Детектив - Николай Леонов

Выстрел в спину

                              Николай ЛЕОНОВ

                              ВЫСТРЕЛ В СПИНУ




                                          От автора

                                    Выражаю свою искреннюю признательность
                                всем сотрудникам МВД СССР, которые помогли
                                мне в работе над этой повестью.



                              ВМЕСТО ПРОЛОГА

     "При первичном  осмотре  на  входной  двери  никаких  повреждений  не
обнаружено.
     Прихожая размером два на три метра, дверь в  комнату  из  прихожей  -
налево, в кухню - прямо и направо.
     При входе на правой стене вешалка,  на  которой  висит  мужской  плащ
50-52-го размера, принадлежит хозяину квартиры. На полу  прихожей  следов,
годных для идентификации, не обнаружено. Дверь в комнату замка  не  имеет,
открыта. Комната размером четыре на пять метров, с  одним  окном  напротив
двери, выходящим на юго-запад.
     Труп лежит  почти  в  центре  комнаты,  головой  к  двери,  на  спине
(фотографии прилагаются)".
                                  Из протокола осмотра места происшествия.

     "Температура тела и температура окружающей среды,  а  также  наличие,
величина и расположение трупных пятен  и  время  восстановления  их  после
надавливания  свидетельствуют  о  том,  что  смерть   наступила   примерно
восемь-девять часов назад".
                                                Из заключения медэксперта.

     "Форма и величина входного пулевого  отверстия  под  левой  лопаткой,
наличие и ширина пояска обтирания, наличие и ширина  пояска  окопчения,  а
также распределение вокруг пулевого отверстия остатков продуктов  сгорания
пороха  и  несгоревших  порошинок  свидетельствуют  о  том,  что   выстрел
произведен с расстояния менее метра".
                        Из заключения эксперта научно-технического отдела.


     Эти документы появились на столе  инспектора  МУРа  капитана  милиции
Льва Гурова второго сентября, а первого сентября Лева  шел  по  Страстному
бульвару, в сторону Петровки,  и  напевал:  "Судьба  играет  человеком,  а
человек играет на трубе". Сегодня Леве  исполнилось  тридцать,  и  он  был
склонен смотреть на мир снисходительно. Вместе с Левой по бульвару  шагали
школьники.  Маленькие  мальчики  с  оттягивающими  плечи  ранцами,  словно
крошечные солдатики, стыдливо сторонились  своих  гордых  бабушек  и  мам.
Девочки в белых передничках, прижимая к груди букеты, напоминали  балерин,
выходящих на  поклон.  Старшеклассники,  люди  уже  умудренные  и  в  меру
разочарованные, шли неторопливо.
     В Москву Лева переехал больше года назад. Сначала высоким начальством
был решен вопрос о переводе в столицу отца Левы - генерал-лейтенанта Ивана
Ивановича Гурова. Вдруг неожиданно перевели в Москву и начальника  Левы  -
полковника Турилина, который добился перевода и  для  Левы.  Отец  же  все
сдавал дела.
     Родители  и  воспитавшая  Леву  домашняя   работница,   хозяйственный
руководитель семьи Клава, должны были приехать в октябре.
     Первые полгода Лева  жил  в  общежитии,  затем  Гурову-старшему  дали
большую квартиру в новом доме. Лева с двумя чемоданами переехал  в  пустые
гулкие комнаты, купил раскладушку, долго таскал ее по квартире  и  наконец
установил на кухне. Еще через несколько месяцев от родителей  прибыло  два
контейнера  с  вещами.  Сейчас  ящики  загромождали   квартиру,   создавая
лабиринты. Лева закрыл дверь в комнаты,  оставив  себе  переднюю,  ванную,
туалет  и  кухню.  Этим  он  хотел  подчеркнуть,  что  ко  всей  остальной
территории не имеет  отношения  и  тем  более  не  несет  за  нее  никакой
ответственности.
     Москва и Управление уголовного розыска встретили  Леву  прохладно.  В
группе вместе с Левой было четыре человека.
     Старший  инспектор  подполковник  Петр  Николаевич  Орлов  работал  в
уголовном розыске уже четверть века, то есть почти столько,  сколько  Лева
жил  на  свете.  Был  он  человек   решительный   и   властный,   держался
неприветливо, указал Леве стол и сейф, приказал ознакомиться  с  делами  и
приступить к работе, так как "пахать" за Леву никто не собирался. И  пусть
у Левы начальник отдела друг, а отец хоть маршал, но если Лева  тянуть  не
будет, то он, Орлов, Леве не завидует.
     Кабинет был на  двоих,  стол  напротив  Левы  занимал  Сеня  Новиков,
который год назад закончил  университет,  смотрел  на  жизнь  сквозь  очки
восторженно и принял Леву с распростертыми объятиями.
     Четвертый  в  группе  -  тридцатипятилетний  майор  Виктор   Иванович
Кирпичников - дело знал, служил исправно,  почти  все  время  проводил  за
столом и усердно писал. Леве  было  непонятно,  как  можно  справляться  с
оперативной работой, не  выходя  из  кабинета.  Однако  дела  Кирпичникова
всегда находились в порядке, и,  как  позже  выяснилось,  майор  в  отделе
считался работником неплохим.
     Группа курировала район  Москвы,  который  по  численности  населения
немногим уступал родному городу Левы.
     Лева раздобыл карты Москвы и района, пришпилил их на  стенку  и  стал
изучать. Район начинался  возле  Кремля  и  кончался  у  окружной  дороги.
Москва, словно круглый пирог, была разрезана на дольки. Одна такая  долька
- клин чуть ли не с полумиллионным населением - требовала от группы заботы
и внимания. В районе были  свое  управление  внутренних  дел  и  отделения
милиции, но особо опасные преступления... в общем, понятно.
     Как-то Орлов застал Леву за изучением карты района и сухо сказал:
     - Через Москву ежедневно проезжает более  миллиона  человек.  Из  них
чуть ли не треть проходит через наши владения.  И  если  из  этих  трехсот
тысяч оказывается хотя бы один подонок, то сам понимаешь...
     Разговор  этот  состоялся  больше  года  назад,  а  сегодня,  первого
сентября, Лева шагал по  Страстному  бульвару,  весело  насвистывал  и  не
подозревал, что завтра он начнет розыск убийцы.



                               ГЛАВА ПЕРВАЯ

     Кафе занимало первый этаж высотного дома, расположенного на проспекте
Калинина. Окна во всю стену  чуть  прикрыты  полупрозрачными  занавесками.
Столы и стулья легкие и шаткие, на алюминиевых  ножках;  самообслуживание:
салаты, сосиски, яичница, довольно скверный кофе - самый крепкий напиток.
     Вечером первого сентября Евгений  Шутин  и  Павел  Ветров  сидели  за
угловым столиком, пили кофе.
     Когда Жене Шутину исполнилось десять, он виртуозно  исполнял  Большую
сонату Чайковского. В призвании мальчика и ожидавшем его блестящем будущем
никто не сомневался. Сам Женя об этом не думал, ему  нравилось  играть  на
рояле, и он играл. Родители Жени были учителями, отец преподавал  историю,
мама - литературу. Они любили Женю, но  воспитывали  строго.  Мальчик  мыл
руки перед едой, в меру озорничал, учился  прилично,  с  вещами  обращался
аккуратно, со взрослыми вежливо. Он много читал,  увлекался  спортом,  как
все  подростки,  влюблялся  и   разочаровывался.   Когда   Женя   закончил
музыкальную школу, уже никто, даже мама, не говорил о гастролях по Европе.
Поступить в консерваторию тоже не удалось, и  юноша  поступил  на  иняз  -
способности у Жени к языкам были незаурядные.
     На третьем курсе Женя  полюбил.  Она  вытеснила  все  -  бесчисленные
вечеринки, модный каток на Петровке ушли на второй план.
     Пашка Ветров  был  другом  Жени  Шутина.  Они  часами  простаивали  у
консерватории или во дворе ее дома, где, чтобы  не  замерзнуть,  раскатали
ледяную дорожку. Любовь, казалось, была настоящая, дружба  Жени  с  Павлом
крепкая.
     Пашка с седьмого класса увлекался горными лыжами, вместо уроков (если
не играл в пристенок или в чеканку) пропадал на Воробьевке. Весной,  перед
решающей схваткой за аттестат,  Павел  выполнил  первый  разряд,  вошел  в
юношескую  сборную  страны  по  горным  лыжам.  К  его  успехам  в  спорте
окружающие относились с недоверием: врет, наверное. Действительно, соврать
Пашка умел, делал это с умыслом и просто так, но всегда с вдохновением.  К
двадцати годам  Пашка  прочитал  Лондона,  О'Генри  и  Ильфа  с  Петровым,
научился помалкивать в интеллигентном  обществе,  куда  иногда  попадал  с
Женькой Шутиным, не слишком громко орудовать ножом и вилкой и  внимательно
слушать.
     Он любил и понимал  горы,  умел  быстро  спускаться,  дважды  ломался
крепко и трижды по пустякам, лез наверх снова. Но эта часть его жизни была
для окружающих далекой и непонятной. Павел всегда был шпаной,  спорт  тоже
хулиганский выбрал. Никто не обращал внимания, что Пашка  в  своем  лыжном
деле первый, что он ли разу в жизни не отступил. Двоечник, драчун,  теперь
с гор кувыркается! Чему здесь удивляться, чем гордиться?
     Осенью он  сломал  ногу.  Сезон  пропал,  Пашка  не  унывал,  работал
тренером в "Спартаке", таскал Женькины записочки,  раскатывал  под  окнами
Леночки Веселовой - так звали будущую Женькину жену - ледяную дорожку.
     Папа Шутин построил сыну кооперативную квартиру. Пашка помог  втащить
в нее холодильник и другую мебель, но на свадьбу к другу не попал: Леночка
любила Шутина-младшего и делить его ни с кем не собиралась.
     Друзья расстались и вновь встретились лишь через семь лет. Павел стал
мастером спорта, отслужил армию, работал  тренером  и  учился  на  заочном
отделении факультета журналистики МГУ. Почему журналистики?  Как  объяснял
сам   Пашка,   он   журналистику   вычислил   путем   исключения    других
специальностей.
     Диплом нужен, иначе пропадешь. Какой диплом?  Точные  науки  отпадают
сразу, так как математика и физика болтовни  не  любят,  здесь  никого  не
обманешь, знать надо. Педагогическая деятельность не годится,  потому  что
такие, как я, есть в каждом поколении, а на роль  Иисуса  не  претендую...
Иностранный язык, конечно, вещь, но ведь его целыми днями учить.  Можно  в
инфизкульт, но к тому времени на склонах так накувыркаюсь, что  меня  туда
калачом не заманишь. Вот и получилось, быть мне журналистом, спорт меня  и
по стране повозил, и за рубежом помотал. Кое-что я в  жизни  видел,  людей
встречал разных, писать же научусь, не боги горшки обжигают.
     Так Павел Ветров говорил, но на самом деле все было иначе. Пашке  еще
не стукнуло и восемнадцати, когда однажды в доме у Шутиных он познакомился
с известным писателем.  Весь  вечер  Пашка  тихонько  просидел  в  уголке,
внимательно слушал и запоминал.
     -  Научиться  писать  практически  может  каждый,  -  говорил   тогда
писатель. - Вопрос в том, есть ли тебе что рассказать людям. Знаешь ли  ты
что-то такое, чего многие не знают? Интересен ли ты людям,  хотят  ли  они
тебя слушать?
     Пашка смотрел вокруг пытливо, приглядывался к людям, изучал их,  даже
пытался анализировать. И в университет он пошел,  прекрасно  отдавая  себе
отчет, что диплом  дипломом,  а  образование,  с  которым  у  него,  мягко
выражаясь, плоховато, - необходимо.
     Павел  учился  писать  по  спортивной  системе.  Накатать  километры,
запомнить причины падений, не стонать от ушибов,  относиться  к  переломам
философски: ты же сам лез, тебя в гору не гнали? Сидел бы  на  диване,  не
ушибся бы. Редактор газеты, посмотрев на него сочувственно, вернул  статью
и сказал, что не надо, Ветров, не надо, мы ведь тебя и так уважаем.  Павел
согласно кивнул и пришел через неделю. Он переписал ту  статью  двенадцать
раз, ошалевший редактор переписал ее в тринадцатый и опубликовал. Так  имя
Павла Ветрова впервые появилось в печати.
     Женька Шутин прожил с Леночкой три  года.  Они  расстались  спокойно,
интеллигентно,  разделив  имущество  поровну:   Леночке   -   квартиру   с
обстановкой, Жене - чемодан с барахлом и  книжки,  он  ведь  всегда  любил
читать. Молодые то ли не помнили, то ли помнили сначала, да потом  забыли,
что и квартира, и прочая мелочь, как холодильник, телевизор,  половичок  у
двери, были куплены на деньги Шутина-старшего.
     Иняз Женя  закончил  благополучно,  на  госэкзамене  получил  твердую
четверку, а потом - свободное распределение. Преподавать Женя не хотел,  а
таскаться с группой иностранцев по Москве, ежедневно рассказывать о Кремле
и Третьяковке - занятие не из интересных. Евгений был парень образованный,
общительный, он решил стать журналистом. Он писал легко, фразы у него были
чистые и упругие, слова не выкинешь. Проработав два года вне штата,  Шутин
сделался сотрудником, а затем и редактором отдела центрального журнала.
     Евгений и Павел вновь встретились, когда им было  по  двадцать  семь.
Шутин уже прочно стоял на ногах, Ветров еще цеплялся за  сборную,  но  уже
отлично видел свой финиш. Три заметки с его фамилией читали только друзья.
Со свойственной ему бесцеремонностью Павел пришел без звонка, словно и  не
было семи лет и расстались они  вчера,  положил  на  стол  свое  очередное
творение. Шутин прочитал, расставил знаки препинания и, исправляя  ошибки,
кое-что вычеркнул и сказал, что не так уж и  плохо.  Павел  решил:  Женька
Шутин должен ему помочь и не так вот разово, а взять  над  ним  постоянное
шефство.
     - Это же твой стадион, ты здесь выступаешь, - объяснил он, -  еще  на
финише меня встречать будешь.
     С годами Пашка Ветров  стал  не  столько  умнее,  сколько  упрямее  и
настырнее.  Шутин  же  вырос  в  человека,  который  любил  шефствовать  и
помогать.
     Павел закончил университет, начал сотрудничать и в толстых журналах и
однажды заявил, что написал повесть. Евгений работал над прозой давно, уже
несколько лет, все не мог закончить, еще  раз  переделать,  отшлифовать  -
мешали дела, жизненная круговерть.  А  тут  Пашка,  у  которого  в  голове
полторы мысли, положил на  стол  рукопись,  смотрит  невозмутимо.  Повесть
оказалась скверная, о языке и говорить  нечего.  Приговор  Пашка  выслушал
стойко,  дальше  все  закрутилось,  как  в  отлаженном  механизме.   Пашка
переписывал свою повесть столько раз, что довел  Женьку  и  всех  знакомых
редакторов до белого каленья. "Скоростной спуск" - так называлась  повесть
- опубликовали, под Пашкиным портретом коротко  сообщили,  что  он  мастер
спорта, своих героев взял  из  жизни,  выдрал  прямо  с  мясом,  в  общем,
выпросили индульгенцию за язык автора и прочие литературные огрехи.
     Тридцатилетие  друзья  отмечали  порознь.  Евгений   вновь   женился.
Шутин-старший  построил  вторую  квартиру,  появились  новые  холодильник,
телевизор и половичок. В  этот  раз  Павел  мебель  не  таскал,  ему  дали
отставку заранее. Верочка была красива, обаятельна и талантлива.  Они  три
года сдавали в Строгановское, но  экзаменаторы  не  могли  или  не  хотели
оценить  ее  талант.  Женя  понял,  что,  женившись,  выиграл  миллион  по
трамвайному билету.
     В редакции, где он работал, сменилось руководство. Новая метла, новые
порядки. Шутин привык отвечать за работу отдела, а не  отчитываться,  куда
пошел, почему опоздал или вовремя не оказался на месте. Он  был  человеком
творческим, а не чиновником, прикованным зарплатой  к  столу  и  телефону.
Евгений Шутин стал корреспондентом другого журнала.  На  работу  можно  не
ходить, пиши себе целыми днями, правда, зарплаты нет, зато и гонорар  тебе
никто не ограничивает. Вскоре родился сын,  жизнь  приобрела  новый  смысл
Евгений трудился: очерк, статья, рецензия,  радио,  телевидение,  задумана
новая книга, хотя еще не закончена старая.
     Павел Ветров за эти годы написал несколько повестей, у него вышло две
книги. Павел стал профессиональным писателем,  работал  уже  уверенно,  на
него начали обращать внимание в литературных кругах. Некоторые его коллеги
считали, что  если  Павел  выйдет  за  рамки  спорта,  копнет  поглубже  и
перестанет держаться за сюжет, как  за  якорь  спасения,  то  он  способен
написать прозу настоящую.
     - Возможно, когда-нибудь и рискну,  -  говорил  Павел,  -  еще  рано,
класса не хватает.
     Спорт выработал в нем не только упорство и умение работать. Павел еще
обладал удивительным чувством времени и расстояния.
     - Я знаю свою трассу и свой порядковый номер, - говорил он. -  Рекорд
не выскакивает, как джинн из бутылки, рекорд привозят на кровавых мозолях.
И нельзя сесть за стол и сказать: сейчас я напишу гениальную прозу.
     Дружба  Шутина  и  Ветрова  возродилась,  когда  они  приближались  к
сорокалетию. Евгений жил у папы, переехал с чемоданами и книжками  в  свою
комнату, Верочка с сыном остались в двухкомнатной квартире.
     Евгений работал директором картины на киностудии, ел  вкусные  мамины
обеды и был впервые по-настоящему счастлив.
     - Двадцать лет отобрали у меня эти  две  женщины,  -  говорил  он.  -
Хватит, теперь я наконец свободен и живу в  свое  удовольствие.  Я  молод,
сорок лет для мужчины не возраст, все впереди.
     Павел согласился, однако задал грубый вопрос:
     - Директор картины - это интересно?
     -  Интересно,  -  решительно  ответил  Евгений.  -   Так   называемым
творчеством я предоставляю заниматься таким, как ты. Вы легко  усваиваете,
что хорошо и что плохо, о чем писать следует и о чем нельзя. Вас  ценят  и
подкармливают. Я же не умею творить по указке.
     Павел не возражал.
     - Ты теперь совсем не пишешь?
     - Почему же? - Евгений несколько надменно улыбнулся. -  Я  пишу,  для
себя. - Он посмотрел многозначительно, и Павлу стало  ясно,  что  сам  он.
Ветров, пишет черт знает что, на потребу обывателя.
     Он не обижался - хоть и с перерывами, но больше тридцати лет  вместе,
привыкли друг к другу. Сидят сейчас рядом за столиком кафе,  как  когда-то
сидели за школьной партой.
     Евгений, высокий, изящно-сухощавый брюнет с молодым подвижным  лицом,
небольшими, но очень яркими глазами, держался по-барски  небрежно  и  чуть
вызывающе.
     Большеголовый  скуластый  Павел,  крепко  расставив  ноги,  подавшись
вперед, облокотился на столик, приглаживая широкой ладонью мягкие, коротко
стриженные волосы.
     -  И  сколько  ты  думаешь  здесь  сидеть,  Паша?  -  спросил  Шутин,
покачиваясь на стуле и оглядывая кафе. - Каждый вечер, третий месяц.
     - Четвертый, - вздохнул Ветров.
     - Гению необходимо одиночество. - Шутин понимающе кивнул.  -  Поэтому
ты и не женишься? Это скверно, Паша, мальчонке за сорок, а  он  не  знает,
где находится загс.
     Павел не ответил, потянулся, стул предупреждающе пискнул. Ветрову  не
хотелось  ни  двигаться,  ни  разговаривать  Так  бывало   после   тяжелых
соревнований. Дрался, дрался, наконец победил, а зачем, спрашивается?  Что
до твоей победы окружающим? И никому до тебя нет дела, и всегда приходится
платить за победу больше, чем она того стоит, и  вот  ты  пустой,  выжатый
победитель - банкрот. И кажется тебе, что это последний раз, больше тебя в
драку калачами не заманишь, и уверен, что  это  неправда,  пройдет  время,
значительно меньшее, чем ты рассчитываешь, и затоскуешь, бросишься вновь и
снова будешь проклинать себя, лезть вперед, падать и кувыркаться, не спать
ночами и сторониться людей днем. И все ты врешь, Ветров,  позер  и  пижон,
победа приносит счастье, даже когда у тебя один зритель - ты сам.
     - Забыл совсем, - пробормотал Ветров и вынул из кармана упругую пачку
новеньких сторублевок.
     - Убери, неприлично, - сказал Шутин, толкая Ветрова. -  Каждая  такая
бумажка для многих - месячная зарплата.
     Ветров щелкнул сторублевками, как карточной колодой, и спросил:
     - Так сколько тебе?
     - Ничего мне  не  надо,  спрячь.  -  Красивое  лицо  Шутина  исказила
брезгливая улыбка. Он быстро поднялся. - Идем, Павел.
     Ветров небрежно опустил деньги в карман, лениво поднялся.
     Шутин распахнул дверь, пропуская Ветрова вперед. Павел кивнул, словно
соглашаясь, все, мол, верно, ты и должен открывать передо мной двери.
     - Порой мне хочется тебя убить, - сказал Шутин и схватил  Ветрова  за
плечо, так как тот и не собирался остановиться и подождать  задержавшегося
в дверях друга, а шел себе, уверенный, что его догонят.
     - И ты тоже? - Ветров, не останавливаясь, стряхнул руку Шутина. -  Ты
слаб. Женя, а вот Олег может. Мне не  страшно,  но  зря  я  его  к  стенке
поставил. Что мне до  него?  Он  взрослый,  нравится  в  дерьме  купаться,
купайся себе. Вечно я не в свои дела лезу.
     - Ты это о ком? - Шутин все-таки остановил Ветрова, заглянул в глаза.
     - Я даже завещание написал. - Ветров посмотрел  на  Шутина  серьезно,
печально, что совершенно не шло ему. - Девочку жалко, погибнет она.


     Лева Гуров шел медленно по Калининскому в сторону Киевского  вокзала.
За последний месяц на вокзале совершили четыре кражи чемоданов. Дело  вела
транспортная  милиция,  но  Лева  полагал,  что  объявился  не  вокзальный
вор-гастролер, а ворует кто-то из "своих" уголовников, живущих неподалеку.
Если Лева прав, то преступнику  скоро  надоест  вокзал,  небогатые  уловы.
Стоит в районе начать  действовать  хотя  бы  одному  дерзкому  удачливому
преступнику,  как  от  него  расходятся  волны,  словно  круги  по   воде,
поднимается со дна грязь, чистая вода мутнеет.  Прослышав  о  совершенных,
еще  не  раскрытых  преступлениях,  озорники  порой  начинают  хулиганить,
хулиганы наглеют, они теперь  могут  вырвать  у  женщины  сумку,  снять  с
подвыпившего  часы.  В  магазине  идет  обмен   новостями.   "Еще   одного
прирезали!" - "Одного? Утром вывозили на трех машинах".  -  "Куда  милиция
смотрит?"
     Леву всегда удивляло, как люди уверенно и  легко,  некоторые  даже  с
радостью, пересказывают где-то услышанные небылицы. Сам не видел,  смотрит
в глаза искренне: может,  и  врут,  однако  что  за  безобразия  творятся.
Дожили! Дураку ясно, что  милиция  защищает  честь  мундира,  а  возможно,
просто не знает о происшествиях. И откуда ей знать?  В  очереди  за  живым
карпом они с утра не стояли, в пивной полдня не провели, жизнь и  проходит
мимо...
     Лева шел на Киевский, к отправлению вечерних поездов, хотел погулять,
потолкаться среди провожающих, вдруг и встретит кого из подчиненных,  если
не задержит с поличным, то хотя бы своим появлением помешает новой краже.
     Когда Ветров и Шутин  еще  находились  в  кафе,  Лева  остановился  у
стеклянных дверей,  хотел  зайти  перекусить,  но  раздумал  и  свернул  в
переулок на Арбат.
     Напрасно Лева не зашел.



