, все, мол, верно, ты и должен открывать передо мной двери.
- Порой мне хочется тебя убить, - сказал Шутин и схватил Ветрова за
плечо, так как тот и не собирался остановиться и подождать задержавшегося
в дверях друга, а шел себе, уверенный, что его догонят.
- И ты тоже? - Ветров, не останавливаясь, стряхнул руку Шутина. - Ты
слаб. Женя, а вот Олег может. Мне не страшно, но зря я его к стенке
поставил. Что мне до него? Он взрослый, нравится в дерьме купаться,
купайся себе. Вечно я не в свои дела лезу.
- Ты это о ком? - Шутин все-таки остановил Ветрова, заглянул в глаза.
- Я даже завещание написал. - Ветров посмотрел на Шутина серьезно,
печально, что совершенно не шло ему. - Девочку жалко, погибнет она.
Лева Гуров шел медленно по Калининскому в сторону Киевского вокзала.
За последний месяц на вокзале совершили четыре кражи чемоданов. Дело вела
транспортная милиция, но Лева полагал, что объявился не вокзальный
вор-гастролер, а ворует кто-то из "своих" уголовников, живущих неподалеку.
Если Лева прав, то преступнику скоро надоест вокзал, небогатые уловы.
Стоит в районе начать действовать хотя бы одному дерзкому удачливому
преступнику, как от него расходятся волны, словно круги по воде,
поднимается со дна грязь, чистая вода мутнеет. Прослышав о совершенных,
еще не раскрытых преступлениях, озорники порой начинают хулиганить,
хулиганы наглеют, они теперь могут вырвать у женщины сумку, снять с
подвыпившего часы. В магазине идет обмен новостями. "Еще одного
прирезали!" - "Одного? Утром вывозили на трех машинах". - "Куда милиция
смотрит?"
Леву всегда удивляло, как люди уверенно и легко, некоторые даже с
радостью, пересказывают где-то услышанные небылицы. Сам не видел, смотрит
в глаза искренне: может, и врут, однако что за безобразия творятся.
Дожили! Дураку ясно, что милиция защищает честь мундира, а возможно,
просто не знает о происшествиях. И откуда ей знать? В очереди за живым
карпом они с утра не стояли, в пивной полдня не провели, жизнь и проходит
мимо...
Лева шел на Киевский, к отправлению вечерних поездов, хотел погулять,
потолкаться среди провожающих, вдруг и встретит кого из подчиненных, если
не задержит с поличным, то хотя бы своим появлением помешает новой краже.
Когда Ветров и Шутин еще находились в кафе, Лева остановился у
стеклянных дверей, хотел зайти перекусить, но раздумал и свернул в
переулок на Арбат.
Напрасно Лева не зашел.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Павел Александрович Ветров был убит в своей квартире выстрелом в
спину. В милицию позвонила в семь утра Клавдия Михайловна Сомова. Раз в
неделю она убирала квартиру холостяка, имела свой ключ, сегодня вошла, как
обычно, с порога громко поздоровалась, так как хозяин вставал рано.
Ветров лежал навзничь, неподвижно, смотрел в потолок. Клавдия
Михайловна в ужасе выскочила из квартиры, зазвонила в соседнюю дверь.
Вскоре приехали оперативная группа МУРа, представители прокуратуры и
полковник Турилин. Лева же спал на раскладушке в кухне огромной, похожей
на склад квартиры и узнал о преступлении лишь в девять сорок пять, на
летучке.
- ...Убийство, - протянул Орлов, листая еще не подшитые листки, - с
нами все ясно, три шкуры спустят. Возмущенная общественность, контроль
министерства. А прокуратура, известно...
- Раз известно, Петр Николаевич, зачем рассказывать? - тихо спросил
Турилин. Лева видел, что полковник еле сдерживается, цинизм Орлова хоть
кого мог вывести из себя. И будь на месте подполковника другой, Турилин бы
такой пошлости не спустил. С Орловым же дело иное. Когда предшественник
Турилина ушел на пенсию, в отделе не сомневались, что начальником назначат
заместителя, полковника Иванова, на его же место - полковника Орлова.
Приход в отдел Турилина был неожиданным. Из провинции - в МУР, когда своих
классных работников хватает! Орлов и сидел-то на должности старшего
инспектора потому, что ждал вакансии, так бы давно с повышением в район
ушел.
Турилину ситуация была известна, заскоки Орлова он терпел, щадил его