                               ГЛАВА ВТОРАЯ

     Павел Александрович Ветров был убит  в  своей  квартире  выстрелом  в
спину. В милицию позвонила в семь утра Клавдия Михайловна  Сомова.  Раз  в
неделю она убирала квартиру холостяка, имела свой ключ, сегодня вошла, как
обычно, с порога громко поздоровалась, так как хозяин вставал рано.
     Ветров  лежал  навзничь,  неподвижно,  смотрел  в  потолок.   Клавдия
Михайловна в ужасе выскочила из  квартиры,  зазвонила  в  соседнюю  дверь.
Вскоре приехали  оперативная  группа  МУРа,  представители  прокуратуры  и
полковник Турилин. Лева же спал на раскладушке в кухне  огромной,  похожей
на склад квартиры и узнал о преступлении лишь  в  девять  сорок  пять,  на
летучке.
     - ...Убийство, - протянул Орлов, листая еще не подшитые листки,  -  с
нами все ясно, три шкуры  спустят.  Возмущенная  общественность,  контроль
министерства. А прокуратура, известно...
     - Раз известно, Петр Николаевич, зачем рассказывать? -  тихо  спросил
Турилин. Лева видел, что полковник еле сдерживается,  цинизм  Орлова  хоть
кого мог вывести из себя. И будь на месте подполковника другой, Турилин бы
такой пошлости не спустил. С Орловым же дело  иное.  Когда  предшественник
Турилина ушел на пенсию, в отделе не сомневались, что начальником назначат
заместителя, полковника Иванова, на его  же  место  -  полковника  Орлова.
Приход в отдел Турилина был неожиданным. Из провинции - в МУР, когда своих
классных работников  хватает!  Орлов  и  сидел-то  на  должности  старшего
инспектора потому, что ждал вакансии, так бы давно с  повышением  в  район
ушел.
     Турилину ситуация была известна, заскоки Орлова он терпел, щадил  его
самолюбие.
     Лева поведение  начальника  осуждал  молча.  Сеня  Новиков  испуганно
поглядывал на всех сквозь  очки,  жаждал  всеобщего  мира  и  дружбы,  рта
раскрыть не  смел,  так  как  Орлова  боялся  еще  больше,  чем  Турилина.
Четвертый в группе, майор Кирпичников, сидел, листая  толстое  "Дело".  Он
всегда ходил с папкой под мышкой,  чтобы  никому  и  в  голову  не  пришло
поручить Кирпичникову новое "Дело". Преступления, над  раскрытием  которых
он работал, отличались удивительной сложностью, знали о них все сотрудники
отдела, так как Кирпичников с каждым не преминул посоветоваться. И  сейчас
он,  сдержанно  вздыхая,   листал   папку   неторопливо   и   походил   на
исследователя, человека, вконец замученного непосильным трудом,  но  долгу
преданного,  затем  как  бы  спохватился,  папку  закрыл  и  посмотрел  на
Турилина: мол, только прикажите, я готов.
     - Петр Николаевич прав, расследование возьмут на  контроль,  -  тихо,
словно разговаривая сам с собой, произнес Турилин. От откинулся в  кресле,
вытянул под столом длинные ноги, взглянул на Орлова. - Кто поведет дело?
     Орлов скользнул  безразличным  взглядом  по  Кирпичникову  и  Гурову;
посмотрел  на  нахохлившегося,  как  воробей,   Новикова,   даже   фыркнул
возмущенно и пожал плечами. Турилин опередил его ответ:
     - Гуров. Лев Иванович в Москве полнеть начал. Работать,  естественно,
будете все - группа уголовного розыска  района,  инспектора  и  участковые
отделений. Сегодня же связаться  с  прокуратурой  города,  встретиться  со
следователем, учесть в плане розыска его предложения.  -  Турилин  говорил
тихо и монотонно, не  глядя  на  сотрудников.  -  Петр  Николаевич,  Гуров
подчиняется непосредственно вам, болен Иванов. Вас  назначили  исполняющим
обязанности. Вопрос с руководством  управления  согласован,  приказ  будет
сегодня.
     Лицо Орлова осталось бесстрастным, руки, однако, могли выдать,  и  он
заложил их за спину, сцепил пальцы в  замок.  Все  понятно,  его,  Орлова,
выдвинули на огневой рубеж. Либо грудь в крестах, либо голова в кустах.
     -  Ясно,  Константин  Константинович,  -   коротко   ответил   Орлов,
встретился взглядом с Левой и нехорошо улыбнулся.
     - Розыск может оказаться и простым,  и  очень  сложным,  -  продолжал
Турилин. - Главное - найти мотив убийства.  При  первичном  осмотре  места
преступления причины убийства установить  не  удалось.  В  квартире  вроде
ничего  не   взято.   Данный   факт   тщательнейшим   образом   проверить,
перепроверить и еще раз перепроверить. Родственников у  Ветрова  нет,  вам
придется встречаться и беседовать с его  друзьями,  знакомыми,  коллегами.
Будьте предельно деликатны, однако... - Турилин выдержал паузу,  подождал,
пока все не посмотрят на него... - звания  и  титулы  людей  из  окружения
Ветрова не  должны  влиять  на  качество  вашей  работы.  Желаю  удачи.  -
Полковник встал, взглянул на часы. - В двенадцать доложите план  розыскных
мероприятий.
     Только вышли из кабинета. Кирпичников открыл  свою  папку,  читая  на
ходу, направился было к себе, но Орлов остановил его, папку отобрал.
     - Хватит придуриваться. Ясно? Будешь работать, как все. - Он вошел  в
свой кабинет, швырнул "Дело" Кирпичникова на стол. -  Садись,  пиши  план.
Лева, диктуй ему. Ты, - он пальцем резко ткнул Новикова в грудь,  -  Семен
Андреевич, поезжай в район,  в  уголовный  розыск,  пусть  выдвигают  свои
предположения и срочно отрабатывают жилой сектор. В  котором  часу  Ветров
вернулся домой? Один, не  один?  Кто  вечером  гуляет  с  собаками?  Какие
влюбленные стоят в подъездах? Кто сидит у окна? Кто из жителей близлежащих
домов поздно возвращается с работы? Ты понял, Семен Андреевич?
     Семен Андреевич понял, его как ветром  сдуло.  Кирпичников  аккуратно
выложил на столе стопку  бумаги,  каллиграфическим  почерком  вывел  шапку
плана, ровненько подчеркнул и взглянул на Леву преданно...
     Машина уголовного  розыска  беззвучно  раскручивала  свое  гигантское
колесо, втягивая в себя бесчисленное количество информации, которая в виде
рапортов, справок, сообщений оседала на столе Гурова. Все  это  напоминало
процесс добычи зелота, когда во вращающийся таз с водой бросают  заступами
землю, и ценные породы оседают. На первом этапе розыска главное - черпнуть
лопатами так глубоко, чтобы преступник обязательно был  втянут  в  воронку
розыска, ну а потом не ошибаться,  анализируя,  фильтровать  и  отсеивать,
пока преступник не останется один. Лева еще ничего не фильтровал, он  лишь
группировал   поступающий   материал,   систематизировал   его;   что   не
укладывалось  ни  в  какие  логические  рамки,  тоже  выбрасывать  нельзя,
материалы  оказывались  в  папке  с  надписью  "Разное".  Так,  участковый
уполномоченный пишет, что  в  беседе  с  молочницей,  которая  через  день
приносила  Ветрову  молоко,  установлено:  покойный  выпивал  литр  молока
ежедневно, тридцать первого августа Ветров сказал,  что  второго  сентября
молоко приносить не надо. А убит  Ветров  в  ночь  с  первого  на  второе.
Глупость? Выкинуть в корзину?  А  почему  второго  молоко  не  нужно?  Год
человек пил молоко, вдруг передумал? Что случилось?
     Перепечатывать бумаги времени нет, почерки и манера изложения у людей
разные. Лева изучал каждую бумажку, чуть ли не  прибегал  к  помощи  лупы,
затем, уловив, о чем идет речь,  отчеркивал  красным  карандашом  ключевые
фразы.
     Заходил Орлов, садился напротив, быстро просматривал новый  материал,
выписывал в блокнот наиболее, на его  взгляд,  интересное  и  исчезал.  Он
пытался на ходу определить направление  главной  версии.  Через  некоторое
время Орлов появлялся, подбрасывал Леве собственные рапорты, опять копался
в "Деле". Лева ничего не спрашивал у Орлова, раз вернулся,  значит,  снова
мимо. Подполковник, совсем недавно розовощекий  и  полноватый,  с  мягкими
ловкими   движениями   и   соскальзывающей   улыбкой,   которые   так   не
соответствовали его резкой, максималистской натуре, осунулся и  побледнел,
улыбка наконец соскочила с его лица. Свои указания Орлов выражал теперь не
фразами, а односложно:  "проверить",  "уточнить",  "убрать",  "доставить",
"опросить", "выполнить"...
     Через несколько дней бумажный ливень перешел  в  дождь,  покапал  еще
немного, затем иссяк. Все задуманное  было  выполнено,  сотрудники  района
переключились на обычные дела и заботы. Кирпичников, успокоенный, вернулся
к своему столу, Новиков взглянул виновато, вздохнул и уехал в район,  Лева
и Орлов остались с грудой бумаг.


     Первого сентября Ветров в двенадцать часов дня  появился  в  редакции
журнала, видимо, приехал из дома. С двух до трех он  обедал  в  ресторане,
был, как обычно, молчалив и сдержан, выглядел усталым, но  умиротворенным,
его приятели решили, что он закончил какую-то большую работу, но ни о  чем
не расспрашивали - Ветров этого не любил. В три сорок пять Ветров  снял  в
сберкассе со своего счета шесть тысяч рублей - гонорар за последнюю книгу,
который был переведен из издательства накануне. В  течение  недели  Ветров
звонил в  сберкассу,  интересовался,  поступили  ли  деньги.  В  сберкассе
Ветрова хорошо знали, так как начисления он получал хотя и редко, но,  как
правило, большими суммами и сразу их  снимал,  оставляя  рубли,  чтобы  не
закрывать счет. Тридцать первого,  узнав,  что  деньги  поступили,  Ветров
попросил приготовить ему всю сумму крупными купюрами,  деньги  заказали  и
выплатили сторублевками из новой пачки в десять тысяч.  Таким  образом,  в
сберкассе удалось установить серию и номера полученных Ветровым  купюр.  В
четыре часа он  позвонил  своему  другу  Евгению  Шутину  и  назначил  ему
свидание в семь вечера в кафе на Калининском проспекте. С четырех до  семи
Ветрова видели в бильярдной одного творческого клуба. Вечер Шутин и Ветров
провели в кафе. В десять Ветров проводил Шутина до дома и, как  он  сказал
другу,  хотел  еще  прогуляться,  чтобы  к  одиннадцати   быть   у   себя.
Действительно, около одиннадцати Ветрова видели  в  переулке.  Ветров  был
один. По мнению экспертов, его убили около двенадцати.  В  переулке  после
одиннадцати малолюдно,  главное  же,  в  подъезде,  где  живет  Ветров,  с
одиннадцати до часу стояла  молодая  пара.  Допрошенные  порознь  и  очень
подробно девушка и молодой человек утверждают, что Ветров пришел один. Они
его хорошо запомнили, так как парень  попросил  у  Ветрова  сигарету,  тот
отдал  пачку,  сказал,  что  искренне  завидует,  и  подмигнул.  Вслед  за
писателем по лестнице поднялись муж с женой из  седьмой  квартиры,  больше
никто не проходил. Однако человек убит и деньги не обнаружены. Если убийца
не входил, значит, он был и остался в доме. Проверка этой версии  казалась
очень перспективной, но ничего не дала. Жильцы  расположенных  в  подъезде
квартир  либо  имели  стопроцентное  алиби,  либо   не   могли   совершить
преступление   по   иным   причинам.   Ведь   трудно   предположить,   что
семидесятилетняя  одинокая  пенсионерка,  чье  пребывание  в   собственной
квартире - никто подтвердить не может, застрелила человека.
     Турилин прочитал  итоговую  справку,  посмотрел  на  Орлова,  перевел
взгляд на Гурова и сказал:
     - Оставим пока в стороне вопрос - как  и  когда  преступник  вошел  и
вышел.
     - Целовались и не заметили, - предположил Лева.
     - Парень, но не девица, - возразил Орлов, - у них на этот счет  чутье
острое.
     - Согласен,  -  Турилин  кивнул.  -  Однако  убийцу  в  любом  случае
необходимо найти. Ветров не мог выстрелить  себе  под  лопатку,  -  сказал
Турилин. - У вас есть другие  предложения,  кроме  убийства?  -  И  жестом
остановил пытавшегося было вмешаться Леву.
     Орлов твердо посмотрел Турилину в лицо и четко ответил:
     - Совершено убийство, преступник не обнаружен,  виноват  подполковник
Орлов.
     - Верно, - согласился Турилин, -  пока  не  обнаружен,  мы  виноваты.
Турилин, Орлов и Гуров. Ну, как будем дальше жить? - И, не ожидая  ответа,
продолжал: - Видимо, убийство совершили из-за денег. Шесть тысяч  -  сумма
серьезная.  -  Турилин  отодвинул  на  край  стола  три  толстых  папки  с
материалами, положил на них справку о проделанной работе. - Лев  Иванович,
бумаги вы можете забрать. В каком направлении  вы  собираетесь  продолжать
работу?..


     Перешагнув  порог  своей  квартиры,  Лева  почувствовал  опасность  и
остановился. Несколько  секунд  он  раздумывал,  зажег  в  прихожей  свет,
прикрыл за собой дверь. В квартире кто-то побывал. Кто? Зачем? Как  вошел?
Лева прислонился к двери, стоял, не двигаясь. Прихожая пуста, слева  дверь
в комнаты. Лева повернул  ключ  в  этой  двери  и  запер  комнаты,  теперь
оставалась ванная, туалет и кухня. Лева вновь оглядел  прихожую,  никакого
тяжелого предмета на глаза не попадалось, пистолет, естественно,  лежит  в
сейфе. Можно выйти, закрыть дверь вторым ключом и позвонить дежурному. Что
сказать?  "Не  знаю  почему,  но  убежден,  что  в  моей  квартире  кто-то
находится". Приезжает группа, рвется с ремня могучая овчарка, поблескивают
вороненые стволы пистолетов. Кто-то безоружного Леву  плечом  оттесняет  к
стене... В квартире никого не находят.
     Лева вытер холодный пот, словно пережил все  случившееся,  и  в  этот
момент понял, что именно насторожило  его.  Он  рассмеялся,  снял  пиджак,
повесил на вешалку и, насвистывая, прошел на кухню. Из  ванной  послышался
шорох. Лева включил плиту, поставил чайник и громко сказал:
     - Выходи с поднятыми руками и сдавайся! Выходи, иначе запру ванную!
     Скрипнула дверь, в кухне появилась  высокая  худая  девочка,  длинные
волосы и расклешенные брюки делали ее похожей на танцовщицу.
     - Положи ключ на место, - не поворачиваясь к ней, продолжая  возиться
со сковородкой, сказал Лева. - Тебе  не  говорили,  что  тайное  похищение
чужого имущества по Уголовному кодексу квалифицируется как  кража?  Статья
сто сорок четвертая, часть первая.
     Незваная гостья села, положила ключ на стол, закинула  длинные  русые
волосы за спину, и при ярком освещении стало понятно, что это не  девочка,
а вполне взрослая девушка, с красивыми подведенными глазами и  чувственным
капризным ртом.
     Ее звали Маргарита, жила она этажом выше и познакомилась с Левой чуть
ли не на второй день его переезда. Она явилась без приглашения и, протянув
узкую ладошку, сказала: "С приездом,  коллега,  меня  зовут  Марго".  Лева
вздрогнул при слове "коллега", которое часто употреблял Турилин. Правильно
оценив агрессивный характер гостьи,  спросил:  "Марго?  Интересно.  А  как
записано в метрике,  или  вы  уже  получили  паспорт?"  -  "В  паспорте  -
Маргарита Николаевна!" - "Очень интересно, - Лева развел руками, - но я, к
сожалению, не Мастер и Маргаритой называть тебя не могу. Марго? Так  я  не
Генрих Наваррский. Я буду звать тебя Ритой", - вынес приговор Лева.
     Таким  образом,  война  была  объявлена  сразу  и  с  того   дня   не
прекращалась ни на минуту.
     Рите  недавно  исполнилось  двадцать,  она  перешла  на  третий  курс
юридического факультета МГУ, считала  себя  следователем,  прокурором  или
адвокатом, в зависимости от настроения, и самой хорошенькой  девчонкой  на
факультете.
     - А ты  действительно  сыщик,  Лева.  -  Рита  взглянула  на  него  с
любопытством. - Как ты узнал, что я тебя жду?
     Лева поджарил кусочки колбасы и разбил несколько яиц.
     - Вот тебе домашнее задание, - Лева начал искать соль. - Как я узнал,
что в квартире посторонний и именно ты.
     Риту выдали французские духи. Входя в  квартиру,  Лева  почувствовал,
что насторожил его запах, и тут же узнал духи.
     - Я тоже хочу яичницу с колбасой, - заявила  Рита  и  быстро  достала
тарелку и вилки.
     - Прекрасно, но это уменьшит мой ужин  ровно  наполовину,  -  ответил
Лева.
     Дома  Риту  закармливали,  готовили  для  нее  деликатесы,   но   она
капризничала, еле неохотно. Зато у Левы Рита лопала с  отменным  аппетитом
пельмени, готовые котлеты, в общем, все, что оказывалось на столе.
     - Ты поймал убийцу? - вытирая корочкой тарелку, спросила Рита.
     - Ловят бабочек, преступников задерживают, - ответил  Лева.  -  И  ты
ошибаешься, я не разыскиваю убийцу. Расследую неинтересное, нудное дело.
     - Ты, как всегда, врешь, Лева, - безапелляционно изрекла Рита и  была
не права, так как Лева лгал  редко.  -  Бабочек  ловят?  А  что  делают  с
девушками?
     За несколько месяцев знакомства Лева так и  не  привык  к  ее  манере
вести разговор. Задав вопрос и не выслушав ответ, Рита задавала  второй  и
тут же высказывала свое категорическое суждение по третьему вопросу.
     - Девушек любят, - Лева встал, взял Риту под руку и повел к дверям, -
особенно  любят  девушек,  которые  воруют  запасные  ключи  и   незаконно
проникают в чужие квартиры. - Он прислонился к дверному косяку. -  Ритуля,
я устал, как собака.
     - Собаки устают лишь на Севере, где на них ездят. Наши собаки  ленивы
и избалованны. - Рита стояла, положив ладони  на  узкие  бедра,  вероятно,
изображала ковбоя.
     - Я устал, как собака из  рассказа  Джека  Лондона,  -  Лева  щелкнул
замком на двери.
     - Тебе не хочется меня поцеловать?
     Лева взял  девушку  за  руку,  прикрыл  глаза,  страстно  вздохнул  и
поцеловал в щеку.
     - Сразу видно, что из деревни. Ты любишь вот таких,  -  Рита  развела
руки,  показывая,  каких  толстых  девушек,  по  ее  мнению,  любит  Лева,
выскочила на площадку и показала язык. - Я  тебя  терпеть  не  могу,  -  и
походкой манекенщицы направилась к лестнице.
     - До завтра. - Лева закрыл дверь и занялся раскладушкой. Каждый вечер
он давал клятву разломать ящики и отыскать свой любимый диван-кровать.
     Засыпая, Лева подумал, что завтра надо сходить в библиотеку  и  взять
книгу Павла Ветрова.



                               ГЛАВА ТРЕТЬЯ

     На прикрепленной  к  двери  металлической  пластинке  было  написано:
"Ирина и Олег Перовы", и чуть ниже: "Мир этому дому".
     Лева одернул пиджак, зачем-то откашлялся и позвонил, стараясь,  чтобы
звонок был спокойным, не слишком коротким и не  нахально  длинным.  В  эту
квартиру Леву привел разговор с Евгением Шутиным.
     Гуров не верил, что убийство совершено из-за денег. Он разделял точку
зрения подполковника Орлова. Убийство готовилось, деньги же  Павел  Ветров
получил за несколько часов до смерти, когда преступник уже все  выверил  и
рассчитал. Лева  смалодушничал,  не  сказал  о  своем  мнении  в  кабинете
Турилина, не хотел поддерживать  Орлова  и  выступать  против  начальника.
Необходимо найти истинный мотив преступления, убийца не пришел со стороны,
он хорошо знал Ветрова, полагал Лева.
     С близкими Ветрова необходимо познакомиться, постараться найти  среди
них людей, могущих помочь розыску преступника,  но  не  допрашивать  их  в
кабинете, где разговор всегда носит официальный характер.
     Начал Лева с Евгения Шутина.  Разговор  у  них  не  получился,  Шутин
занимался организацией похорон.
     - Вы придете в себя, и  мы  встретимся,  -  сказал  Лева,  -  а  пока
припомните, пожалуйста, с кем Ветров общался в последнее время. Вы  знаете
его приятелей, знакомых?..
     Лева сразу позвонил Перовым, так как Шутин как бы невзначай, но  явно
умышленно обронил, что покойный был безнадежно влюблен в Ирину Перову.
     Аллея  начиналась  сразу  после  Белорусского  вокзала  и,   рассекая
Ленинградский проспект, тянулась до Сокола.
     Ирина легко ступала белыми туфельками  по  влажной  земле,  улыбаясь,
смотрела на смыкающиеся впереди кроны деревьев, и ей казалось,  что  аллея
ведет непосредственно в рай.
     Прошел дождь, трава облегченно выпрямилась, деревья замерли, стараясь
сохранить драгоценную влагу, сейчас, ночью, набраться сил для нового  дня.
Ведь к утру уплотнятся потоки машин, стремящихся стереть  аллею  до  узкой
осевой. Аллея днем вдыхала аромат выхлопных газов,  съеживалась,  терпела,
чтобы ночью восстать заново и дарить запахи  детства,  отвечая  добром  на
зло.
     Все было как в кино.
     Сегодня, нет, уже вчера,  Ирина  вышла  замуж  за  самого  красивого,
самого сильного и мужественного, самого замечательного человека на земле.
     Ирина, Олег, Павел Ветров и Евгений  Шутин  убежали  со  свадьбы,  от
гостей, которые продолжали, не замечая отсутствия молодоженов,  веселиться
в ресторане.
     Ирина шла рядом с Павлом, чуть отстав -  Олег  с  Евгением.  Шли  они
быстро, почти бежали, но не  потому,  что  торопились,  спешить  абсолютно
некуда, просто целый день они были очень скованны.
     Дворец  бракосочетания,  радостная,  но  изнурительная  и  показушная
процедура,  затем  обед  с  Ириниными  родителями,   тетками   и   прочими
родственниками. Вечером  в  ресторане  свадьба,  положенные  тосты,  речи,
пахнущее и не умирающее  "горько!"  Они  тянулись  друг  к  другу  губами,
взглядом извиняясь и прощая, мечтая о воле и  настоящем  поцелуе.  Наконец
терпение кончилось, и они сбежали. Павел с Евгением прикрывали их отход, и
теперь вчетвером они идут, летят по аллее.
     Ирина в белом платье, сняв фату и размахивая ею, словно  факелом  или
знаменем, шла все быстрее и быстрее. Павел поддерживал ее за локоть, когда
надо было перепрыгнуть лужу, рассказывал  что-то  смешное,  Ирина  его  не
слышала. Машины слева и справа проносились, шаркая  шинами,  на  мгновение
высвечивая темную листву и белую фигуру Ирины. Она счастливо  улыбалась  и
повторяла где-то услышанную фразу: "Не плыви по течению, не  плыви  против
течения, а плыви туда, куда тебе нужно".
     ...Они  встретились  месяц   назад   на   вечеринке.   Первого   мая.
Разношерстная компания молодежи, никто из них не хотел  отмечать  праздник
вместе, но к вечеру кто-то кому-то позвонил, кликнули  друзей,  собирались
на еще не обжитой, холодной даче, прихватив из дома кто что мог. Настоящее
веселье всегда возникает экспромтом. Среди музыки, шума  и  слегка  пьяной
болтовни  крутилась  любовь.  Ирина  пользовалась   успехом:   лукавая   и
женственная,  она  держалась  с  поклонниками  ровно   и   снисходительно,
уклоняясь и  не  уклоняясь  от  легких  поцелуев,  танцевала  не  уставая,
переходя из рук в руки, словно эстафетная  палочка,  принадлежала  всем  и
никому. В свои двадцать лет она  уже  умела  остановить  мужчину  даже  не
взглядом, а лишь легким движением бровей, взмахом ресниц. Танцуя с  Олегом
- его она видела впервые, - Ирина была удивлена, что он не  набычился,  не
стал заниматься гипнозом, не потянулся пьяными губами, а улыбнулся открыто
и радостно, заговорщицки подмигнул.
     - Душно, пойдем подышим, - сказал Олег.
     "Похожи, как оловянные солдатики",  -  подумала  Ирина  и  недовольно
поморщилась. Продолжая танцевать, Олег направился к двери, Ирина убрала  с
его плеч руки, хотела отойти и тут только  поняла,  что  она  не  касается
пола. Олег, взяв ее за талию, приподнял,  держал  в  воздухе,  простодушно
улыбался, словно не понимая ее возмущения. Ирина попыталась вырваться,  ее
кулачок отскочил от его груди. Ирину и раньше носили на руках, но  мужчины
при этом сдерживали дыхание и вымученно  улыбались,  руки  их  становились
жесткими, делали ей больно.  Олег  танцевал  легко,  она  плыла  рядом  по
воздуху, не ощущая собственного веса, его широкие ладони держали ее  мягко
и уверенно.
     Олег вынес ее на веранду,  закрыл  за  собой  дверь  ногой,  и  Ирина
почувствовала, что там, в комнате, все  замолчали.  Олег  поставил  ее  на
стол, пригрозил пальцем, будто нашалившему ребенку. Ирина прижала ладонями
юбку и тихо сказала:
     - Снимите меня.
     - Ты убежишь, - Олег сел на стол, поднял голову и засмеялся.
     - Поставьте  меня  на  пол.  -  Она  могла  бы  спрыгнуть,  но  Ирине
захотелось, чтобы он снова взял ее на руки.
     - Как тебя зовут? - Олег, стряхивая пыль, провел ладонью по  столу  и
посадил ее рядом.
     В этот вечер больше никто Ирину танцевать не приглашал.
     Через несколько дней Ирина приехала в аэропорт провожать Олега,  лишь
в Шереметьеве ей стало известно, что он улетает в Софию.
     - Небольшая командировка, - говорил Олег, улыбаясь.
     Она знала, что ему двадцать семь,  он  одинок,  только  что  закончил
институт тонкой химической технологии и  получил  распределение  на  завод
химического машиностроения. На ее вопрос,  почему  закончил  институт  так
поздно, Олег, как всегда, ответил шутливо:
     - Потому, что лоботряс и физкультурник. Каждый день делаю  гимнастику
по радио.  Чувствуешь,  какой  здоровый!  На  институт  вечно  времени  не
хватало.
     Он был необъяснимо, фантастически  сильный.  Казалось,  что  под  его
смуглой кожей переливалась тяжелая ртуть,  но  когда  он  напрягал  мышцы,
ртуть превращалась в сталь.
     Только  в  Шереметьеве  Ирина  узнала,   что   Олег   мастер   спорта
международного класса по штанге...
     В аэропорт они ехали порознь, что удивило, даже обидело Ирину.
     - Я должен ехать вместе с ребятами, -  сказал  Олег,  не  вдаваясь  в
подробности. - У нас так принято. Жены приезжают  отдельно.  Встретимся  у
гостиницы, в зале ожидания.
     Тогда Ирина не обратила внимания на слово  "граница".  Но,  прибыв  в
международный аэропорт, поняла, что тут действительно граница.  Улетающие,
даже  иностранцы,  которые  обычно  ведут  себя  довольно   шумно,   здесь
разговаривали вполголоса, держались подчеркнуто корректно. Ирина несколько
растерянно оглядела зал.
     Олег стоял в группе мужчин, увидев Ирину, быстро  подошел,  подвел  к
своим приятелям и, чуть сжав Ирине локоть, сказал:
     - Знакомьтесь, ребята. Ириша, моя невеста.  Мы  любим  друг  друга  и
после моего возвращения женимся. Ириша приглашает всех на свадьбу.
     Они не говорили о женитьбе, не было и намека до этого момента Олег ни
слова не произнес  о  любви.  Они  даже  не  целовались.  При  встречах  и
расставаниях Олег целовал ее в щеку или в  лоб,  словно  она  не  взрослая
девушка, а ребенок.
     Услышав такое своеобразное объяснение в любви, Ирина покраснела,  под
откровенно любопытными взглядами  смутилась  еще  больше,  протянула  руку
ближайшему. Они знакомились с ней, галантно раскланивались, брали ее  руку
осторожно, словно рука фарфоровая. Только позже Ирина поняла,  что  ребята
боялись сделать ей больно.
     Когда знакомство состоялось, замолкли поздравления и Ирина  с  Олегом
отошли в сторонку, он объяснил, кто такой  Олег  Перов,  что  это  команда
штангистов и летят они на товарищеский матч.
     - Неужели ты не читала обо мне, не видела по телевизору?  -  удивился
он.
     Ирина  отрицательно  покачала  головой,  не  зная,   радоваться   или
огорчаться оттого, что Олег оказался знаменитостью.
     - Это к лучшему, - подвел черту  Олег,  -  не  люблю  околоспортивных
девочек.
     И он начал рассказывать о своих друзьях, вскользь говорил о  титулах,
акцентируя внимание на  том,  что  все  они  исключительно  замечательные,
мужественные ребята, прекрасные товарищи и бойцы.
     Ирина взглянула на него и спросила:
     - Кто сказал, что я выйду за тебя замуж? - И испугалась:  обидится  и
уйдет, она останется одна.
     Олег положил руку на ее плечо:
     - Не пойдешь, поведут поневоле. В жизни не просить, отнимать надо.  -
Он улыбался, глаза смотрели холодно и зло.
     "Так он смотрит на штангу",  -  решила  Ирина  и,  досадуя  на  себя,
сказала:
     - Меня отнять нельзя, придется попросить. - Она прижалась к его груди
и всхлипнула...
     Ирина ходила в институт, писала лекции,  разговаривала,  отвечала  на
какие-то вопросы, занималась хозяйством, в общем, жила как обычно.  Делала
она все привычные вещи словно во сне, она  дремала  в  ожидании  какого-то
события,  все  окружающее  не  интересовало  ее,  важно   было   то,   что
надвигалось. Что надвигается, Ирина не знала, она чувствовала,  что  скоро
жизнь пойдет совсем иная, неизвестно, хорошая или плохая, но иная. Мать  с
отцом ни о чем не догадывались, и она не представляла себе, как сообщить о
замужестве. Подругам она тоже ничего не говорила. А что она могла сказать?
"Неделю назад я познакомилась с  человеком,  который  утверждает,  что  мы
любим друг друга и скоро поженимся"? Ирина не знала, любит ли  она  Олега,
так как теперь не понимала, что такое любовь. Неделю назад знала абсолютно
точно, теперь - нет. Совершенно необходимо находиться  рядом  с  ним,  все
остальное несущественно. И она жила и ждала.
     Ирина  ужинала  с  родителями,  улыбалась  шуткам  отца,  которых  не
слышала, когда по нервам неожиданно ударило: "Олег Перов"...
     - Что Олег? Где? - Ирина вскочила из-за стола, озираясь.
     Родители недоуменно переглянулись.
     "Завтра наши богатыри возвращаются на Родину, - сообщил диктор радио.
- Прослушайте сводку погоды..."
     Ирина посмотрела на транзистор, почувствовала, что сейчас заплачет, и
выбежала из комнаты...
     Олег встретил ее у института, будто не улетал никуда, и Ирина  сунула
ему свою папку так же, как неделю назад.  Он  легко  обнял  ее  за  плечи,
поцеловал в висок, о чем-то  спросил,  что-то  начал  рассказывать.  Ирина
ничего не слышала, была на грани обморока, наконец не выдержала и села  на
скамейку.
     - Ты нездорова? -  Олег  наклонился  и  заглянул  ей  в  лицо.  -  На
несколько дней оставить нельзя.
     Ирина сказала  маме,  что  вечером  к  ней  придет  один  человек,  и
спросила, будет ли дома отец. Мама ответила, мол,  куда  ему  деваться,  и
засуетилась по хозяйству.
     В шесть неожиданно пришли Иринины тетки Оля и Клава, вскоре  появился
глава клана Власовых - дед Василий, а к семи в их маленькой квартирке было
не продохнуть  от  родственников.  Ирина,  ничего  не  понимая,  с  ужасом
смотрела на это нашествие.
     Все оживленно переговаривались, не обращая внимания на Ирину. Женщины
хлопотали на кухне и у стола, мужчины курили на лестничной площадке.  Олег
пришел около восьми,  как  и  обещал;  сделав  общий  поклон  и  понимающе
улыбнувшись, он при всех поцеловал Ирину в лоб. Она хотела шепнуть, что не
виновата, сама не знает, почему столько народу, но, чувствуя на  себе  уже
многозначительные взгляды родни, промолчала.
     Сели за стол, наполнили рюмки. Олег  ловко  и  незаметно  налил  себе
воду.  Наступила  томительная  пауза.   По   обычаю,   когда   за   столом
присутствовал дед Василий, первый тост должен  был  говорить  он,  но  дед
молчал. Олег поднялся, стараясь не улыбаться, сказал:
     - Ну что мы, словно не  знаем,  зачем  собрались?  Ириша  согласилась
выйти за меня замуж, я постараюсь оправдать столь высокое  доверие.  Будем
здоровы, - и выпил, ни с кем не чокаясь.
     Больше никто не выпил, все молчали, смотрели на  деда.  Он  отодвинул
рюмку, крякнул, долго откашливался, наконец сказал:
     - Как понять "она согласилась"? А отец с матерью?
     Ирина, зная суровый нрав деда, хотела прийти Олегу на помощь,  но  он
под столом легко сжал ей руку.
     - Что отец с матерью? - простодушно спросил он. - Они, как я понимаю,
четверть века прожили, а у нас с Иришкой все  впереди.  -  Олег  подхватил
Ирину под руку, они встали.
     - Мы женимся, - сказала неожиданно для себя Ирина, - и остановить нас
могут только танки.
     ...И вот сегодня, нет, уже вчера утром Ирина  вышла  замуж.  Он  идет
сзади, ее муж. Она не слышит, что говорит этот  взрослый,  но  удивительно
непосредственный человек, который помогает ей  перепрыгивать  через  лужи,
она прислушивается к голосу Олега.
     На двери, обитой черным кожзаменителем, красовалась табличка:  "Ирина
и Олег Перовы". Олег протянул Ирине ключ, она сделала книксен, хотела  уже
открыть, но Евгений, театрально поклонившись, остановил ее:
     - Минуточку! - Он вынул из спортивной  сумки  бутылку  шампанского  и
стаканы.
     - Воруем потихоньку, - сказал Павел радостно.
     Евгений холодно посмотрел на  друга,  один  стакан  спрятал  назад  и
сумку.
     - Я больше не буду, - быстро сказал Павел и выхватил стакан из сумки.
     Евгений  открыл  шампанское,  брызнул  на  дверь  и,   подняв   руку,
торжественно произнес:
     - Мир этому дому! Открывай! Женщину на руки!
     Ирина открыла дверь. Олег подхватил ее на руки, точнее, посадил ее на
одну руку, и они вошли.
     Лампочки без абажуров ярко освещали совершенно  пустую  двухкомнатную
квартиру - Олег купил ее недавно и сам здесь еще не  жил.  Лишь  в  центре
большой комнаты стоял стол, заставленный кубками  и  хрустальными  вазами,
одна стена была увешана вымпелами и медалями.  Голые  без  занавесок  окна
казались огромными. Пахло клеем и свежим деревом. На кухне, однако,  белел
холодильник. Ирина обошла квартиру на цыпочках, словно  боялась  разбудить
кого-то, выглянула на балкон, повернулась к наблюдавшим за ней мужчинам  и
сказала:
     - Мне так приятно будет все делать самой. Это так  здорово,  что  еще
ничего нет!
     - Святая простота, - вздохнул Павел.
     - Да замолчи ты, циник! - оборвал  его  Евгений,  доставая  из  своей
сумки завернутые в салфетки бутерброды, блюдо с заливной рыбой и еще  одну
бутылку шампанского.
     - Это вам на завтрак, дети, - он положил все в холодильник. -  Павел,
на выход!
     С тех пор прошло больше пяти лет.



                             ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

     Лева сидел на кухне за большим столом, сделанным из толстых  сосновых
досок.  Дерево,  видимо,  слегка  обжигают,  выявляя  его  фактуру,  затем
покрывают бесцветным лаком. Прочно и  надежно,  ничего  не  пачкается,  не
скрипит  шляпки  гвоздей,  выглядывающих  из  дерева,  словно  изюмины  из
пасхального теста, гарантируют нерушимость сооружения.
     Ожидая хозяйку, которая говорила по  телефону,  Лева  хотел  сдвинуть
стол с места и улыбнулся собственной неудаче. Насколько  успел  разглядеть
Лева, все в квартире Перовых было прочно и солидно, и удобно, без  броской
сиюминутной показушности. Ничего не сверкает, не бросается в глаза, мягкий
палас приглушает шаги, свет в холле  рассеянный,  стены  под  дерево,  все
спокойно, очень спокойно.
     Только  взгляд  хозяйки  показался  Леве  не  спокойным,  лихорадочно
блестящим,  словно  у  Ирины  была  высокая  температура.  "Такая  у  меня
профессия, - с горечью подумал Лева. - Раз пришел, значит, улыбок не  жди,
радоваться людям нечего. Многие сравнивают  нашу  профессию  с  профессией
врача, мол, врач тоже порой делает больно, но лечит, спасает  жизнь.  Врач
делает больно порой, мы делаем больно почти всегда, и как ни деликатничай,
а все равно больно. Вот пришел, только  "здрасьте"  сказал,  а  Ирине  уже
больно, она хватается за ненужный телефонный звонок".
     Ирина вернулась на кухню.
     - Извините, - сказала она и попыталась  улыбнуться.  -  Мы,  женщины,
такие болтушки. Сейчас я сварю кофе.
     - Спасибо, - Леве показалось, что  Ирина  решила  варить  кофе,  тоже
чтобы как-то оттянуть разговор.
     Что увидел  писатель  Ветров  в  этой  молоденькой  женщине,  за  что
полюбил?
     Ирина была маленького роста, с тонкой мальчишеской фигурой  и  легкой
походкой. Темно-русые волосы она стригла коротко, брови у нее были  темнее
волос, а глаза совсем светлые. Внешне она безусловно привлекательна, но не
более того, решил Лева. Что-то в ней Ветров увидел еще.
     - Вы ищете убийцу Павла. - Ирина не спросила, сказала  утвердительно,
поставила перед Левой чашку и села напротив.
     Лева не ответил, встретился с Ириной взглядом и увидел  в  ее  глазах
такую  боль  и  тоску,  что  быстро  отвернулся.  "Почему  я  должен  этим
заниматься? Но как искать преступника и не беспокоить хороших  людей?  Она
пришла с похорон и ждет мужа, вовремя я приперся..."
     - Извините, - Лева встал, - я  вспомнил  об  одном  неотложном  деле.
Извините. Я позвоню вам на днях.
     Ирина все-таки не выдержала и заплакала, слезы побежали по ее  щекам,
она вытерла их ладошкой.
     - Не лгите, садитесь и пейте кофе. Курите, - Ирина не стыдилась слез,
не прятала лицо. - Я сейчас, я вообще-то сильная. Понимаете, Павел...  Так
вот, сразу. Я сейчас. - Она быстро вышла из кухни.
     Зазвонил телефон, аппарат стоял здесь же,  на  кухонном  столе.  Лева
снял трубку.
     - Гуров? - услышал он голос подполковника Орлова.
     - Слушаю, Петр Николаевич.
     - Обнаружено завещание Ветрова. У тебя  телефон  не  параллельный?  -
быстро спросил Орлов.
     - Не знаю, - соврал Лева, убежденный,  что  Ирина  не  снимет  другую
трубку.
     - Девица рядом? Она не может услышать?
     - Говорите, хотя я все понял, - сказал Лева.
     - Что ты понял? Что? Кто в наше время пишет завещания?  Ты?  Я?  Кто?
Ветров знал, что ему грозит опасность. Ты понял? Ты знаешь,  кому  он  все
завещает?
     -  Знаю,  -  Лева  разозлился  на  начальника,  на  его  радостный  и
безапелляционный тон.
     - Раз ты такой умный, - Орлов рассмеялся, - так тряхни эту девицу как
следует. Почему это писатель Ветров, одинокий  человек,  завещает  пай  за
кооперативную  квартиру  и  причитающиеся  ему  в   издательствах   и   на
киностудиях гонорары замужней женщине? Почему,  Лева?  Между  ними  что-то
было, и это что-то может оказаться серьезной зацепкой. Знаешь, тащи-ка  ее
сюда.
     - Не стоит,  успеем.  -  Лева  улыбнулся  вернувшейся  Ирине,  жестом
показал, что извиняется за разговор.
     - Кофе пьешь? - спросил Орлов.
     - Конечно. Извините за совет, Петр Николаевич, - Лева  придумал,  как
отвлечь Орлова от Ирины и не дать им  встретиться.  -  Почему  бы  вам  не
заняться другой половиной?
     - А то я не догадался! - возмущенно фыркнул Орлов. -  Сейчас  я  этим
бывшим спортсменом займусь. Ну давай, - и он неожиданно повесил трубку.
     - У вас что-то случилось? - Ирина снова попыталась улыбнуться.
     - Очередная неприятность, Ирина. -  Лева  тоже  изобразил  улыбку.  -
Можно вас так называть? Какой  же  я  ерундовый  сыщик,  если  у  меня  на
физиономии все написано.
     - Вы славный  сыщик,  Лев  Иванович,  -  Ирина  все-таки  улыбнулась.
Помедлив, сказала: - Я не любила Павла, но  лучше  человека,  чем  он,  не
встречала. Павел был,  по-моему,  удивительно  мужественный  и  порядочный
человек.
     - Когда вы познакомились с ним? - спросил Лева.
     - В день свадьбы. Он был свидетелем Олега. Помню, товарищи  Олега  по
спорту разобиделись, что пригласил свидетелем постороннего, не из команды.
Олег очень уважал Павла, я даже ревновала порой. Павел относился  к  моему
мужу несколько снисходительно, меня это раздражало, затем  я  поняла...  -
Ирина замолчала, взяла сигарету и неумело закурила.
     - Что вы поняли? - спросил Лева.
     - Так, не важно. - Ирина закашлялась.
     - Ну, а все-таки?
     - Мне не хочется говорить на эту тему. - Ирина открыто  взглянула  на
Леву, и он сказал:
     - Когда вы поняли, что Павел любит вас? Он говорил об этом?
     - Никогда! - быстро ответила Ирина. - Никогда, ни полслова.
     Так ли это, хотел  спросить  Лева,  но  не  спросил.  Как  установить
истину? Ирина производит впечатление человека открытого и честного.  Нужны
факты, а не впечатления. Если Ирина была с покойным в близких  отношениях,
то убийцей может оказаться либо  Олег  Перов,  либо  кто-то  третий,  пока
неизвестный.  Убийство  из  ревности  на  данном  этапе  розыска  выглядит
наиболее убедительно. Деньги же взяли, инсценируя ограбление,  узнал-то  о
деньгах убийца, возможно, в последний момент. Ирина говорит, что не любила
Ветрова.
     - Павел любил  меня,  -  сказала  Ирина.  -  Я  знала,  удивлялась  и
восхищалась его любовью. Я совершенно ее не заслуживала. Павел  не  только
не сказал ни слова, он не искал встреч со мной.  Павел  всегда  оказывался
рядом в нужный момент, умел помочь.
     - То, что вы рассказываете, очень важно  для  меня,  -  после  долгой
паузы произнес Лева. - Чтобы найти врага Павла, мне необходимо понять  его
самого.
     Ирина  согласно  кивнула,  но  окинула  Леву  таким  взглядом,  будто
сказала: "Не дано вам, мелко плаваете!"
     Лева догадался и покраснел.  Когда  он  смущался,  в  нем  вспыхивала
красная лампочка, и Лева этой лампочкой управлять не научился, управлять -
нет, а использовать - да. Он посмотрел на Ирину открыто, ничуть не скрывая
своего смущения, и сказал:
     - Пусть мне не дано понять Павла Ветрова до конца, но я обязан, -  он
выделил последнее слово, - стараться в  силу  своих  возможностей.  А  вы,
Ирина,  обязаны  мне  помочь.  -  И  повторил,   растягивая   гласные:   -
Обя-я-за-а-ны.
     Несколько лет назад,  в  самом  начале  своей  работы,  Лева,  нанеся
ответный удар, тем более женщине, да еще молодой  и  обаятельной,  опускал
глаза, давал человеку прийти в себя. Сейчас Лева  смотрел  Ирине  прямо  в
лицо, не гипнотизировал, не  угрожал  взглядом,  просто  смотрел,  как  бы
предлагал: сбросим маски, будем естественны.
     - А то ведь нехорошо, Ирина, что вам хочется - вы  рассказываете,  не
хочется - умалчиваете. Нехорошо, нечестно.
     Лева любил и в неофициальных  беседах,  и  при  официальных  допросах
сводить все к сути, к конкретным понятиям: "хорошо и нехорошо", "честно  и
нечестно", "долг", "совесть". Он научился этому у отца. Лева  запомнил  не
просто слова, он умел  их  говорить,  обнажая  их  простую,  но  почему-то
многими забытую суть.
     Взгляд Ирины заметался, забился, словно  солнечный  зайчик,  пущенный
дрожащей рукой.
     - Я вам напомню, помогу, - говорил Лева. - Павел относился  к  вашему
мужу несколько снисходительно. Это раздражало вас, но вскоре вы  поняли...
- он сделал короткую паузу. - Что вы поняли, Ирина?
     Леве оставался всего один шаг, последнее усилие,  и  он  завладел  бы
тайной. Но именно последнего усилия и не хватило, он допустил  ошибку,  то
ли в тоне, то ли в каком-то лишнем движении, и порвал ту  невидимую  нить,
на которой удерживал Ирину. Она встала, отошла к  плите  и,  не  глядя  на
Леву, ответила:
     - Вы ошиблись, Лева, неверно меня поняли.
     - Возможно, - как можно беспечнее сказал он, понимая, что не  ошибся,
однако больше  ничего  от  нее  сегодня  не  добьется.  Он  уже  собирался
откланяться, подыскивал подходящие слова, мол, не хочу  быть  надоедливым,
но нам придется еще встретиться, когда вернулись с похорон  Олег  Перов  и
Евгений Шутин.
     Олег, как часто случается с бывшими спортсменами, за  последние  годы
несколько располнел и выглядел старше своих тридцати трех лет.  Шутин  же,
подтянутый, как всегда изящно одетый,  был  моложе  своих  сорока  лет.  В
общем, со стороны они казались ровесниками.
     С Шутиным Лева раскланялся, они утром уже  говорили  по  телефону,  с
Перовым поздоровался, и рука Левы потонула в огромной ладони экс-чемпиона.
"Такой не воспользуется пистолетом, шарахнет кулаком, расколет голову, как
орех", - подумал Лева, потирая слипшиеся после рукопожатия пальцы.
     - Помянем по русскому обычаю, - сказал Олег, натужно откашливаясь.
     Шутин смотрел задумчиво, несколько растерянно.  Перов,  помогая  жене
накрывать на стол, двигался энергично, несколько нервно,  говорил  быстро,
пытливо поглядывая на Леву, хотел узнать что-то большее, скрытое за ничего
не значащими словами.
     - Я почему-то считал, что сыщик всегда присутствует на  похоронах,  -
сказал Шутин, начал разливать коньяк, но рука так дрожала,  что  он  отдал
бутылку Леве. - Ведь убийца может выдать себя. -  Он  криво  улыбнулся.  -
Правда, он может выдать себя  и  на  поминках,  -  и  вытянул  над  столом
дрожащие руки.
     - Убийца - уголовник, он  не  из  приятелей  покойного,  -  глядя  на
Шутина, спокойно лгал Лева. - Преступника не было на кладбище и  не  может
быть на поминках. - Он чувствовал, что Перов ему верит, а Шутин - нет.
     - Время рассудит, - сказал Шутин и, расплескивая коньяк, молча выпил.
     Сидевший рядом Перов взял Леву за плечо, повернул к себе и спросил:
     - Вы его найдете?
     - Куда он денется? - Лева высвободил плечо и  отодвинулся.  -  Некуда
ему деваться.
     - Глупый и нахальный мальчишка, - тихо сказал Шутин и вдруг закричал:
- Что же это делается? Что делается? Павел, где  Павел?  А?  -  Он  встал,
махнул рукой, снова сел и начал ругаться.


     Лева шел по аллее, по которой пять  с  лишним  лет  назад  бежали  со
свадьбы Ирина и Олег, Шутин и Ветров.
     Никто из них не имеет  отношения  к  преступлению,  думал  Лева.  Они
любили Ветрова, безусловно любили. Шутин знал его с детства, чуть ли не  с
первого класса. Но Ветров добился того, о чем мечтал Шутин. Один  добился,
другой нет. Они соперничали всю жизнь. Моцарт и Сальери? Лева поддел ногой
камешек: "Мне надо менять профессию. Хорош, хорош, нечего сказать,  сидишь
у людей в доме, ешь и пьешь за одним столом, смотришь им в глаза, а закрыв
за собой дверь, начинаешь рассуждать: кто же из них убийца?"
     Лева сел на лавочку. Людей нельзя убивать, людей и обижать-то нельзя.
Однако Ветрова убили. Кто-то  выстрелил  ему  в  спину  и  убил.  Отнял  у
человека жизнь в расцвете сил, творчества, пусть не разделенной, но всегда
прекрасной любви. Этот кто-то может остаться безнаказанным. Не  должен.  И
он, Гуров, обязан найти человека, который выстрелил в спину Павлу Ветрову.
     - Лева, дай сигарету. Ты хоть и не куришь, но таскаешь с собой.
     Лева повернулся, рядом сидел подполковник Орлов. Лева  знал,  что  он
подполковник, а проходившие по аллее люди видели полноватого  мужчину  лет
пятидесяти, чуть курносого, на вид простоватого.  Лева  дал  подполковнику
сигареты и  зажигалку.  Орлов  закурил,  выпустил  сильную  струю  дыма  и
спросил:
     - Так что девица? Как она объясняет завещание?
     - Я не спрашивал, - неохотно ответил Лева.
     - "Я не спрашивал", - повторил Орлов, чмокнул, затягиваясь. -  Почему
же?
     - Мы же люди, Петр Николаевич. Нельзя все наваливать  на  человека  в
один день. Сегодня хоронили. Пусть отойдут немножко. - Лева тоже  закурил,
выпустил дым, кашлянул.
     - Люди? - Орлов  вздохнул.  -  Ты,  Лева,  человек.  Твой  Турилин  -
человек. Орлов просто профессионал. - Он курил,  мусоля  фильтр  сигареты,
размочаливая его крепкими, желтыми от никотина зубами, и причмокивал.
     Орлов вообще  любил  казаться  невоспитанным,  грубоватым  человеком,
подчеркивая это и в словах, и в поступках. Леву раздражала  его  нарочитая
мужиковатость. Однажды он видел Орлова в кабинете большого начальства. Там
даже простой костюм сидел  на  подполковнике  изящно,  безукоризненно  был
повязан галстук под белоснежным воротничком. Объяснялся он в том  кабинете
четкими округлыми фразами, курил не чмокая и уж, конечно, не шмыгал носом.
     - Мы обязаны относиться к людям внимательно, щадить их достоинство  и
чувства, - сказал Лева, понимая, что получит в ответ проповедь,  основными
аргументами    которой     будут     обвинения     в     слюнтяйстве     и
псевдоинтеллигентности,
     Он еще не закончил говорить, как Орлов заулыбался, ласково поглядывая
на Леву маленькими прищуренными глазками. Он взглянул на  Леву  один  раз,
второй, как бы примериваясь, с какой  стороны  удобнее  приняться  за  сей
лакомый кусочек.
     - Все твои люли-тюли в нашем деле ни при чем, - начал он неторопливо.
- Говоришь ты "извините" при обыске или молча в барахле копаешься, ты  дом
человека переворачиваешь. Скажи?
     Лева понял, что его никто не спрашивает, и промолчал.
     - В каждом доме люди живут разные. К  примеру,  мужик  -  проходимец,
мать с женой - хорошие, добрые бабы, - он довольно кивнул и причмокнул.  -
Разные, Лева. Однако ты все барахлишко своими руками лапаешь. Все, заметь,
так как оно в семье общее, и где что  припрятано,  неизвестно.  А  души  у
людей раздельные, каждому своя, а ты подряд хватаешь, без разбора.
     По аллее медленно шла влюбленная пара, и Орлов примолк, выжидая.
     -  Ишь,  любятся,  -  ерничая,  продолжал  он.  -  Поженятся.   Малый
запутается в каком-нибудь дерьме, ты к ним и придешь, Лева.  Представь,  -
Орлов округло развел руками. - Являешься. Квартирка. Понятые. Заметь,  для
этой девочки люди, как правило, знакомые. Соседи или дворник с лифтером. В
общем, красота. И тут, - он сделал паузу и взглянул хитро, - заметил ты на
стене фотографию в рамочке под стеклом. На фотографии той  невеста  вся  в
белом, а он, как положено, в черном. Оба, конечно,  глупо  улыбаются.  Ты,
Лева, как культурный, говоришь: "Извините, пожалуйста". Карточку со  стены
снимаешь и ножичком ее аккуратненько отколупываешь. Может,  валюта  именно
там, скажи? Ножичком аккуратненько? - Орлов смотрел на Леву серьезно,  уже
не чмокал, не ерничал, заговорил он чистым языком, литературным. - В  этой
ситуации, Лева, твои извинения и расшаркивания сплошное издевательство. Ты
пойми, Лева, ты пришел и разломал все, что они годами строили.
     - Не я, - сорвался Лева, - разломал преступник.
     - Верно. Но для семьи  виновником  в  большинстве  случаев  являешься
именно ты. И не переживай, не бери к сердцу. Ты о зубном враче думал?
     - Каком враче? - не понял Лева.
     - Который людям больно делает? Думал, думал, мы все думали.  -  Орлов
махнул на Леву рукой. - Представь, если бы врачу каждый раз было бы так же
больно, как пациенту? Представил? Мы бы быстренько  без  врачей  остались,
они бы все померли. Выводы сам делай.
     Лева не ответил, они посидели еще  немного,  думая  каждый  о  своем,
распрощались холодно. Лева дошел до  Белорусского,  проехал  по  кольцевой
остановку, вышел у зоопарка, до дома рукой подать. Что-то  в  разговоре  с
Орловым было  не  так,  в  чем-то  подполковник  его,  Леву,  надул.  Лева
размышлял, ворочал мозгами и наконец добился ответа. Орлов  решил  Перовым
заняться и  поехал  за  ним  на  кладбище.  Олег  Перов  с  Шутиным  домой
вернулись, а подполковник Орлов, видимо, лишь проводил их,  поглядывая  со
стороны. Почему же Орлов  не  пригласил  Олега  Перова  в  управление?  Да
потому, что подполковник Орлов нормальный ранимый человек. "Разговор наш с
Перовым не убежит, что сегодня, что завтра, побеседуем, а с похорон  друга
забирать жестоко".
     Так рассудил  подполковник  Орлов.  "Ага,  Петр  Николаевич!  -  Лева
ликовал. -  Значит,  ваши  штучки-дрючки,  жаргончик  и  прочее  -  только
средство защиты. Умный инспектор Гуров, - уговаривал себя Лева.  -  Умный,
но чуть-чуть с опозданием, раньше бы сообразил да преподнес свои  мыслишки
подполковнику. Вот бы натюрморт получился".
     Лева вышел из лифта и сразу  увидел  на  своей  двери  записку.  Если
просят позвонить  на  работу,  утоплюсь  в  ванне,  твердо  решил  Лева  и
прочитал: "Срочно позвони. Марго. Срочно". Он  вздохнул  облегченно.  Лева
вспомнил Ирину Перову, маленькую, голубоглазую, с копной  темных,  коротко
остриженных кудрей, затем Риту  -  высокую,  гибкую,  с  длинными  прямыми
волосами и темными подведенными глазами.  Соблазнительный  народ  женщины.
Наверное, я бабник, решил Лева. Хорошо это или плохо? Возможно, нормально.
Интересные женщины мне нравятся, что плохого? Но их  много,  а  мне  нужна
одна. И он вспомнил свою первую любовь, неожиданно ворвавшуюся и уходившую
медленно, словно тяжелая  болезнь,  чуть  ли  не  забирая  с  собой  душу,
оставляя измученное тело. И только  Лева  окреп,  встал  по-настоящему  на
ноги, вздохнул свободно, так на тебе... Да еще в своем же доме,  да  почти
несовершеннолетняя,  с  манерами  кинозвезды.  Лева  не   был   знаком   с
кинозвездами, но наверняка они вот такие, он вновь  взглянул  на  записку:
"Срочно позвони. Марго. Срочно".
     Лева вытащил из морозилки пельмени, поставил на  плиту  кастрюльку  с
водой.
     "Такие девочки каждого мужчину, который не плавится под их  взглядом,
как  стеариновая  свеча,  не  начинает  громко  ржать  и   бить   копытом,
воспринимают как личное оскорбление. Она и  бегает  ко  мне  каждый  день,
чтобы доказать свою неотразимость. А я  женюсь  на  маленькой  симпатичной
толстушке, - назло себе думал Лева, - носик пупочкой и глаза разные: синий
и карий. Зато она будет любить меня, а не себя,  и  чтобы  образование  не
выше среднего, так как если женщина красива, умна и образованна,  это  уже
патология, это не для нормальных людей..."
     Рассуждения Левы прервал звонок в дверь. Рита вошла, заложив руки  за
спину.
     - Здравствуй, проходи, - сказал Лева  и  поспешил  к  плите,  которая
возмущенно шипела и брызгала паром.
     - Здравствуй, Лева. -  Рита  продолжала  смотреть  себе  под  ноги  и
осторожно ступала на носки.  -  Наконец-то  я  тебя  поняла.  Друг  пишет:
"Срочно", а ты быстрее к пельменям....
     - А я знаю твой  телефон?  -  Обхватив  кастрюльку  полотенцем,  чуть
сдвинув крышку, Лева сливал воду и морщился от бьющего в лицо пара.
     - Сыщик, называется, - медленно сказала Рита. Лева уже догадался, что
сегодня исполняется роль "Я вся такая  разочарованная".  -  Один  мальчик,
аспирант, между прочим, достал мой телефон, даже не зная, где я живу.
     - Пусть зайдет к нам в кадры, нам такие нужны, - парировал  Лева,  не
удержался и добавил:  -  Побегает  по  рынкам  да  вокзалам;  быстро  дурь
выветрится.
     Рита опустила глаза еще ниже,  положила  книгу,  которую  держала  за
спиной, на табуретку, накрыла на стол и села в ожидании пельменей.
     - И куда в тебя влезет, в худющую? - спросил Лева.
     Рита одернула кофточку, обхватила ладонями талию.
     - Международный стандарт. Кто понимает, конечно.
     Лева, обжигаясь, ел  и  пожимал  плечами.  Когда  с  пельменями  было
покончено, Рита убрала со стола, даже  протерла  его  тряпкой  и  положила
перед Левой книгу.
     - Я-то о тебе забочусь, а ты...
     Лева открыл книгу. Павел Ветров  смотрел  на  него,  упрямо  наклонив
лобастую голову.
     - "Скоростной спуск", - сказала Рита. - Неплохое  название.  И  книга
ничего. Он быстро ездил, этот Павел. Кто его остановил? - Она обошла стол,
погладила Леву по голове, и он, продолжая смотреть  на  Ветрова,  взял  ее
руку и поцеловал. Лева прижался щекой к ладони девушки и  думал,  что  она
выразилась исключительно точно. Ветров ездил слишком быстро, таких быстрых
любят в спорте, в жизни их тихо ненавидят.  Словно  подслушав  его  мысли,
Рита сказала: - Мне кажется, что на своем пути к цели он не очень считался
с окружающими. - И повторила любимую фразу своего отца: - Он был парень не
серийного производства, штучной работы, индивидуальной.  Таких  многие  не
любят...
     Эти слова отец часто говорил, когда  откровенничал  с  дочерью.  Риту
возмущало  насмешливое  отношение  отца  к  поклонникам.  "Этот  тебе   не
нравится, другой, какого же парня ты одобришь? Решать я буду сама, но твое
мнение мне далеко не безразлично". "Мужчина не должен походить  на  костюм
из отдела готового платья, - ответил отец. - Можно  носить  этот,  неплохо
носить и тот. Надо найти своего, единственного, притираться друг  к  другу
вы  будете  долго,  всю  жизнь,  но  он  должен  обладать  индивидуальными
качествами, отличающими его от других, для тебя совершенно  необходимыми",
"Какими качествами, папа?" - спрашивала она.  "Для  тебя  необходимыми,  -
повторял отец, - за которые бы ты его и любила". "Он, конечно, должен быть
идейным", - провоцировала Рита. "Естественно, - серьезно отвечал  отец,  -
иначе он не будет настоящим мужчиной. Лично я больше всего ценю в  мужчине
любовь и преданность своему делу. Мужчина должен знать, зачем он живет..."
"А женщина?" - перебивала Рита, и разговор заканчивался  ее  монологом,  в
котором она учила отца уму-разуму.
     ...Сейчас Рита смотрела на склоненную  голову  Левы,  чувствовала  на
ладони его шершавую щеку, понимала, что он думает,  как  говорит  отец,  о
своем деле, и сердилась. Все мужчины эгоисты, вот она весь день  думала  о
Леве, с большим трудом достала для него книгу, а он...
     - Я чуткая и умная, - Рита отошла и повернулась  на  каблуках.  -  Ты
недостоин меня, Лева. Как тебе нравятся мои брюки?
     Лева опустился на землю и возмущенно спросил:
     - Откуда ты знаешь о Ветрове?
     - Секрет фирмы "Василек". - Рита направилась к выходу, чуть покачивая
узкими бедрами. - Спасибо за пельмени.
     Неожиданно она вернулась, нашла в ящике стола  карандаш  и  прямо  на
стене крупно написала номер своего телефона.



                               ГЛАВА ПЯТАЯ

     В кассе молодой семьи находилось тысяча шестьсот  рублей,  не  считая
копеек.  Попытка  составить  смету  расходов  на  приобретение   кухни   и
занавесок, спальни и плафонов, гостиной и торшера окончилась неудачей, так
как и  Ирина  и  Олег  имели  лишь  приблизительное  понятие  о  стоимости
необходимых вещей. Ирина двадцать лет  жила  с  родителями,  где  кровати,
половики, столы и чашки были со дня ее рождения, а когда что-то покупалось
новое, она порой и не замечала, либо принимала как должное, не интересуясь
ценой. Олег жил в общей квартире, комната, которую он занимал  один  после
смерти матери, была обставлена так, что  брать  оттуда  что-либо  в  новую
квартиру смысла не имело. Когда Ирине нужны были  пальто  или  чулки,  она
говорила об этом маме, которая совещалась с  отцом,  и  необходимая  сумма
любимой дочке выделялась немедленно. У Олега  с  этим  вопросом  было  еще
проще, он все необходимое покупал во время поездок  за  рубежом,  одевался
просто, но модно и не задумывался  о  том  времени,  когда  обстоятельства
могут измениться.
     Бумажку с набросками сметы порвали и побежали  в  магазин,  решая  на
ходу, куда в первую очередь: в мебельный, электротоваров или тканей?
     Молодые вернулись лишь к вечеру, истратив двадцать рублей на такси  и
обед  и  приобретя  в  "Малахитовой  шкатулке"  на  Калининском  проспекте
серебряный половник и мельхиоровое ведерко для льда, ведь шампанское у них
еще было. Молодые твердо решили покупать в дом только вещи  экстра-класса,
никакой дешевки у них не будет, пусть на обстановку  квартиры  понадобится
несколько лет, пусть - они не спешат, время есть.
     На следующий день Олег перетащил из  своей  старой  комнаты  огромную
полуразвалившуюся софу. Ирина привезла от родителей чашки,  ложки,  вилки.
Начать решили с кухни, на  другое  не  отвлекаться,  на  такси  больше  не
ездить, обедать только в дешевых кафе или столовых. Вечером они  вернулись
на такси, Ирина купила портьеры для  гостиной,  Олег  -  букет  алых  роз.
Портьеры за их цвет назвали "Золото Маккены", розы  поставили  в  одну  из
призовых ваз и принялись составлять план на завтра.
     Через две недели кухня куплена еще  не  была,  но  в  нераспакованных
свертках, громоздившихся в углу, покоился столовый  сервиз  на  двенадцать
персон с изумительной супницей, честно сказать,  из-за  супницы  сервиз  и
приобрели, ведь серебряный половник  уже  существует.  В  ванной  заменили
раковину,  а  в  холле  повесили  огромное  зеркало,  отчего  сразу  стало
просторнее и веселее.
     От магазинов временно пришлось отвлечься, так как  у  Ирины  началась
практика, а Олег должен был появиться в отделе кадров  завода  химического
машиностроения,  куда  получил  назначение.   Председатель   спортобщества
обещал, что на заводе Олега  примут  с  распростертыми  объятиями,  двести
рублей тот минимум, который он, председатель, гарантирует.
     Кадровик довольно равнодушно перелистал документы и сказал:
     - Рады, Олег Петрович. Поздравляю с началом трудовой деятельности,  с
вступлением в нашу дружную рабочую семью, - и протянул вялую,  испачканную
чернилами руку. - Специалист по полимерам  нам  нужен,  просто  необходим.
Ставка у нас имеется,  неплохая  ставка,  надо  сказать.  -  Он  почему-то
опустил глаза. - Сто  пятнадцать  для  молодого  специалиста,  вам  просто
повезло. Сейчас я вас познакомлю с начальством. - Он, не поднимая  головы,
выдвигал и задвигал  ящики  стола,  словно  хотел  именно  оттуда  выудить
начальство  на  свет  божий.  -  Уточните  круг   своих   обязанностей   и
приступайте.
     Олег устраивался на работу впервые, никогда в  жизни  не  торговался,
услышав же об окладе, смешался. Может, его, как  сопляка,  обманывают  или
это нормальная заработная плата? Он не показал своей  растерянности,  даже
улыбнулся, поблагодарил, однако попросил еще несколько дней,  мол,  только
женился, новая квартира, быт, одним словом.
     - Конечно, конечно, - радостно ответил человек с чернильными  руками.
- Неделька терпит, приходите, мы вас ждем. -  Когда  за  Олегом  закрылась
дверь, он снял трубку, набрал номер. -  Я  спровадил  его,  Митрофаныч,  -
сказал, довольно улыбаясь. - Нужен? Тебе работник нужен, а  не  спортсмен.
Ты бы видел этого работягу, костюмчик на нем ого-го,  дипломат-аристократ,
а не технолог.


     Ниночка, секретарь председателя спортобщества, которая  месяц  назад,
заливаясь румянцем, встречала Олега кокетливой улыбкой, холодно посмотрела
и, продолжая печатать, обронила:
     - Приветик, Перов. Совещание.
     Олег недоуменно пожал плечами и легко открыл тяжелую дверь.
     Сидящий во  главе  стола  председатель  взглянул  на  открытую  дверь
раздраженно, узнав Олега, кивнул и указал на стул. Председатель  общества,
заслуженный мастер спорта, в прошлом неоднократный чемпион страны, был  на
пятнадцать лет старше  Олега,  однако  взаимоотношения  у  них  уже  давно
установились товарищеские.
     Обсуждался больной вопрос - футбольная команда  болталась  во  второй
половине турнирной таблицы.
     Председатель закрыл совещание и,  глядя  в  сутулую  спину  главбуха,
сказал:
     - Деньги должны быть, хоть воруйте, меня не касается.
     И главбух покорно пошел "воровать", то есть срезать последние крохи с
других видов спорта. Когда все вышли, председатель  пожал  Олегу  руку  и,
посмотрев на потолок, сказал:
     - Звонили, команду необходимо поднять. - Он  беззвучно  выругался.  -
Была  бы  моя  власть,  Олег,  я  бы  их  так  поднял,  забегали  бы,  как
наскипидаренные. Каждый сопляк - прима, слова ему не скажи, он тут же... -
Председатель вновь посмотрел на потолок. - Или начинает  говорить,  что  у
соседей  лучше.  Ему,  видите  ли,  предложили,  обещали...  Ну,   извини.
Рассказывай.
     Выслушав Олега, председатель сказал:
     - Потому что ты дурак, братец. Зачем  раззвонил  на  весь  свет,  что
выступать  больше  не  будешь?  Ты  на  помосте  Олег  Перов,  а  в  жизни
двадцатисемилетний оболтус с дипломом, - откровенно сказал  он.  -  Может,
еще годочек потаскаешь? Как спина?
     - Спина чуть повыше... - огрызнулся Олег. - Ты мне обещал, Саша.
     - В общем, ты прав, уходя  -  уходи.  -  Он  помолчал.  -  Я  обещал,
попробую. Не выйдет, придешь, будем думать.
     Дома уже ждала Ирина, но Олег домой не поехал, а созвонился с  Павлом
Ветровым и отправился к нему.
     Они познакомились  год  назад,  в  спортзале,  куда  Павел  пришел  с
кинооператором  -  делал  телевизионную  передачу.  Олег  не  очень  любил
разговаривать с журналистами или писателями. Вопросы всегда одни и те  же,
в глубь спорта не лезут, скользят по поверхности.
     Ветров сразу понравился Олегу, так как не пошел через зал, размахивая
руками, давая оператору  и  всем  остальным  задания,  где  стоять  и  что
снимать, а сел у стены  на  скамеечку  и  тихо  просидел  всю  тренировку.
Изредка он что-то шептал оператору, тот согласно  кивал  и  молча  снимал.
Ветров появился и на следующей тренировке, так же тихо сидел на лавочке  и
уже на улице, после душа, подошел к Олегу, представился и сказал:
     - Ничего, мужская у тебя работенка. Я вашу железку  долгое  время  не
понимал. Ну, тащишь ее вверх, она тебя вниз. И все!
     - Так оно и есть, - буркнул Олег.
     - Не болтай, - оборвал Ветров. - Я когда-то горнолыжником был, у  нас
трасса, с ней борешься в слаломе минуту, на спуске чуть ли не три. У вас -
секунда. Я могу дрогнуть, затем выправиться и победить. Ты не можешь. Так?
У тебя лишь намек на сомнение,  лишь  искра  неуверенности,  и  железо  не
простит, сломает.
     Павел Ветров понимал в спорте, его передача о тяжелой  атлетике  была
откровением даже для многих штангистов. Он не рассказывал  о  технике,  не
восхищался весом снаряда, а копался в людях, в психологии.
     Олег и Павел подружились сразу. Обычно, практически всегда,  Олег  во
взаимоотношениях с людьми, будь то мужчина или женщина,  сразу  захватывал
инициативу. Павлу же он подчинился без сопротивления, с радостью.  И  дело
не в том, что Ветров был старше Перова на десять лет, не  просто  годы,  а
жизненный опыт, знание жизни решили вопрос  старшинства.  Они  встречались
чуть ли не ежедневно, и уже через полгода казалось, что знают друг друга с
детства. Их объединяли знания и любовь к спорту,  только  Павел  вышел  из
спорта в большую жизнь, а у Олега все еще впереди.  Но  Олег  относился  к
спорту проще  и,  так  сказать,  более  потребительски.  Интересно,  много
ездишь, видишь, хорошо живешь, тебя знают и любят. Павел смотрел на  спорт
более  идеалистически  и  философски.  Спорт,  считал  он,  закладывает  в
характере человека фундамент, и самое  страшное,  когда  конец  спортивной
жизни не становится сигналом к старту дальше, вперед, вверх,  а  наступает
конец активности человека, начало его угасания  в  воспоминаниях  о  былом
величии.
     - Мало, точнее, плохо заботятся о спортсменах, - рассуждал  Павел.  -
Человек в семнадцать, а во многих видах и раньше становится знаменитостью.
Печать, радио, телевидение,  интервью,  поклонники,  меценаты.  "Надежда",
"талант",  "представитель  страны".  А  сопливый  "представитель"   хорошо
кувыркается на брусьях, далеко или высоко  прыгает  или,  как  ты,  больше
других поднимает. А перестал прыгать? Как с заоблачных высот опуститься на
грешную землю? Крепко встать на ноги, понять, что прошлое лишь прошлое,  а
настоящее и будущее зависят теперь только от тебя.
     - Так ведь и в спорте все зависело лишь от тебя, - возражал  Олег.  -
Спорт в первую очередь труд и пот.
     - Верно, - соглашался Павел, - но в спорте человек находится в фокусе
внимания, с тебя много требуют, но добился,  тут  же  воздается  сторицей,
даже с излишком. Повседневная жизнь равнодушнее, тебе  не  рукоплещут,  ты
один из миллионов, никто тобой не любуется. Переход из одного  качества  в
другое, из-под яркого света прожектора  к  нормальному  свету  дня,  порой
дождливого и пасмурного, для многих оказывается настолько болезненным, что
люди надламываются.
     Олег подтрунивал над серьезностью Павла, над его философией.
     - Говори, говори, - обрывал  Павел,  -  поглядим,  как  ты  закончишь
выступать и  начнешь  кувыркаться  на  ковре,  который  называется  жизнь.
Поглядим, сколько ты тогда поднять сможешь...
     Олег только соприкоснулся с жизнью и несколько опешил. Не нужен?  Уже
не Олег Перов? И, приехав к Павлу Ветрову, Олег ожидал, что тот  выслушает
и скажет: что, стукнулся? Ведь тебе говорили, ты не верил,  теперь  хлебай
полной ложкой!
     Павел, в стареньком, вылинялом тренировочном костюме, в  тапочках  на
босу ногу, открыл дверь, хлопнул Олега по плечу и молча прошел в комнату.
     - Молодец, спас меня. - Устало  сложил  бумаги  в  папку  и  блаженно
потянулся. - Не  понимаю,  как  вообще  пишут,  творят  люди,  не  имеющие
спортивной подготовки? Или талантливым  легче?  -  Он  провел  ладонью  по
коротко  остриженным  волосам  и  лицу,  словно   умылся.   -   Вряд   ли,
чемпионам-мастерам труднее, мы-то с тобой знаем. Мы, грешные,  напортачим,
ну ругнут нас лениво, да  и  забудут  -  какой  с  нас  спрос?  А  маэстро
ошибся-то самую чуточку, занесло на повороте, качнуло - крик,  шум,  конец
света! - Он сидел, навалившись на стол, выставив подбородок, и внимательно
разглядывал Олега. - Человека нельзя лишать права на ошибку, иначе храбрый
превратится в труса, нерешительный  в  подонка.  Пока  человек  жив,  пока
барахтается, чего-то хочет, он ошибается.
     - Ты мне заранее индульгенцию выдаешь? - рассмеялся Олег.
     - Нет, проверяю на тебе тезисы своей статьи, - Павел хлопнул  ладонью
по папке. - Ты все равно выкладывай, за пазухой не держи.
     Олег выложил. Стараясь не размазывать, рассказал о событиях дня.
     - Дело не в самолюбии, Павел, - закончил он, -  жить-то  как?  Иришка
тридцать восемь и я после вычетов сотню, плюс кооперативная квартира. Ведь
ноги протянешь.
     - Как люди живут? - Павел увидел, что Олег  болезненно  поморщился  и
упрямо сжал рот. - Да, да, как я колупался?
     - Подожди, - остановил  Олег,  -  все  живут  по-разному.  Многие,  к
примеру, на шее родителей, я  же  сирота,  у  родителей  Иришки  рубля  не
возьму, да у них и нет.
     - Некоторые воруют...
     - Перестань, я тебе серьезно, а ты чушь порешь, - перебил Олег.
     - Серьезно? Ты ко мне на такси приехал? Можешь не отвечать,  -  Павел
махнул на друга рукой. - Так от Бауманской до меня... рубль пятьдесят,  ты
отдал два, а это треть дневного заработка.  Ты,  парень,  считай,  сегодня
заново родился, учись ходить, все люди учатся, ты тоже учись.  Скажешь,  в
двадцать семь тяжко? И я говорю, тяжко. Ты  упрись,  ты  же  в  спорте  не
только железо ворочать научился? Верно? Проигрывать научился? Вот и терпи.
- Он рассмеялся. - Ты одолеешь, Олег,  верю,  одолеешь.  Этот  кадровик  в
сатиновых нарукавниках и  запотевших  от  постоянной  перестраховки  очках
будет еще у тебя в приемной на цыпочках стоять. А председателя  своего  не
ругай, ты его пожалей, Олег, трудно ему, бедолаге...
     Павла прервал телефонный звонок.
     - Кто? - спросил Павел растерянно, затем  улыбнулся  и  посмотрел  на
Олега. - Здравствуйте, мадам, здравствуйте. Ваш герой здесь, минуточку.  -
Он протянул трубку Олегу. - Иришка.
     Олег разговаривал с женой, точнее - слушал. Павел,  сидя  за  столом,
поглядывал на приятеля и думал, почему все женаты, многие по второму кругу
пошли, вот Олег, тридцати лет, а тоже успел, славная у него девочка. А он,
Павел Ветров, все один да один. Не урод, стеснительностью не отличается, в
свое время донжуаном считался, жениться все духу не хватает.
     - Целую, - Олег положил трубку. - Ну, Иришка дает, люстру хрустальную
купила, представляешь?
     - Нет, - признался Павел, - а это хорошо или плохо?
     - Прекрасно. - Олег хотел что-то еще сказать, но лишь махнул рукой  и
направился к двери.
     Павел вышел за ним на лестничную площадку.
     - Деньги есть еще? - спросил он как бы между прочим. - Могу  ссудить,
пользуйся, пока я богатый.
     - Спасибо, обязательно. - Олег оперся на  перила,  легко  перепрыгнул
пролет и уже снизу крикнул: - Позвоню!
     Павел вернулся  к  столу,  открыл  было  папку,  тут  же  со  злостью
захлопнул. В его  ушах  все  еще  звенел  чистый  доверчивый  голос  Ирины
Перовой. Интересно, подумал Павел, почему она позвонила именно мне?
     С этого дня Ирина стала звонить  часто,  звонила,  разыскивая  Олега,
звонила и без повода, просто так, поболтать. Молодая и восторженная, Ирина
не сомневалась, что все радуются ее молодости и счастью. Ветров радовался,
очень скоро звонки Ирины сделались привычными, а затем необходимыми. Павел
с Ириной  выработали  в  разговоре  определенный  тон,  она  называла  его
"мэтром", он ее - "девочка". Когда же Перовым поставили телефон, то  Ирина
начала звонить ежедневно, а то и по нескольку раз в день. Она рассказывала
о своих проделках,  заговорах  против  мужа,  делилась  печалями,  просила
совета, как отомстить за то, что  "сам",  так  они  между  собой  называли
Олега, ушел на работу, не поцеловав ее на прощанье.  Сначала  Павел  играл
роль мэтра и советчика,  постепенно  стал  действительно  сочувствовать  и
завидовать молодоженам. В этот  период  Ветров  ощутил  свое  одиночество,
потребность кому-то помогать,  кого-то  оберегать,  кого-то  любить.  Этим
человеком стала Ирина.
     Олег поступил на завод, чем не мало удивил кадровика. Добиться  более
высокого оклада не удалось. Олег  по  договору  начал  работать  в  родном
спортобществе тренером, готовить юношескую команду. Три раза в  неделю  он
проводил занятия, его радовал звон железа, уханье помоста, знакомые запахи
пота и растирки. После занятий Ирина поджидала его в скверике  у  зала,  и
они выходили на Садовое и шли до  площади  Маяковского,  рассказывая  друг
другу о том, что с ними случилось за день.
     Ни кухни, ни другой мебели у них так и не появилось, зато  пакетов  и
свертков в углу комнаты прибавилось, а количество  денег  уменьшилось.  Но
Ирина не переживала. Наоборот, такое бивачное существование развлекало ее,
давало возможность мечтать о том, как же все будет здорово в окончательном
варианте. Олег, поддерживая игру "как все будет, когда все будет", пытался
найти выход из тупика, в который они  медленно,  но  верно  заводили  свой
семейный бюджет. Денег хватало только-только, о том, чтобы откладывать  на
мебель, не могло быть и речи. Неужели так до конца жизни мечтать о столе и
стульях, занавесках и кухне под дерево?
     Однажды, когда, дав ребятам задание, Олег  вышел  покурить  на  улицу
(табаком он начал потихоньку баловаться), к нему подошел Семен  Семенович.
Он  был  болельщиком.  Штатный  болельщик  в  тяжелой  атлетике,   явление
довольное  редкое.  Семен  Семенович  Семенов   мог,   не   заглядывая   в
справочники, сказать без запинки, когда, где, кем, даже  в  какой  попытке
был установлен тот или иной рекорд. Семена Семеновича любили; как ко  всем
болельщикам,  относились  панибратски,  хотя  ему  давно   перевалило   за
пятьдесят. Он был небольшого роста, плотненький, всегда  со  вкусом  одет,
ребята привозили ему отличные вещи, но элегантным его назвать было нельзя,
чего-то не хватало. Возможно, ему недоставало уверенности, ведь вещи  надо
уметь носить, а он как-то стеснялся, молчаливо просил не обращать на  него
внимания. Редкие волосы он тщательно зачесывал на пробор, маскируя лысину,
круглое, гладко выбритое лицо прикрывал любезной улыбкой,  смотрел  всегда
доброжелательно и участливо.
     Олег никогда не интересовался им, здоровались, и  только.  И  теперь,
когда Семен Семенович подошел, Олег кивнул, думая о своем,  но  тот  стоял
рядом, не уходил.
     - Какими судьбами? - из вежливости спросил Олег. Действительно, Семен
Семенович никогда на тренировках новичков не появлялся.
     - Узнал, что ты закончил, больше не  выступаешь.  -  Семен  Семенович
тронул кончиками пальцев Олега за плечо. - Зайду, думаю, проведаю.
     Олегу, конечно, было бы приятнее, если б зашел кто-нибудь из команды.
Семен Семенович на сдержанный кивок не  обиделся,  он  вообще  никогда  не
обижался. Стеснительно потупившись и переступая с ноги на ногу, сказал:
     - Ты женился, поздравляю, -  и  сунул  Олегу  какую-то  коробочку.  -
Передай жене, скажи - твои болельщики поздравляют.
     Олег удивленно разглядывал обтянутую шелком коробочку,  поднял  глаза
на порозовевшего от смущения Семена Семеновича.
     - Спасибо. Неудобно как-то.  Что  это?  -  Он  открыл  коробочку.  На
светлой мягкой подушечке красовались сережки и кольцо. -  Бирюза?  -  Олег
рассмеялся. - Здорово, у Иришки глаза такие же.
     - Вот и ладно, вот и хорошо,  -  бормотал  Семен  Семенович,  пытаясь
закрыть коробочку и засунуть ее в карман Олегу.
     - Спасибо. - Олег посмотрел на стоявшего рядом человека  внимательно.
- Иришка будет рада. - Он взглянул на часы, затем на выход со двора.  -  А
вот и сама принцесса.
     Ирина шла как всегда быстрыми шажками, гордо откинув  голову.  Увидев
мужа, замахала рукой. Олег вложил  коробочку  в  руку  Семена  Семеновича,
сильно Сжал ее: когда Ирина подошла, сказал:
     - Познакомься, Ириша, Семен Семенович, мой давнишний приятель.
     - Здравствуйте. - Ирина протянула руку,  с  любопытством  разглядывая
нового знакомого.
     - Я скоро. - Олег потрепал  Семена  Семеновича  по  плечу,  ободряюще
улыбнулся и ушел в зал...


     Семен Семенович осторожно, как-то крадучись, расхаживал  по  квартире
Перовых и, кивая, приговаривал:
     - Очень хорошо, очень разумно.
     Ирина уже надела серьги и кольцо, которое было ей великовато,  ходила
рядом с гостем и спрашивала:
     - Ну как. Семен Семенович? Как вы считаете?
     - Очень хорошо, очень разумно, - кивал тот и вновь переходил из одной
комнаты в другую, возвращался на кухню,  бродил  по  холлу,  шел  опять  в
комнаты, и от его хождения казалось, что комнат в этой квартире  несметное
количество.
     Олег стоял в холле, прислонившись к дверному косяку, и куда бы  Ирина
с Семеном Семеновичем ни зашли, он их  видел.  Олег  наблюдал  за  ними  и
думал, что приятелей у него много, этого же Семена Семеновича он никогда и
не замечал, а вот пришел человек и... Что "и", Олег сказать не мог, но  от
присутствия этого мягкого, обходительного  болельщика,  от  его  дотошного
внимания, участливого голоса было приятно и тепло.
     - Очень разумно,  дети,  -  Семен  Семенович  замахал  руками,  начал
извиняться, но Ирина сказала, что, конечно, они дети, и  он  продолжал:  -
Очень разумно, что вы еще ничего не купили. Квартиру, гнездо, надо  решать
в комплексе, не таскать по вещичке. - И спросил: - У вас  какие  планы  на
вечер?
     - Так уже десятый, - ответил Олег.
     - Пустяки, если  других  планов  нет,  подъедем  к  одному  человеку,
взглянете на квартирку. Я думаю, вам понравится.
     - А удобно?
     - Удобно, удобно, хозяева рады будут. Милейшие люди, между прочим,  -
успокоил Ирину Семен Семенович.


     ...Ирина сидела на белоснежной медвежьей  шкуре,  пила  шампанское  и
смотрела на Олега. "Неужели и у нас так можно устроить?" - спрашивала  она
взглядом. Олег покровительственно улыбался  и  так  же  взглядом  отвечал:
"Естественно, Ирина, ведь ты вышла замуж за Олега Перова".
     Квартира,  в  которую  их   привез   Семен   Семенович,   была   тоже
двухкомнатная, по планировке похуже их  собственной.  Но  какая  это  была
квартира!  Возможно,  Ирина  не  поставила  бы  у  себя   такую   огромную
полированную стенку. Наверное, в этой квартире не  хватало  и  книг...  Но
облицованная изумрудным кафелем  с  черным  полом  ванная?  Стены  спальни
обтянуты ситцем, на квадратной  низкой  тахте  могли  свободно  уместиться
шесть человек, мягкий одноцветный ковер загнан под  плинтус.  А  гостиная?
Цветной потолок, полукруглый огромный диван, перед ним низкий  полукруглый
столик, гигантское кресло, два приставных мягких стульчика, а  эта  шкура,
на которой устроилась Ирина, поджав ноги? А посуда? Бокалы, чашки,  вилки,
ложки? Какое убожество собиралась покупать или уже купила Ирина!
     - Конечно, мы не можем принять много народу, - говорила Алла, хозяйка
дома, высокая ухоженная брюнетка в безукоризненном брючном костюме.  -  Но
четырнадцать человек здесь размещаются свободно.  Зато  нет  этих  ужасных
стульев,  огромного  стола,  которые  и  нужны-то  два  раза  в   год,   а
загромождают всю комнату.
     Хозяин, Борис Александрович Ванин, был мал ростом, белес и  некрасив,
но  держался  с  достоинством  и  поглядывал  на   свою   эффектную   жену
покровительственно. Он пил с Олегом коньяк и молча пожимал плечами, как бы
говоря: женщина, этим все сказано, не будем к ней строги.
     Когда Ирина с Олегом под предводительством Семена Семеновича приехали
сюда, казалось, их ждали,  словно  о  встрече  договаривались  за  неделю.
Охлажденное шампанское и марочный коньяк,  семга  и  осетрина,  цыплята  и
всевозможная  зелень,  какую  можно  найти  лишь  в   дорогих   кавказских
ресторанах.
     Вечер прошел весело и непринужденно. Когда Ирина с  Олегом  встали  и
начали раскланиваться, Семен Семенович спросил:
     - Нравится? - И, правильно оценив восторженный взгляд Ирины  и  кивок
Олега, закончил: - Можно устроить, конечно, с учетом ваших вкусов.



                               ГЛАВА ШЕСТАЯ

     Гуров стоял, опершись на подоконник, у кабинета  Турилина.  Полковник
вызвал Леву к себе на двенадцать, было уже начало  первого,  но  начальник
еще не вернулся от генерала.  Лева  ушел  из  своего  кабинета,  там  Сеня
Новиков беседовал с вернувшимся из заключения рецидивистом. Сеня, добрый и
наивный, волнуясь, то и дело снимая и вновь надевая  очки,  рассказывал  о
жизни  человеку,  который  пробыл  в  заключении  больше  лет,  чем   Сеня
просуществовал на свете. Гуров с рецидивистом смахнули  набежавшие  слезы,
один вышел в коридор, другой остался в кабинете, безумно переживая, что  с
детства не приучен носить при себе носовой платок.
     День сегодня начался у Левы с выезда на квартиру Ветрова. В отделение
милиции позвонила его соседка и сказала, что ночью  за  стеной,  в  пустой
квартире убитого, кто-то ходил, даже кашлял. У  нее  спросили,  почему  не
позвонила ночью. Она ответила, что ночью  она  боялась.  Все-таки  женщины
народ своеобразный.
     Следователь прокуратуры, эксперт научно-технического отдела  и  Гуров
выехали  на  место  и  обнаружили,  что,  судя  по  следам,   в   квартире
действительно кто-то был. Некто удивительно нахальный, он сидел в  кресле,
за письменным столом, выкурил две сигареты, окурки  лежали  в  пепельнице.
Годных для идентификации пальцевых отпечатков посетителя не  нашли.  Гость
ничего не взял, так вот, пришел ночью, посидел, покурил и ушел.
     Окурки эксперт забрал, надежд Леве не  оставил,  сказав,  что  анализ
слюны  крайне  редко  дает  интересные  результаты.  Курил  ночной   гость
"Столичные", которые курят многие.
     Что означает этот визит? Зачем человек  пришел  в  квартиру?  Как  он
вошел? На замке ни царапинки, значит, у кого-то есть  ключ.  Лева  задавал
себе вопросы, не находя ответа, откладывал их в сторону и задавал новые.
     Послышались быстрые шаги, и  из  другого  коридора  вышли  Турилин  и
Орлов.
     Турилин открыл дверь и  жестом  пригласил  заходить.  Лева  пропустил
Орлова, и они вошли в кабинет.
     - Прошу садиться, -  сказал  Турилин,  линейкой  распахнул  форточку,
опустился в кресло, и его ботинки сорок пятого  размера  выглянули  из-под
стола, повели острыми носами и застыли.
     В последние дни во взаимоотношениях Гурова и Орлова  наметилось  если
не потепление, то взаимотерпение. Подполковник даже не  отказывал  себе  в
удовольствии изредка шутить, о чем раньше не могло  быть  и  речи.  Вот  и
сейчас он встретился с Левой  взглядом,  подмигнул  и,  потирая  шею,  дал
понять, что у генерала состоялся серьезный разговор.  Турилин  никогда  не
переносил гнев руководства на подчиненных, сейчас он лишь  выдержал  паузу
чуть длиннее обычной, затем спросил:
     - Кто начнет?
     Орлов посмотрел на Гурова и кивнул. Лева коротко, без эмоций  доложил
о результате осмотра квартиры Ветрова. Закончив, спросил:
     - Сменить замок или установить сигнализацию?
     -  Наивно  думать,  что  визит  повторится,  -   сказал   Орлов   без
причмокивания, видимо, еще не отошел от посещения генеральского  кабинета.
- Но... - Он задумался. - Мы с этим человеком все время  опаздываем.  Цель
визита неясна, да и поведение  его  в  квартире  достаточно  странно,  эти
окурки...
     - Согласен. - Турилин наклонил голову.
     - Я считаю, что ночной визитер  не  имеет  отношения  к  убийству,  -
сказал Лева.
     - Возможно, возможно. - Турилин смотрел на Леву,  как  бы  спрашивая:
"Ну когда вы, Гуров, излечитесь от категоричности?"
     Лев отвернулся  и,  естественно,  покраснел.  Орлов  не  сдержался  и
хмыкнул. Турилин продолжал:
     - Возможно, вы правы, преступник не выслеживал Ветрова от  сберкассы.
Видимо, деньги непосредственного отношения  к  убийству  не  имеют.  Тогда
прошу высказать ваши соображения о мотиве преступления.
     - В поле нашего зрения попали,  -  Орлов  начал  загибать  пальцы,  -
Евгений Семенович Шутин, работал директором картины в кинематографе. Вчера
уволился. Шутин знает Ветрова с детства, друзья-соперники. Шутин  типичный
неудачник. В  данном  случае  мотивом  преступления  могли  быть  зависть,
комплекс неполноценности. Судя по всему, у Ветрова с  Ириной  Перовой  был
роман. Дамочка могла шлепнуть своего любовника. - Орлов заговорил в  своей
манере. - Такое случается. - Он повернулся к Леве. -  Перестань,  капитан,
она  обыкновенная,  самая  обыкновенная...  -  Орлов  проглотил  уже  было
сорвавшееся слово и закончил, - женщина. Об этих  шурах-мурах  мог  узнать
супруг, ему это не нравилось...
     - Отпадает, - перебил Лева. - Согласен, я могу  быть  субъективным  в
оценке Ирины Перовой, и неизвестные  нам  страсти  побудили  ее  совершить
убийство. Я в это абсолютно не верю, но допустим. Я видел Перовых  вместе,
муж любит жену, ясно  как  дважды  два,  никаких  подозрений  у  Перова  в
отношении жены нет и никогда не было...
     Орлов подождал, пока Лева выговорится, и продолжил:
     - Я проверял, алиби нет ни у кого из  троих.  Шутин  утверждает,  что
Ветров проводил его до подъезда и отправился домой. Сам  Шутин  еще  гулял
два часа, что никто подтвердить не может. Прогулка  эта  странная,  почему
человек расстается с другом и гуляет  один,  а  не  проводит,  к  примеру,
своего друга до дома? Перов вернулся домой в три ночи, - продолжал  Орлов,
- говорит, что был с приятелем в ресторане до десяти,  затем  тоже  гулял,
тоже один. Каково? Жена якобы ждет его дома, а он один пять  часов  гуляет
по Москве?
     - Не сходится у вас, Петр Николаевич, - вновь вмешался Лева. -  Ирина
подтверждает, что муж вернулся около трех. Надеюсь,  вы  не  подозреваете,
что между супругами сговор? Что они убивали вдвоем?  Так  вы  не  думаете?
Если Перов просто гулял, жена не могла знать, что он придет так поздно,  и
действительно находилась дома. Перову же совершенно не нужно  было  гулять
до трех, он мог совершить убийство и вернуться  домой  в  начале  первого.
Верно?
     - Нет, - сказал неожиданно Турилин, - не верно. Совершить убийство  и
тут же прийти домой, разговаривать с женой,  которая  любила  убитого.  Не
верно.
     - Да не любила Ирина Ветрова! - запальчиво выкрикнул Лева.  -  Он  ее
любил, а она его - нет!
     - Кто сказал? - поинтересовался Орлов.
     - Шутин. - Лева взял себя  в  руки  и  продолжал  спокойно:  -  Ирина
Перова. Зачем ей надо было говорить о  любви  Ветрова  к  ней?  Она  могла
вообще молчать об этом, однако  она  сказала,  сказала  правду,  и  только
слепой не видит, что Ирина любит мужа.
     Турилин откашлялся и похлопал ладонью по столу.
     - Поменьше эмоций. Обратимся  к  фактам.  Мне  не  нравится,  что  вы
замкнулись на семье Перовых и  Шутине,  не  разрабатываете  другие  линии.
Давайте женщину оставим пока в стороне. Я в данном  случае  руководствуюсь
не соображениями "могла - не могла", "любила - не любила". Я  не  понимаю,
каким образом Ирина Перова сумела достать пистолет.  Вы  вообще  почему-то
молчите о пистолете калибром семь шестьдесят пять! Откуда пистолет? Кто из
разрабатываемых может или мог иметь оружие? Прошу это учесть в дальнейшем.
Ключ. У кого может быть ключ от квартиры  Ветрова?  Лева,  вы,  беседуя  с
приятелем  Ветрова,  интересовались  ключом?  Не  давал  ли  Ветров   ключ
кому-либо из своих друзей?
     Лева молчал, лишь пожал плечами. Что отвечать? Не интересовался,  так
как не считал нужным задавать такой вопрос. Какой же дурак скажет: знаете,
а у меня есть ключ от квартиры убитого!
     - Лев Иванович,  вам  не  понятен  вопрос?  -  Турилин  снял  очки  и
посмотрел на Леву.
     - Товарищ полковник, видимо, это моя ошибка, - сказал Орлов.
     - Ваша, Петр Николаевич, ваша  и  без  "видимо".  -  Турилин  говорил
резче, чем обычно,  смотрел  на  подчиненных  с  несвойственным  для  него
раздражением. - Сейчас я хочу слышать ответ Льва Ивановича. С  вами,  Петр
Николаевич, мы поговорим несколько позже.
     Орлов быстро встал, передумал и сел, закинув ногу  на  ногу.  Турилин
так на него посмотрел,  что  ногу  пришлось  опустить  и  довольствоваться
гордым молчанием.
     - Виноват, товарищ, полковник, мысль о втором ключе не пришла  мне  в
голову. - Лева так разозлился, что даже не покраснел.
     - Вы впервые мне лжете, Гуров. Лиха  беда  начало.  -  Турилин  снова
несильно хлопнул ладонью по столу, словно припечатывая собственные  слова,
поставил точку. - Дело даже не в ключе, а в  стиле  вашей  работы.  Успехи
последних лет вскружили вам голову. Вы возомнили себя большим  психологом,
забыв, что розыскная  работа  не  только  психология,  но  еще  и  тяжелый
кропотливый труд.
     Лева работал с Турилиным четыре года и ни разу не  получал  подобного
разноса, да еще в присутствии другого человека.
     - Розыск ведется  торопливо,  -  говорил  Турилин,  -  шарите,  будто
впотьмах,  версии  не  дорабатываете,  пытаетесь  все  сделать  сами,   не
используете сотрудников отделений милиции. Окружение Шутина  и  Перова  не
только не разрабатывается, но и не выявлено как  следует.  Поэтому  вы  не
можете выяснить, не  видел  ли  кто-нибудь  у  разрабатываемых  оружие.  О
пистолете  вы,  Гуров,  вообще  забыли.  Убийца,   возможно,   пришел   до
возвращения Ветрова, а у молодой пары, стоявшей на лестнице,  спрашивалось
только о тех, кто проходил после Ветрова. У убийцы, видимо, есть  ключ  от
квартиры  Ветрова,  но  наличие   ключа   не   является   даже   косвенным
доказательством. Обнаружите ключ, человек скажет: да, есть, так  вы  и  не
спрашивали. Теперь о завещании. В наше время, в расцвете сил,  человек  не
пишет завещание без  серьезной  причины.  Вы  мучаетесь  вопросом,  почему
завещание составлено в пользу Перовой, а меня интересует, почему завещание
существует? Надеюсь, ясно? Завещание составлено двадцать седьмого августа,
за пять дней до смерти. Не сочтите за труд, выясните, с кем  встречался  и
вообще что делал Ветров в конце августа.  Кто  надоумил  Ветрова  написать
завещание? Составьте план  дополнительных  мероприятий  и  действуйте.  Вы
свободны, Лев Иванович, - закончил Турилин, откинулся в кресле,  подождал,
пока Гуров выйдет, и повернулся к Орлову. - У  меня  к  вам  вопрос,  Петр
Николаевич.
     Орлов поднял голову, приготовился: он не Лева, подобную нотацию молча
не проглотит.
     - Видите ли, - Турилин смущенно улыбнулся,  -  я  скоро  собираюсь  в
отпуск, на Байкал, там мой бывший начальник живет. Ну, - он развел руками,
- Байкал, сами понимаете, а я в рыбной ловле полный  профан,  ничегошеньки
не смыслю. А мне говорили, что вы ас в этом деле. Верно?
     - Не ас, -  растерянно  ответил  Орлов,  -  однако  люблю  с  удочкой
посидеть.
     - Петр Николаевич, голубчик, просветите, неудобно приехать к  бывшему
начальнику и оказаться уж совсем дикарем.
     Лева сидел в ванне и с остервенением мылся, словно хотел  при  помощи
мыла и мочалки освободиться от презрения, которым его окатил Турилин. Ведь
обидно в основном оттого, что все сказанное начальником Лева отлично знал,
ничего нового не услышал.  Знал,  да  не  сделал,  твердил  он  про  себя,
намыливая голову.
     Если  у  Левы   случались   неприятности   либо   просто   накатывала
беспричинная хандра, он прибегал к проверенному приему  -  мылся,  надевал
белую  рубашку,  лучший  костюм,  любимый  галстук.  Ощущение  физического
обновления и праздничная одежда поднимали настроение.
     Лева вылез из ванны, взглянул на запотевшее зеркало, написал  на  нем
нелестный  эпитет  в  свой  адрес   и   поставил   восклицательный   знак.
Полюбовавшись на дело рук своих, Лева протер зеркало и второй раз  в  день
побрился. Надев свежую  рубашку  и  "пасхальный"  костюм.  Лева  несколько
приободрился, но, пошарив по карманам, вновь впал в уныние.  Почему-то  он
считал, что в этом костюме  лежит  двадцать  пять  рублей,  но  при  самом
тщательном обыске удалось обнаружить лишь четырнадцать.  Значит,  всего  у
него тридцать два, а  до  зарплаты  еще  две  недели.  Ситуация  знакомая,
складывающаяся из месяца в месяц.
     За свой труд Лева получал деньги приличные. Каждое двадцатое число  -
этот день в управлении  именовали  днем  чекиста  -  Лева,  раздав  долги,
составлял железную смету и брал обязательство провести  экономию.  Бумажку
со сметой Лева пришпиливал в кухне над столом, где она висела немым укором
недели две, после чего Лева ее стыдливо снимал.  Когда  Лева  жил  дома  с
родителями, он давал ежемесячно домработнице Клаве, которая была  в  семье
финдиректором, сто рублей и не знал забот. Порой, когда  карманные  деньги
кончались, Лева обнаруживал в кармане пиджака  трешку,  а  то  и  пятерку,
Клава смотрела бесстрастно, на удивление Левы никак не реагировала. Сейчас
он жил один, платил за квартиру, бегал в прачечную, никто  ему  в  карманы
денег не подкладывал, а обращаться за помощью к родителям даже в голову не
приходило. Клава, узнав, какую зарплату он получает в  Москве,  сочла  эти
деньги "огромадными", и Лева с ней согласился.
     Он  пересчитал  тридцать  два  рубля,  затем  пробежал   пальнем   по
календарю, выяснил, что в двух неделях дней ровно  четырнадцать,  произвел
несложное арифметическое действие и смирился.


     Лева вышел из  подъезда  своего  дома.  На  асфальтовой  дорожке,  по
сторонам которой зеленел чахлый газончик,  школьницы  начертили  известкой
"классики", и подталкивая облупившимися на носках туфлями круглую  баночку
из-под крема для обуви, прыгали. Рита,  длинноногая  и  тонкая,  с  сумкой
через плечо, задумчиво смотрела на них  и  теребила  свою  пушистую  косу.
Увидев Леву, Рита перебросила  косу  за  спину,  отвернулась  от  девочек,
подошла к Леве и степенно сказала:
     - Здравствуй, Гуров.
     - Привет, - ответил Лева.
     Рита взглянула только и мгновенно отметила и  отутюженный  костюм,  и
тщательно выведенный на еще влажных волосах пробор.
     - Тебе к метро?
     - На троллейбус, - ответил Лева и взял девушку под руку.
     Рита шагала с Левой в ногу,  широко  и  свободно,  пыталась  тихонько
напевать, и хотя была музыкальна, сейчас у нее не получалось  ничего,  она
несколько раз сфальшивила и замолчала. Рита возвращалась из  университета,
после лекций оставалась на практические занятия по криминалистике, поэтому
так и задержалась. Сегодня девушке удалось достать на несколько дней книгу
"Личность преступника". Рита выпросила книгу по двум причинам:  во-первых,
интересно;  во-вторых,  представится  возможность  утереть  Леве  нос   по
некоторым теоретическим вопросам. На одной из лекций Рита пролистала главу
"Социальная  среда  и  формирование  личности  преступника",   весь   день
размышляла о прочитанном, и увидев у дома играющих девочек,  остановилась,
приглядываясь к ним и пытаясь определить лидера этой маленькой группы. Тут
появился Лева и своим отутюженным и причесанным видом выбил ее из колеи...
Ясно, что он отправляется на вульгарное свидание!
     Рита почему-то была убеждена, что у Левы не  одна  девушка,  а  целая
команда. В тихом омуте черти водятся, то-то он  ведет  себя  со  мной  как
монашка и живет на кухне, словно в келье.  Тут  Рита  почему-то  вспомнила
Арамиса из "Трех мушкетеров". "Зачем я пошла, - удивлялась Рита, вышагивая
рядом с Левой. - Человеку надо дать шанс на спасение, может, он опомнится,
забудет о своих толстых девках и пригласит меня в кино. И потом  пусть  не
считает, что я все вечера просиживаю у окна, его поджидая".
     Лева шел по делам, но понимал, что похож на человека, торопящегося на
свидание. Он мог бы и сказать, что идет на работу, но был еще недостаточно
взрослым и посчитал такое  объяснение  унизительным.  Молодые  люди  молча
дошли до троллейбусной остановки, Рита взглянула на часы.
     - Извини, Гуров, я спешу. -  Она  кивнула  и,  гордо  подняв  голову,
направилась к метро.
     "Теперь я не увижу ее дня три, -  понял  Лева.  -  Ничего,  пусть  не
задается,  подумаешь  -  "мировой  стандарт"!"  Лева  хорохорился,  однако
настроение у него испортилось, и он жалел, что  не  сказал  Рите,  куда  и
зачем направляется.


     Евгений Шутин опаздывал, за время  ожидания  Лева  успел  досконально
изучить  и  памятник  Пушкину,  и  кинотеатр  "Россия",  и  новое   здание
"Известий".  Гуров  долго  раздумывал,  где  именно   назначить   встречу.
Приглашать  в  кабинет  не  хотелось,  вернее,  было  бессмысленно.   Лева
собирался просить  помощи,  а  делать  это  в  здании,  подъезды  которого
охраняются,  тактически  неправильно.  Напрашиваться  к  Шутину  в   гости
неудобно, а приглашать  его  в  свою  кухню  еще  неудобнее,  Гуров  решил
назначить встречу на улице, потом как бы случайно зайти в кафе, в  котором
Шутин и Ветров были первого сентября.
     Шутина Лева увидел издалека и отвернулся, решая, как себя вести.  Тот
опоздал на двадцать минут, и дело не в  самолюбии,  а  в  том  неуважении,
которое  кроется  за  опозданием  и   которое   нельзя   спустить,   иначе
взаимоотношения встанут наперекосяк и ни о каком  доверии  друг  другу  не
может быть и речи. Гуров, продолжая стоять к подходившему  Шутину  спиной,
отогнул рукав, взглянул на часы и, пожав плечами, медленно пошел в сторону
от места свидания. Пускай Шутин сам решит, как ему изворачиваться, подумал
Лева, не видеть он его не  может,  а  если  он  так  уж  не  хочет  с  ним
встречаться, мог бы не приходить.
     Шутин тронул Леву за плечо и сказал:
     - Добрый вечер и извините за опоздание.
     - Я уж подумал... - Лева развел руками и усмехнулся. - Черт знает что
в голову лезет.
     Шутин не ответил, он был недоволен собой, так как опоздал умышленно и
извиняться не собирался. Они, не сговариваясь, вышли на Тверской бульвар и
молча двинулись к Никитским  воротам.  Шутин  бесцеремонно  оглядел  Леву,
стараясь найти в его внешности признаки профессии, не нашел и  раздраженно
сказал:
     - Что, так и будем молчать? Я вас слушаю. Говорите.
     - Что говорить? - произнес Лева. - Был  Павел  Александрович  Ветров,
теперь его нет. Я обязан найти убийцу и не выполняю свой долг.
     Шутин передернул плечом и промолчал. Он не любил милицию, хотя дело с
ней имел, лишь меняя паспорт и в тех редких случаях, когда ездил на машине
отца. Этот в штатском, вышагивающий рядом, был особенно неприятен, так как
старался походить на интеллектуала. Он, конечно, им не был, разве  человек
с развитым интеллектом станет заниматься сыском? Еще он  раздражал  Шутина
потому, что напоминал Павла. Не внешне, а своим потребительским отношением
к людям, бесцеремонностью, уверенностью в своей правоте, прямолинейностью,
знанием, что хорошо, а что плохо, словно такая  градация  в  этом  сложном
мире существует.
     "Милиционеру всего этого не понять, - думал Шутин, - как и не  понять
моего  отношения  к  Павлу  Ветрову".  Для  всех  покойник   был   сначала
спортсменом,  позже  -  писателем,  человеком  не  очень  талантливым,  но
настырным, упрямым. Но, наверное, никто, кроме Шутина, не знал, как  Павел
был неумолим и прямолинеен. Однажды, в классе шестом или седьмом, на уроке
физкультуры все по очереди подтягивались на перекладине. Неожиданно больше
всех подтянулся тихоня и отличник Яшка Жуков, победив  признанных  силачей
класса, в том числе и Ветрова. Тот лишь пожал плечами, а  через  несколько
месяцев  подозвал  Яшку   к   перекладине   и   предложил   соревноваться.
Преподаватель, недавний выпускник  инфизкульта,  глядя  на  легкую  победу
Павла, улыбнулся, отстранил ребят  от  спортивного  снаряда  и  подтянулся
двадцать раз. Павел глянул на учителя исподлобья и промолчал.  Вскоре  все
об этом случае забыли. После каникул, осенью, Павел подошел  к  учителю  и
кивнул на перекладину. Подтянемся, кто больше? Физрук подтянулся  двадцать
пять  раз.  Когда  Павел  подтянулся  десять,  ребята  еще  шутили,  после
пятнадцати  притихли,  после  двадцати  наступила  тишина.   На   двадцать
четвертом Павел застрял, ему свело руки, но все-таки дожал, повис снова  и
начал вытягивать двадцать пятый. На него было страшно смотреть, вздувшиеся
вены, казалось, вот-вот разорвут кожу, из закрытых глаз текли  слезы,  все
тело  била  сильная  дрожь.  Неожиданно  из  носа  хлынула  кровь,  физрук
подбежал, оторвал Павла от перекладины и понес в  душевую.  Павел  пытался
вырваться и что-то кричал.
     Ветров не щадил себя, был беспощаден и к окружающим. Если  кто-то  из
приятелей излишне, по мнению Павла, себя любил или жалел, он становился  в
отношениях с ним скучным, скоро терял к человеку интерес,  затем  забывал,
словно того и не существовало.
     Разве это жизнь, рассуждал Шутин. Путь на Голгофу для  неполноценных.
Жить надо ярко, весело и  сочно,  труд  должен  приносить  радость.  Успех
нельзя вымучить, выжать из себя с потом и кровью. Талант как деньги - если
есть, так есть, а нет, так извини. Одному  шагать  вперед  легче,  другому
труднее, отвечал Павел, но ведь хочется быть впереди каждому. Шутин на эти
рассуждения отвечал иронической улыбкой  либо  вообще  не  отвечал.  Когда
Павел начал писать, Шутин сказал: "Двигай, Ветров, проверь свою теорию,  а
я посмотрю. Творчество - не подтягивание на перекладине и не кувыркание на
лыжах. Я посмотрю", - повторил Шутин.
     Павел Ветров стал писателем. Последним, кто это признал, был его друг
детства  Евгений  Шутин.  Он  прикинул  путь,  который  Павел  прошел   за
двенадцать незаметно промелькнувших лет, и испугался. Шутин  своего  друга
знал, он не остановится, пройдет  еще  двенадцать  лет,  он  будет  писать
лучше, еще лучше.  А  что  сделал  за  эти  годы  он,  Евгений  Шутин?  Он
почувствовал страх.
     "Я  обязан  найти  убийцу,  выполнить  свой  долг",  -  сказал   этот
милиционер. Шутин ненавидел это слово,  долг  ассоциировался  для  него  с
огромной черной гирей, которую вешают человеку на шею.  Необходимо  тащить
ржавую гирю на шершавой цепи и делать вид,  что  тебе  весело  и  приятно.
Теперь  вместо  Павла  мне  будет  изрекать  сентенции  этот   милиционер,
накручивал себя Шутин.
     - Давайте, давайте свои вопросы. - Шутин замедлил шаги,  тронул  Леву
за лацкан пиджака. - Вы же их приготовили, написали  на  бумажке,  выучили
наизусть. Не забудьте в своем донесении отметить, мол,  Евгений  Семенович
Шутин во время беседы нервничал.
     - В справке или рапорте, - сказал Лева. - Я не пишу донесений, я пишу
справки и рапорта.
     - Я вам скажу по секрету. - Шутин вновь остановился. - Только  сугубо
между нами. Договорилась?
     - Обещаю, - серьезно ответил Лева.
     - Вы не поверите, но у меня крайне  редко  убивают  друзей.  -  Шутин
расхохотался. - Я не привык еще. И уже не привыкну, потому что их  нет.  -
Он развел руками и оглянулся. - Друзей нет, понимаете?
     Леве стало  стыдно,  не  за  свою  доверчивость,  а  за  Шутина,  его
наигранную неврастению, его визг и хохот.
     - Я вам верю. - Лева вздохнул, даже  пробормотал  что-то  похожее  на
"боже мой, боже мой",  вздохнул  так  искренне  и  беспомощно,  что  Шутин
остановился,  взглянул  внимательно,  но  вовремя  спохватился  и  сердито
сказал:
     - Ладно, ладно, без психологических вывертов. - И пошел дальше.
     - Я вам верю, - повторил Лева, - так как и к  убийству  даже  я,  при
моей-то профессии, привыкнуть не могу. Вы обозвали меня глупым и нахальным
мальчишкой, когда я сказал, что убийцу мы найдем обязательно.  Помните?  У
Перовых? - И, не ожидая ответа, продолжал: - Так мы найдем обязательно.
     - Ох уж это  скромное  "мы".  Мы,  Лев  Первый,  божьей  милостью,  -
улыбнулся Шутин, в первый раз улыбнулся просто, без театрального надрыва и
похлопал Леву по плечу.
     -  Частные  сыскные  агентства  в  настоящее  время   в   Москве   не
функционируют, а у Льва Гурова хватает и товарищей-коллег, и  начальников.
А потом, вы и я - это уже мы.
     -  Ладно,  ладно,  не  агитируйте  за  Советскую  власть,  как  любил
повторять Павел. - Шутин остановился, достал  пачку  "Столичных"  и  хотел
закурить.
     Лева на "Столичные" отреагировал вяло, так как эту марку предпочитала
половина курящих и еще покупали те, кто не смог достать "Яву" или "БТ". По
обнаруженным в квартире окуркам из НТО сообщили, что  какой-либо  характер
прикуса на фильтре отсутствует, но в слюне прослеживается кровь, возможно,
у курившего слабые десны. Лева все это отлично помнил, вынул пачку "Явы".
     - С удовольствием, - не ожидая предложения, сказал  Шутин.  -  Обычно
курю как раз "Яву".
     Они закурили, прошли мимо Кинотеатра повторного  фильма  и  двинулись
вдоль коротенького Суворовского бульвара.
     Направляемый вопросами Левы, Шутин рассказывал о Ветрове. Начали  они
с завещания, вспоминая, с кем перед смертью встречался Павел  Ветров,  как
себя вел.
     - Последнее время мы  виделись  с  Павлом  практически  ежедневно,  -
рассказывал Шутин. - О завещании я ничего не знал, удивился, услышав о его
существовании. Все это я уже говорил в прокуратуре. Павел не был человеком
мнительным, скорее наоборот, жил, убежденный в своем бессмертии. Он  писал
повесть за повестью, много печатался, и  почти  всегда  его  книги  высоко
оценивала пресса. Газеты и журналы  щедро  раздавали  ему  похвалы,  и  он
всерьез поверил в свой литературный  талант...  И  вдруг...  -  с  горечью
оборвал свой рассказ Шутин. Однако довольно быстро  взял  себя  в  руки  и
продолжал торопливо говорить о том, что Павла Ветрова даже стали упоминать
в отчетах и докладах, что его имя  попало  в  обойму  самых  популярных  и
читаемых писателей.
     С кем Павел виделся? Последние месяцы  лишь  с  ним,  Шутиным,  да  с
посетителями  "Ивушки",  так  называется  кафе,  в  котором  Павел   бывал
ежедневно. Почему именно "Ивушка"? Дело в том, что летом клубные рестораны
журналистов, писателей по вечерам закрыты, а где-то надо  перекусить,  вот
Ветров и облюбовал кафе. С Перовыми Павел последние месяцы не  встречался.
С Ириной тоже по вполне понятным причинам, она  любит  мужа,  разговоры  о
нем, видимо, даже терпеливому Павлу осточертели.
     - А с Олегом?
     - Перов и Ветров последние годы были очень близки. Странная дружба, -
ответил Шутин. - Павел  порой  помогал  Олегу,  их  объединяло  спортивное
прошлое. Но в этом году Павел заметно охладел к Перову, примерно  с  весны
они перестали встречаться. Нет, никакой ссоры не произошло,  перестали,  и
все. Павел вообще обращался с людьми просто: нужен, интересен - иди  сюда,
каждый день звонки, встречи; не  нужен,  не  интересен  -  извини,  занят,
словно взял карандаш и вычеркнул из списка знакомых. Я знаю таких  случаев
множество. Олег Перов не одинок, а  тут  еще  Ирина.  Нет,  Павел  не  был
влюбчив, скорее наоборот. С женщинами, как и во  всех  остальных  делах  и
взаимоотношениях, он  был  рационален  и  рассудочен.  Поменьше  слюней  и
эмоций, говорил он.
     Рационален и рассудочен, думал Лева, и написал завещание за пять дней
до смерти. Да, он и здесь не ошибся и рассчитал все правильно. Он  знал  о
смертельной опасности, знал, однако никому ничего  не  сказал,  даже  друг
детства, видевший его почти ежедневно, не почувствовал его страха, хотя бы
нервозности. Все так, друг детства говорит правду. А если нет?
     Гуров и Шутин  не  заметили,  как  дошли  до  Калининского,  свернули
направо и вскоре очутились у входа в кафе "Ивушка".
     - Следственный эксперимент? - Шутин остановился у дверей и  посмотрел
насмешливо и презрительно. - Вы нарочно привели меня к этим дверям?
     - Нарочно, конечно, нарочно, - зло зашептал Лева и подтолкнул  Шутина
к кафе. - Следственный эксперимент - это совсем иное,  а  вы  знаете,  что
гвоздь,  только  не  знаете,  от  какой  стенки.  -  Он  не  давал  Шутину
опомниться, усадил за свободный столик и продолжал: - Вам  пятый  десяток,
Евгений Семенович, а задираетесь, будто мальчишка. Всем вам  чудится,  что
вас подловить или обидеть кто хочет. Не знаю я, ничего я о вашем  покойном
друге не знаю, вот и танцую от печки. Ветров регулярно бывал  здесь,  и  я
хочу посидеть, посмотреть, на что он  смотрел,  понять,  почему  он  ходил
сюда, а не в другое место. - Лева взглянул на Шутина открыто, радуясь, что
можно говорить правду.
     - Дайте, пожалуйста, "Яву", - примирительно сказал  Шутин.  -  Только
кафе за эти дни переделали, стойки не было. Свет изменили, шторы другие. -
Он  встал,  подошел  к  стойке   бара,   заднюю   стенку   его   заставили
разнокалиберными бутылками с экзотическими этикетками.
     Шутин облокотился на стойку и  улыбнулся  молоденькой  барменше.  Она
подошла и взглянула вопросительно.
     - Реконструкция? - Он кивнул на бар и зашторенные окна.
     Барменша протянула руку под стойку и, видимо, включила проигрыватель,
так как заиграла музыка.
     - Да, навели, наконец, порядок.  -  Девушка  улыбнулась  доверчиво  и
продолжала: - Вы представляете, приходили сюда и часами пили чашку кофе. -
Она осмотрела замшевый пиджак  посетителя  и  взглядом  дала  понять,  что
его-то, конечно, в подобном грехе не обвиняет.
     Шутин согласно кивнул и повернулся к залу. Действительно,  здесь  все
переменилось,  в  первую  очередь  публика,  казалось,   посетители   враз
помолодели, переоделись в джинсы и отпустили волосы.
     - Да, модненько и пахнет деньгами, - сказал Шутин.
     - Конечно, мы стали  торговать,  -  поддержала  его  барменша.  -  Вы
представляете, целый вечер с чашкой кофе.
     - Ужасно. - Шутин вернулся к Леве. - Что-нибудь выпьете?
     - Я на работе, - ответил Лева. - Мне еще нужно на Петровку.
     Если не знаешь, что сказать, говори  правду,  считал  Лева,  и  такое
правило его еще ни разу не подводило. Так и сейчас,  Шутин  воспринял  его
слова как должное. Работа есть работа, все ясно, и спорить не приходится.
     Лева поехал на Петровку, отвез два окурка от "Явы", которые прихватил
из кафе.  Утром  участковый,  выполнявший  поручение  Левы,  сообщил,  что
Евгений Шутин в ночь, когда неизвестный посетил квартиру Ветрова, вернулся
домой лишь под утро. Соседка Ветрова по  лестничной  площадке  рассказала,
что, когда покойный отсутствовал, ездил в командировки, в его квартире жил
Евгений Шутин. Следовательно, ключи у него были. К  полудню  позвонили  из
лаборатории и сказали, что категорического заключения пять  не  могут,  но
вполне возможно, курил в обоих случаях один и тот же человек, так  как  на
фильтрах остаются следы крови.



                              ГЛАВА СЕДЬМАЯ

     Когда пять лет  назад  Олег  Перов  встретил  этого  внимательного  и
любезного Семена Семеновича, молодоженам, безусловно, повезло.  Через  два
дня в квартире появился лысый человек с грустными глазами  и  блокнотом  в
руках. Оказалось, что это художник по интерьеру,  которого  прислал  Семен
Семенович. Художник расхаживал по квартире, а Ирина, притаившись на  кухне
за   холодильником,   испуганно   наблюдала   за    человеком,    который,
представившись,  сказал,  что  сейчас  нарисует  квартирку  люкс.   И   он
нарисовал. Ирина, ничего не понимая, выслушала его объяснения  к  эскизам.
На следующий день в квартире появились рабочие, кафель в ванной и  туалете
подняли до потолка,  начали  перекрашивать  стены  и  потолок,  в  будущей
гостиной и в спальне обклеивать стены ситцем. В кухне появились деревянный
стол и лавки, такого же  цвета  полки,  холодильник  увезли,  вместо  него
притащили другой.
     Ирина растерянно ходила по квартире, каждый раз вздрагивая, когда  ее
называли хозяйкой и спрашивали, нравится ли  ей  колер  или  какой  высоты
положить плитку в кухне. Ирина лишь согласно кивала и с нетерпением  ждала
возвращения с работы Олега.  Он  приходил  шумный  и  уверенный,  наполнял
квартиру весельем. Он словно знал, что  все  так  и  произойдет,  появится
кто-то, в данном случае Семен Семенович,  легко  и  красиво  разрешит  все
проблемы быта. В  решении  таких  проблем  Семен  Семенович  был  класснее
Хоттабыча. Он ничего не путал, мог достать все, что вы хотите, и  еще  то,
что вам не могло прийти в голову.
     Когда фронт работ развернулся, Олег взял Семена Семеновича под  руку,
вывел на лестничную площадку и спросил,  сколько  все  это  будет  стоить.
"Сейчас сказать трудно, - ответил тот, - а сколько у  тебя  есть?"  Узнав,
что есть тысяча с небольшим, Семен Семенович  вздохнул,  пригладил  и  без
того идеально приглаженные  седые  волосы,  признал  несерьезность  данной
суммы и предложил взаймы. "Олег, дом строят один раз, и женятся один  раз,
если ты мужчина, а не вертопрах". Олег  согласился,  не  возражал,  однако
денег у него от этого  больше  не  стало.  "Составляй  смету,  я  не  могу
подписываться втемную, в жизни не занимал и много одалживать не стану",  -
объяснил Олег своему новому приятелю. "Можно уложиться в  три  тысячи",  -
сказал после долгих подсчетов Семен  Семенович.  "Значит,  я  буду  должен
около двух, - рассудил Олег, - кабала на полтора-два года".  Он  посмотрел
на Ирину, перехватил ее восторженный взгляд и согласился.
     Когда отделочные работы были закончены и  оставалось  только  завезти
мебель, у Перовых  появились  Ветров  и  Шутин.  Последний  реагировал  на
происходящее восторженно, кричал, что все правильно, никогда не надо  себя
делить, необходимо верить в свою звезду. Павел походил по квартире,  молча
кивая, выслушивал  объяснения  Ирины,  затем  отвел  Олега  в  сторону  и,
болезненно поморщившись, спросил, зачем, мол, ты все это  затеял.  Прервав
путаные объяснения Олега, Павел предложил взаймы. Олег отказался.
     Семен  Семенович  любил  делать   людям   приятное,   ему   нравилось
покровительствовать. В порядочности  Олега  он  не  сомневался,  но  кроме
дружеского расположения и тщеславия от чувства, что помогает знаменитости,
Семенов имел на бывшего чемпиона и чисто деловые виды. Семенов  работал  в
промкомбинате начальником цеха ширпотреба,  производил  дешевые  брошки  и
сумочки. В разгар благоустройства квартиры он  пригласил  Олега  в  цех  и
познакомил со своим хозяином.
     - В основном работаем с пластмассой,  -  объяснил  Семенов,  -  а  ты
технолог по полимерам, подскажи, чего там нового в вашем мире. Мы-то  ведь
пасынки, ширпотреб гоним, сырье нам отпускают  второсортное,  да  и  вечно
задерживают, а план давай, иначе лишишься прогрессивки, а то и места.  Без
премиальных рабочие разбегаются, специалистов в такое захудалое  хозяйство
заманить трудно.
     Олег наблюдал за работой  цеха  и  обещал  подумать.  Человек  оказал
услугу, рассуждал он, надо и ему помочь, не себе  же  он  просит.  И  Олег
честно думал, ломал голову над вопросом, как  повысить  производительность
цеха, даже советовался с главным технологом  у  себя  на  заводе.  Главный
технолог обрадовался заинтересованности молодого специалиста, план для нас
главное, сказал он и прочел целую лекцию.
     Грубо говоря, увеличить объем выпускаемой продукции можно,  например,
если изменить технологию производства,  повысив  температуру  обработки  и
прочее, увеличить текучесть пластмассы, за счет этого стенки изделия могут
стать тоньше, и  из  единицы  сырья  получить  большее  количество  единиц
продукции.
     - Технологический процесс составляли не  дураки,  -  пояснил  главный
технолог.  -  Изменение  его  приводит  в  большинстве  случаев  только  к
кажущимся выгодам. Практически всегда уменьшается прочность изделия...
     Дальше Олег не слушал, он отлично  понимал,  что  Семенова  прочность
изделия  не  интересует,  тем  более  он  не  будет  утверждать  изменение
технологии и получать патент. Повысить  температуру,  увеличить  текучесть
пластмассы, запомнил Перов, тогда  можно  утоньшать  стенки  и  сэкономить
сырье. Экономия сырья - значит, больше продукции. Левый товар,  понял  он,
это уже не шутка. Кто гонит левый товар, куда  сбывают  и  каким  образом?
Какое отношение к подобным  махинациям  имеет  Олег  Перов?  Да  никакого!
Расплачусь с ним за квартиру, и будь здоров.
     Помогая Олегу Перову с  устройством  квартиры,  Семен  Семенович  был
искренен и бескорыстен, однако никогда не терял ни копейки, а если  деньги
тратил, они возвращались к нему сторицею. У Семена Семеновича на  людей  и
на деньги был особый нюх, он безошибочно чувствовал, какому человеку  надо
помочь, кому можно одолжить не рискуя. Семен  Семенович  узнал,  что  Олег
Перов закончил выступать, работает на заводе и тренирует юношей. Значит, у
парня дела неважные, если за семьдесят рублей  он  вынужден  после  работы
заниматься с зелеными новичками, рассудил Семен Семенович. А мальчик Перов
очень перспективный, с именем, со  связями,  о  которых  он  даже  сам  не
подозревает. Семен Семенович очень  заботился,  чтобы  круг  его  знакомых
состоял из людей не  только  деловых,  но  и  известных,  респектабельных.
"Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты" - очень любил эту  пословицу
Семен Семенович. А кто, чтобы  разобраться  в  Семене  Семеновиче,  станет
интересоваться его друзьями? Ну мало ли,  в  жизни  случается  всякое,  не
угадаешь, где соломки подстелить.
     Дело в том, что Семен Семенович воровал. Правда, скажи ему  кто-либо,
мол, ворюга ты, Семен Семенович, он бы страшно обиделся. Как это - вор?
     Он себя называл человеком деловым. Вероятно, сильно бы  он  удивился,
если бы узнал, что  его  братья  по  ремеслу  -  карманники,  домушники  -
употребляют слово "деловой" как синоним слова "вор".
     Деловой человек Семен  Семенович  Семенов  был  отличным  семьянином,
любящим мужем и заботливым отцом. В доме средний  достаток,  ни  дачи,  ни
машины. Вот  закончит  сын  институт,  получит  в  подарок  машину,  Семен
Семенович "копит" уже лет десять. Вот бы ахнули жена и сын, узнай, что для
их "папаши" десять тысяч деньги  смешные,  да  и  не  деньги  вовсе,  так,
мелочь. Вот какая натура. Больной, скажете?  Страсть  к  деньгам?  Гобсек?
Скупой рыцарь? Да ничего подобного. Семен Семенович к деньгам  равнодушен,
деньги у  него  есть.  Деловой  человек  без  дела  жить  не  может,  люди
подвержены  страстям,  один  поесть  любит,  другой  выпить,  этот   марки
собирает, тот - спичечные коробки. Семен Семенович делает деньги.
     Отделывают он Перовым квартиру, смотрел  на  радость  молодых  и  сам
радовался. Не зря живу на свете, людям хорошим помогаю, станут они жить  в
этой квартире и меня добрым словом  вспомнят.  Так  расчувствовался  Семен
Семенович, что распорядился изготовить на двери  квартиры  табличку:  "Мир
этому дому". Главное, абсолютно искренен он  был  в  своих  поступках,  не
желал зла.
     Модернизация квартиры и мебель стоили не три, как  предполагал  Семен
Семенович, а четыре с лишним тысячи рублей. Он заплатил деньги, не  сказав
ни слова, даже не взял расписки. Он был убежден - Олег  Перов  расплатится
полностью. Расплатиться-то он расплатится, думал Семен Семенович, да каких
усилий это будет стоить? Тут-то и пришла мысль, почему бы не  использовать
парня по специальности? Семен Семенович  искренне  верил,  что  мысль  эта
пришла вдруг, случайно, он забыл совсем свой  первый  разговор  о  Перове,
когда  ему  сказали,  что  поступил  Олег  на  завод  технологом   и   что
специальность у  него  -  пластмассы.  А  они  очень  интересовали  Семена
Семеновича, был он недоволен работой вверенного ему цеха, план выполняется
кое-как, неучтенной продукции создается минимум,  доходы  копеечные.  Дело
это золотое, чувствовал он, а взять  не  удавалось.  И  каналы  сбыта  уже
практически налажены, а сбывать нечего. Пытался он  получить  сырье  сверх
фондов, не получилось. Пусть Олег подумает...


     Олег думал. Помогли товарищи по работе,  даже  не  подозревая,  зачем
действительно  нужны  эксперименты.   Интересуется   человек   технологией
производства, что-то экспериментирует, наверное,  какое-то  рацпредложение
хочет внести, дело обычное. И результат был получен. Олег  доложил  о  нем
Семену Семеновичу, о деньгах не сказал ни слова, решил выждать. Через  две
недели Семен Семенович сказал, что  предложение  Олега  дало  определенный
эффект, какой именно, не уточнил, план они теперь перевыполнят  наверняка,
и квартальная прогрессивка им обеспечена.
     - Рад за тебя, - ответил Олег, - рад отплатить тебе за  помощь.  -  И
посмотрел Семенову в глаза внимательно...
     До этого момента Семен Семенович собирался скостить  с  долга  рублей
пятьсот и этим ограничиться. Не денег жалко, баловать человека нельзя,  да
и  вредно,  чтобы  он  понял,  какие   суммы   будут   получены   от   его
"рацпредложения". Когда же встретился он взглядом с Олегом, увидел  в  его
глазах такую откровенную насмешку и понял: так дешево от  этого  парня  не
отделаешься.
     Странно реагировал на свое открытие Семен Семенович, не испугался, не
рассердился, проникся к Олегу уважением. Не прост, далеко не прост парень.
     Олег же, заметив, как метнулся взгляд  нового  приятеля,  решил:  "Ни
копейки от меня ты больше не получишь. Встретились,  ты  мне,  я  тебе,  и
спасибо. И как бильярдные шары - в разные стороны".
     ...Ирина была в восторге от квартиры, ходила по ней на  цыпочках,  не
переставая восхищаться и удивляться. Наступила осень, начались  занятия  в
институте, Ирина убегала  утром,  возвращалась  днем,  магазины,  готовка,
когда Олег приходил  с  работы,  жена  еще  не  садилась  за  конспекты  -
занималась она вечером. Мужа Ирина с  каждым  днем  любила  все  больше  и
больше. На смену восторженной влюбленности приходило сильное чувство. Олег
был для Ирины словно огромный магнит, находясь в  его  силовом  поле,  она
подзаряжалась энергией, чувствовала себя защищенной и неуязвимой.  Он  был
прекрасен и всемогущ, всегда уверенный, веселый, Олег  притягивал  к  себе
людей, они с радостью подчинялись его воле и неукротимой жизнерадостности.
     Исключение составлял Павел Ветров, он захаживал к ним вечерами,  сидя
на кухне, молчал и с чуть иронической улыбкой выслушивал новости,  которые
сообщала ему Ирина, испытующе поглядывал на Олега. Тот в присутствии Павла
сникал, отступал на второй план,  будто  стеснялся  чего-то.  Ирине  такое
поведение мужа было неприятно. Казалось, что Павел имеет какое-то право на
Олега, будто все время его молча осуждает. И Ирина сперва приревновала,  а
вскоре невзлюбила Павла.
     Олег Перов совсем не был так силен и уверен в себе, как  казалось  со
стороны.
     Когда возникли трудности с мебелью, семейными расходами и устройством
на работу, Олег растерялся. Однако он умел терпеть и ждать. Прошло  время,
он  устроился  на  завод,  получил  группу  в  спортобществе,   молодожены
научились  считать  рубли  и  жить  по  средствам.  Затем  появился  Семен
Семенович и играючи разрешил вопрос с бытом. И Олег вновь уверовал в  свою
звезду, за ним всегда ухаживали, выручили и теперь. Так было,  так  будет,
убеждал он себя. Когда долг достиг  трех  тысяч,  Олег  начал  нервничать,
Ирина ходила сияющая, верила в него, как в  Бога.  Олег  не  мог  сойти  с
пьедестала, заявить о своей несостоятельности, сказать: хватит, всю  жизнь
нельзя застелить паласами, Олег прикинул - три тысячи можно отдать за  два
года, но какие это будут годы?  Выручило  предложение  Семена  Семеновича.
Олег принял его,  справился  с  заданием,  понял,  с  кем  имеет  дело,  и
успокоился: он вернет свои деньги, которые заплатил за меня, в пятикратном
размере. Олег не представлял пока размаха Семена Семеновича.
     Казалось бы, все прекрасно, красавица жена и  великолепная  квартира,
работа на заводе и вечерние занятия  в  зале.  Олег  прожил  в  довольстве
недолго, буквально две-три недели. Работаешь в двух местах,  и  все  равно
приходится считать  рубли,  чуть  распустишься  -  долг.  Все  так  живут,
уговаривал он себя и старался забыть Семена Семеновича, который  наверняка
рубли не считал. Неудовлетворенность,  страх  прожить  вот  так,  на  двух
работах, от получки до получки, трясясь в троллейбусе и выбирая жене цветы
подешевле,  не  давали  Олегу   покоя.   Уверенность   в   себе,   внешняя
беззаботность, умение держаться на публике  и  привлекать  внимание  стали
Олега утомлять. Он  попытался  поговорить  с  Иришкой  -  начал  разговор,
прикрываясь улыбкой и шуточками. Она его осыпала поцелуями, сказала, чтобы
он бросил вторую работу, жизнь прекрасна и удивительна,  он,  Олег  Перов,
великий человек,  маг  и  волшебник.  Он  включился  в  игру,  и  разговор
продолжался в ресторане, где они пили шампанское и танцевали. На следующий
день Олег с головной болью и карандашом в руках пытался закрыть финансовую
брешь, пробитую вчерашним вечером. В обед  к  Олегу  подошел  малознакомый
рабочий и, поводя носом, заговорщицки подмигнул: "Головка бо-бо, начальник
тоже человек, а на тебя наговаривают, мол, красна девица, кефир пьет".
     Закрывшись в кабинете, они выпили  четвертинку  и  по  бутылке  пива,
закусили бутербродами,  которые  новый  приятель  вынул  из  промасленного
кармана спецовки. И тут Олег почему-то вспомнил, как он стоял на одном  из
приемов, было это то ли в Вене то ли в Мюнхене,  и  настырный  иностранный
журналист уговаривал его выпить рюмку коньяку, а Олег только отшучивался и
пил сок с бутербродами.
     На занятия в спортзал он пришел совершенно разбитый. Построил группу,
скомканно провел разминку, дал ребятам задание и улегся  в  тренерской  на
диване. "Пью теплую водку из грязных стаканов",  -  жалея  и  одновременно
презирая себя, думал он. Почему-то его  потрясало  не  то,  что  он  начал
вообще пить водку, да еще в рабочее время. Нет, он горевал,  что  пришлось
пить теплую водку и из грязного стакана.
     Докатился, ни льда тебе,  Перов,  ни  уважения,  технолог  ты,  одним
словом, и больше  никто.  Скоро  начнешь  прятать  от  Иришки  трешницы  и
говорить о ней  в  мужской  компании  пренебрежительно,  называя  обидными
словами -  "моя"  и  "она".  "От  "моей"  дождешься,  "она"  разве  мужика
понимает?"
     Из зала доносился грохот железа, значит, ребята поехали, кто  во  что
горазд, таскают, друг  перед  другом  выпендриваются,  а  не  работают  по
заданию. Он позвонил Павлу. Ветров разговаривал  сухо,  короткими  рваными
фразами. Олег не вешал трубку, цеплялся за разговор, будто искал спасения,
и Павел наконец понял и зло сказал:
     - Не раскисай, через полчаса заеду за тобой.
     Ровно через полчаса такси остановилось у спортзала. Ветров, не увидев
Олега,  вышел  из  машины  и  стал  неторопливо   прогуливаться,   изредка
поглядывая на часы и усмехаясь. Он приехал, как всегда,  абсолютно  точно,
из окна зала его прекрасно видно, так зачем заходить, рассуждал Павел.
     Олег сидел в тренерской -  окно  здесь  выходило  на  противоположную
сторону, - смотрел на часы и нервничал. Все разговоры о  дружбе  не  стоят
выеденного яйца, думал он, где его, Павла, хваленая точность?
     Прошло двадцать минут, когда Олег наконец догадался выйти  на  улицу.
Павел не сказал, что ждет уже давно, полагая, что это ясно без слов, молча
кивнул, и они, не сговариваясь, поехали  к  Перовым.  Не  произойди  этого
глупейшего двадцатиминутного ожидания, возможно,  разговор,  такой  важный
для Перова, сложился бы иначе. Они доехали, не проронив  ни  слова,  Ирины
дома не было; когда уселись на кухне напротив друг друга,  Олег  кипел  от
обиды и  негодования,  а  Павел  был  полон  холодного  сарказма.  Тяжелый
деревянный стол разделял их, словно ничейная земля или пограничная волоса.
И конечно, не выдержал молчания Олег, он не знал,  с  чего  начать  и  чем
кончить, вообще не знал, о чем говорить. Вместо того чтобы сказать просто:
мол, потерял себя, помоги найти, Олег начал упрекать всех в  равнодушии  и
эгоизме. Павел слушал, привычно потирая подбородок, и зло щурился,  он  не
вдумывался в слова друга, терпеливо ждал, когда тот кончит, чтобы  врезать
этому здоровенному мозгляку и слюнтяю.
     Наконец Олег  выдохся,  начал  повторяться,  говорить  о  несерьезных
мелочах. Павел провел ладонью по столу, стряхивая  все  несерьезные  обиды
друга на пол  и  как  бы  расчищая  перед  собой  площадку  для  ответного
нападения.
     - Отстрелялся? - спросил он.  -  Отойди  в  сторону,  дай  стрельнуть
другому. Я давно хотел тебе сказать несколько слов. С чего ты  начал  свою
жизнь? Ты женился. Прекрасно. Такие девушки, как Ирина,  встречаются  одна
на миллион. Однако семейная жизнь не только  любовь,  цветы  и  совместные
радости. Женившись, мужчина, тем более  когда  он  старше  своей  подруги,
берет на себя уйму обязательств. Устройство быта, хлеб насущный,  -  Павел
загибал пальцы, - воспитание жены и себя, да-да, себя, потому что  супруг,
глава семьи, это мужчина в новом качестве. И  главное,  создание  в  семье
духовных ценностей. Что ты уже сделал?
     Квартира? Прекрасно! Ты нашел  каких-то  проходимцев,  которые...  не
перебивай, я чувствую проходимцев с другой стороны улицы. И ты сам знаешь,
что я прав. У тебя не было денег, ты отгрохал шикарную квартиру, все здесь
здорово, продуманно, удобно. Это не твоя квартира. Чужая. У  меня  хуже  и
беднее в десять раз. Но это моя квартира, - Павел ударил себя в  грудь.  -
Возьми у меня любую вещь и спроси: Павел, расскажи мне, к примеру, про это
кресло. И я тебе отвечу, когда и где я его купил, на какие деньги,  как  я
их заработал. Расскажу, как не получалась телевизионная передача, как я ее
все-таки сделал, как звонил в сберкассу,  ожидая  гонорара,  получив  его,
бегал по магазинам. Я  хотел  другое  кресло,  но  оно  оказалось  слишком
дорого, и я купил это. И так каждая вещь в моем, - он снова стукнул себя в
грудь, - доме. За все, за каждую вилку, занавесочку заплачено трудом.  Мне
дома тепло и уютно, потому что меня окружают не  вещи,  а  воспоминания  о
прожитой жизни. Как тебе здесь? О чем ты думаешь,  когда  сидишь  в  своей
роскошной  гостиной?  Вспоминаешь  аккуратного   улыбчивого   человека   с
подобострастным взглядом жуликоватого официанта? Тебе хорошо, Олег Перов?
     Оставим квартиру, все не без греха, соблазнился, не  подумал,  бог  с
тобой. Надеюсь, передачи в казенный дом за эту ошибку  я  носить  тебе  не
буду:
     Ты  женился,  Ирише  двадцать  лет.  Она  студентка,  кстати,  какого
института? Ну, это ты еще  знаешь,  а  что  она  сейчас  читает  по  курсу
западной литературы, не знаешь наверняка. О чем вы говорите? Какого  цвета
обои в холле у соседа? Как ты воспитываешь  свою  жену?  Ты  потакаешь  ее
капризам, полагая, что это и  есть  высшее  проявление  любви?  Стараешься
окружить ее красивыми  вещами.  Беда  в  том,  что  есть  вещи  еще  более
красивые, наряды еще более дорогие, а вот конца  у  вещного  мира  нет,  и
Ирина не будет в нем  счастлива,  даже  если  ты  подаришь  ей  британскую
корону.
     Ты поступил на завод и  начал  работать  тренером.  Ты  и  словом  не
обмолвился, интересная у тебя работа  или  нет,  но  о  твоей  зарплате  я
осведомлен прекрасно.  Хорошие  у  тебя  ребята,  есть  ли  перспективные,
узнаешь ли ты в них себя? Не знаю. А вот сколько тебе платят за  час,  мне
известно, Олег.
     Ветров утрировал, хотя в основном он был прав.  Но  Олег  нуждался  в
реальной  помощи,  а  не  в   менторских   наставлениях,   высказанных   в
непререкаемо-безапелляционном тоне. К тому же Ветров все  время  ставил  в
пример  себя,  и  выходило,  что  он,  Павел  Ветров,  молодец,   личность
высокодуховная и безупречная, а Олег Перов рвач, хапуга и вообще бог знает
кто.
     - Все? - спросил Олег,  когда  Павел  замолчал.  -  Спасибо,  я  буду
следовать твоим советам неукоснительно. - Он встал и направился к двери.
     Павел растерялся и, не желая признавать, что  перегнул  палку,  снова
перешел в нападение:
     - Ты пистолет сдал?
     - Сдам, сдам, не волнуйся, - ответил Олег. Он уже взял себя  в  руки.
Лекция Ветрова произвела на него совершенно обратное действие. "Ах так,  -
решил он, - Олег Перов такой плохой? Ну, мы еще  посмотрим,  кто  прав.  В
жизни не просить, а отнимать надо, и зря я распинался перед этим гением".
     - Нет уж, ты извини, - Павел прошел  в  гостиную,  открыл  сервант  и
вынул из него тяжелый "Вальтер". - Оружие лежит, лежит, а потом  стреляет.
Я завтра встречусь с одним приятелем, подъеду на Петровку  и  сдам.  -  Он
подбросил пистолет на ладони и спрятал в карман.
     - Как знаешь, - Олег пожал плечами, он уже перестал  злиться,  потому
что вообще был отходчив. - Может, выпьем по рюмочке? Скоро  Ириша  придет,
она у родителей.
     - Нет, мне работать надо, - Ветров  хлопнул  Олега  по  плечу.  -  Не
сердись, я не хотел тебя обидеть.
     - Ерунда, заживет, - ответил Олег.
     Оба чувствовали себя  неловко  и  искали  примирения,  оно  вскоре  и
наступило.



                              ГЛАВА ВОСЬМАЯ

     Составив план дополнительных мероприятий по делу, Орлов взял на  себя
разработку семьи Перовых, а Леве поручил Евгения Шутина. Задание  Леве  не
нравилось, у него с Шутиным не было контакта. Причину открытой  неприязни,
которую Шутин не только не  скрывал,  а  скорее  подчеркивал,  Лева  никак
понять не мог. Невзлюбил его человек, и все тут, без всяких  причин.  Если
Шутин имеет хотя бы косвенное отношение к убийству, ему не  выгодно,  даже
опасно показывать свое отрицательное отношение к  человеку,  занимающемуся
расследованием. В подобных случаях, наоборот, преступник всегда  стремится
производить как можно лучшее впечатление, делает вид, что хочет помочь.
     Лева после их встречи еще раз позвонил Шутину и получил отповедь:
     - Не надо  мне  звонить,  товарищ  Гуров,  если  я  нужен  следствию,
вызывайте в установленном законом порядке.
     Возразить Гуров не мог,  закон  есть  закон,  и  человек  прав.  Лева
попытался объяснить, что обращается не к свидетелю по делу,  а  к  Евгению
Шутину, ближайшему другу убитого.
     - Я вам уже сказал, - ответил Шутин и положил трубку.
     Конечно, можно его пригласить и в управление,  и  в  прокуратуру,  но
вряд ли сейчас это целесообразно. И Лева отступил, тем  более  что  ничего
другого ему, в общем-то, и не оставалось.
     Он решил вернуться к "печке", к последним числам августа, и  еще  раз
попытаться найти в поведении Ветрова хотя бы малейший намек на то,  почему
было составлено завещание, чего или кого опасался  погибший.  И  еще  один
вопрос очень  интересовал  Леву:  почему  завещание  составлено  в  пользу
обеспеченной Ирины Перовой, а не в пользу ближайшего друга Евгения Шутина,
живущего очень  скромно?  Перовы  жили  не  просто  обеспеченно,  а  очень
обеспеченно. Прекрасно обставленная  квартира,  "жигули"  третьей  модели,
оборудованные стереомагнитофоном. И  муж  и  жена  превосходно  одевались,
достаток чувствовался буквально  во  всем.  Так  почему  же  завещание  не
Шутину, а Ирине Перовой, и уж если так, то почему ей, а не  мужу?  Не  мог
Ветров так плевать на общественное мнение  и  ставить  любимую  женщину  в
положение более чем двусмысленное. И последнее. Почему  человек,  понимая,
что ему грозит смертельная опасность, составляет завещание, но ни слова не
пишет об убийстве? Ветров наверняка знал, либо предполагал  хотя  бы,  кто
угрожает его жизни. Почему не написал ни слова? Не отпускал же  он  убийце
грехи?
     От Орлова Гуров знал, что Олег Перов предложил  Ирине  отказаться  от
наследства. Никто не сомневался, что она так и  поступит,  однако  она  не
отказалась. Судя но всему, между супругами произошла серьезная ссора. Олег
настаивал, доказывая, что  Ирина  должна  отказаться  от  денег  в  пользу
Евгения Шутина, следуя простой человеческой справедливости. Шутин живет  у
родителей, тяготится этим, а у нее все есть. Ирина проявила твердость и  в
своих рассуждениях незаурядную логику. "Павел все это учитывал, -  заявила
она, - и поступил так, как считал нужным. Я  не  собираюсь  изменять  воле
покойного. Мне деньги не нужны, но пусть все остается как есть".
     Леве следовало заниматься версией Шутина, а не рассуждать о поведении
Перовых, но бывают ситуации,  когда  человек  не  волен  управлять  своими
мыслями. Он терпеливо перечитал документы, в той или иной мере  освещающие
поведение Ветрова перед смертью, и выяснил только одно: покойный собирался
либо уезжать, либо менять образ  жизни.  Он  каждый  вечер  бывал  в  кафе
"Ивушка", а  первого  сентября,  за  три  часа  до  смерти,  попрощался  с
гардеробщиком до ноября. Молочнице Ветров  сказал,  что  молоко  можно  не
приносить, а приходившая убирать квартиру женщина утверждает, мол,  никуда
Павел ехать не собирался, она бы знала, он  ей  всегда  говорил.  И  Шутин
якобы о предстоящем отъезде Ветрова не знал, однако в его показаниях  Лева
очень сомневался. Если  человек,  чувствуя  смертельную  опасность,  пишет
завещание и ни слова  не  говорит  своему  ближайшему  другу,  значит,  он
перестал ему доверять. Либо Ветров с Евгением  говорил,  и  Шутин  врет  и
водит Леву за нос. В любом случае показаниям Шутина верить нельзя.
     Лева запутался, причем заблудятся буквально в трех соснах:  собирался
Ветров изменить установленный режим или нет? Собирался он уезжать или нет?
Лева уже хотел запереть кабинет и пойти погулять, может, на улице в голове
прояснится и станет легче, когда позвонил  Турилин  и  пригласил  к  себе.
После  разноса  они  впервые  встретились   один   на   один.   Константин
Константинович  кивнул,  они  виделись  утром  на  оперативке,  и   жестом
пригласил садиться.
     - Сердитесь? - почему-то  радостно  поинтересовался  Турилин.  И,  не
ожидая ответа, продолжал: - Сердитесь - полезно, когда человек голодный  и
сердитый, он быстрее соображает.
     Лева посмотрел на выхоленного,  изящно  одетого  начальника,  на  его
тонкие пальцы, которые, как всегда, поигрывали очками, и  улыбнулся.  Лева
вспомнил, что Турилин в юности занимался в драмкружке,  играл  Гамлета,  и
представил себе, как молодой Костя Турилин, конечно,  такой  же  тонкий  и
изящный, сжимая эфес шпаги, вопрошает: "Быть или не быть?"
     - Какие  идеи?  Чему  улыбаетесь?  -  Турилин  тоже  улыбнулся,  Леве
показалось, что полковник  даже  подмигнул  ему.  Но  это,  конечно,  лишь
показалось,  так  как  подобной  вольности  сдержанный   полковник   никак
допустить не мог.
     - Какие у  меня  идеи,  Константин  Константинович?  -  Лева  скромно
потупился. - Так, идейки, словно мышки, шастают у ног, нагнешься  поймать,
они разбегаются.
     Турилин чуть наморщил лоб, помолчал немного и спросил:
     - Вы не помните, Лева, среди  папок  в  кабинете  Ветрова  были  нами
обнаружены рукописи законченные или начатые?
     - Не знаю, Константин Константинович, - ответил Лева.
     -  Плохо,  должны  знать.  Свяжитесь  с  прокуратурой,  поезжайте  на
квартиру и найдите. Ясно?
     - Не очень. Почему вы считаете, что в квартире должна быть  рукопись?
- спросил Лева.
     - Потому  что  Павел  Ветров  был  писателем,  он  последние  полгода
работал, - ответил Турилин. - Он закончил новую повесть. Где она?
     Ни рукописи, ни отпечатанного экземпляра  новой  повести  в  кабинете
Ветрова следователь прокуратуры и Лева  не  обнаружили.  Гуров  клял  себя
последними словами, как он сам не  сумел  решить  такую  простую  задачку.
Писатель закончил работу, не решил еще - уедет отдыхать  или  останется  в
Москве, но режим у него изменился. Все верно, а  он,  Лева,  до  этого  не
додумался.
     Где же рукопись? И существовала ли  она?  Проще  всего  обратиться  к
Шутину, но Лева этого делать не стал, пошел по пути более сложному. Ветров
печатался в трех журналах и двух издательствах. Лева обошел все и выяснил:
Ветров с февраля писал повесть под условным названием  "Чемпион".  Удалось
найти постоянную машинистку Ветрова, которая  рассказала,  что  он  обычно
приносил перепечатывать по две-три главы, рукописный вариант тут же рвал и
выбрасывал, это была черновая перепечатка. "Чемпиона" Ветров перепечатывал
так же, сначала в двух экземплярах, затем правил, дописывал, переделывал и
перепечатывал набело, уже  в  четырех  экземплярах,  которые  и  показывал
редакторам. Машинистка  переписывала  "Чемпиона"  дважды,  значит,  четыре
экземпляра рукописи где-то  должны  находиться?  В  редакциях  журналов  и
издательствах их не видели.  Где  же  они?  Предположим,  рассуждал  Лева,
Ветров передал новую  повесть  в  редакцию,  мной  не  установленную,  но,
во-первых, это делается лишь  в  тех  случаях,  когда  в  "своем"  журнале
рукопись отклонили, а во-вторых, не все же четыре экземпляра он отослал по
новому адресу. Нет, рукопись исчезла...
     Леве пришла в голову одна довольно безумная  идея,  и  он  взялся  за
телефон. Уже со второй попытки Гуров выбил десятку - в одном  из  журналов
лежала новая повесть Евгения Шутина. Повесть, о которой он рассказывал все
десять лет, в которую никто уже не верил, однако она  появилась  на  свет,
появилась через десять дней после смерти писателя Павла Ветрова.
     Лева отправился к Турилину. Выслушав доклад, полковник долго  молчал,
затем спросил:
     - Ваши выводы?
     Лева пожал плечами, ответить  не  успел,  так  как  в  дверь  коротко
постучали и в кабинет вошел подполковник Орлов.
     - Здравия желаю, Константин Константинович,  -  Орлов,  как  никогда,
категорически не соответствовал ни своему званию,  ни  фамилии.  Одетый  в
потрепанный джинсовый костюм - короткая  курточка  топорщилась  на  полной
груди, брюки подпирали животик, подчеркивая  кривоватость  ног,  обутых  в
стоптанные, облезлые башмаки, - к  тому  же  небритый,  Орлов  походил  на
вокзального подносчика, давно разочарованного  в  собственной  судьбе.  Он
взглянул на Леву быстро и точно, тут же спрятал глаза за припухшими веками
и молча сел в сторонку, как  бы  говоря:  куда  нам  с  суконным  рылом  в
калашный ряд.
     Лева понял: либо Орлов  вышел  на  преступника,  либо  рядом,  совсем
рядом. И прекрасно,  подумал  он,  хотя  хотелось  раскрыть  это  убийство
самому.
     Турилин оценил перестрелку сотрудников.
     - Повторите, пожалуйста, ваш рассказ, - сказал  он  Гурову,  -  пусть
Петр Николаевич послушает.
     Лева  рассказал  об  отсутствии  рукописи  в  кабинете  Ветрова  и  о
появлении рукописи Шутина в редакции журнала.  Он  не  стал  напоминать  о
ключе и  окурках,  Орлов  в  подобном  напоминании  не  нуждался.  Тот  не
торопился, скосил глаза, словно занялся  изучением  собственного  носа.  А
Лева подумал о том, что сейчас он его разделает под орех.
     - Интересно, -  начал  Орлов  осторожно,  -  тут  долго-долго  жевать
требуется. Давайте взвесим, попробуем нарисовать натюрморт.  -  Он  встал,
прошелся по кабинету, поддернул джинсы, пытаясь убрать  животик,  встал  у
окна,  привычно  заняв  выгодную  позицию.  -  Версия  Моцарт  и  Сальери.
Интересно и похоже. Лично я так и не  могу  понять,  кем  был  для  Шутина
Ветров - другом или неприятелем? Рукопись  должна  находиться  в  кабинете
Ветрова, однако ее там нет. Голову мне оторвать за то, что я не занялся ее
поисками сразу. Все говорят, Шутин болтлив и завистлив, и не верят  в  его
рассказы о работе над повестью. А Шутин  приносит  в  редакцию  повесть...
объемом? - Он взглянул на Леву.
     - Около трехсот страниц на машинке, - подсказал Лева.
     - Большой труд... - Орлов вздохнул. - Похоже, очень похоже. Первое. -
Он начал загибать пальцы. - Шутин человек нерешительный и вряд ли способен
на убийство. Второе. Если он убил, то почему не  взял  рукопись  сразу,  а
пришел за ней позже? Явился и свой визит не скрывал, вел себя, словно он у
себя дома. Третье...
     - Извините, - перебил Лева. - Все это не  имеет  значения.  Шутин  не
может быть убийцей, так как если бы он и был способен задумать такое дело,
то Ветров никаким образом не мог об этом  узнать.  Следовательно,  -  Лева
посмотрел на Турилина, затем на Орлова и пожал плечами, - не  существовало
бы никакого завещания. И главное, Шутин никогда на это не  пошел  бы,  так
как Ветров в литературе не новичок, манера и темы его  известны  и  выдать
его повесть за свою Шутину ни за что не удалось бы.
     Турилин согласно кивнул, Орлов взглянул  на  Леву  с  любопытством  и
сказал:
     - А ты не дурак, Лев Иванович. Ты, капитан, мне нравишься.
     Турилин, скрывая смущение от чужой бестактности, нахмурился, зачем-то
надел очки и в не свойственном ему жестком тоне сказал:
     - Однако с рукописью необходимо разобраться. Лева, вы  интеллигентно,
никого не обвиняя,  раздобудьте  экземпляр  повести  Шутина,  две-три  его
статьи, написанных ранее, книгу Ветрова и сдайте все это на  сравнительный
анализ.  Ученые  мужи  нам  ответят,  кто  что  написал.  А  теперь,  Петр
Николаевич, рассказывайте,  как  у  вас  дела  и  почему  вы  одеты  столь
экзотично?
     - Мы, начальник, что? Мы ничего. - Орлов поскреб в затылке и  шмыгнул
носом. - Мы второй день вкалываем, принести там, можно наоборот,  оттащить
в сторону либо подмести. Мы разнорабочие, потому как больные, - он щелкнул
себя по горлу, - а сейчас, после излечения - ни-ни, иначе, сами понимаете,
можно и тапочки отбросить. -  Орлов  перестал  актерничать,  подтянулся  и
сказал: -  Я  сейчас  в  роли  подсобного  рабочего,  извините,  не  успел
переодеться. Есть кое-что интересное, если разрешите,  товарищ  полковник,
доложу завтра. Еще раз сам все проверю...


     Специалисты прочитали работы Ветрова и Шутина и  дали  категорическое
заключение:  рукопись,  сданная  Шутиным  в  редакцию,   написана   Павлом
Ветровым.


     Шутин сидел в коридоре МУРа  на  огромной  деревянной  скамье,  какие
можно встретить на вокзалах. Скамейки эти с вытертыми до блеска  сиденьями
и   гнутыми   жесткими   спинками   ассоциировались   с    долготерпением,
безнадежностью и унынием. Шутин провел ладонью по  скамье,  убедился,  что
она деревянная, а не железная, осмотрел спинку  и  привычных  надписей  не
нашел, то ли времени, то ли смелости у людей не хватило. Он уже  собирался
взглянуть на часы, когда одна из дверей открылась и Гуров пригласил его  в
кабинет. Шутин все же  проверил  время.  Лева  сделал  то  же  самое,  они
выяснили, что сделали это напрасно, и поздоровались.
     Гуров предложил, чтобы беседу с Шутиным провел  Орлов,  но  полковник
Турилин  взглянул  удивленно:  "Характерами  не   сошлись?   Так   уж   вы
постарайтесь понравиться, приложите максимум  усилий,  считайте  это  моей
личной просьбой". Так как в личных просьбах  полковнику  отказывать  могут
только генералы, Лев пригласил Шутина, долго готовился к беседе и  сейчас,
предлагая ему садиться, в который раз придумывал первую фразу.
     - Лев Иванович, я Павла не убивал и, кто мог  его  убить  и  за  что,
понятия не имею, - сказал Шутин, усаживаясь. - Я был груб с вами,  за  что
прошу меня простить. - После такого вступления  он  произнес  традиционную
фразу: - Чем могу быть полезен?
     Вся подготовка Левы пошла насмарку, он растерялся и молчал. Шутин  не
смотрел, как обычно, нетерпеливо и воинственно, а, сев на место  Новикова,
облокотился на стол, подпер ладонью подбородок и вздохнул.
     - Я только сейчас начинаю понимать, что  Павла  нет.  Его  нет  и  не
будет, никогда ничего я ему не  докажу  и  доказывать-то  нечего...  -  Он
махнул рукой и, как показалось Леве, театрально закрыл лицо.
     - В последние месяцы Ветров писал? - спросил Лева.
     - Да, и очень много, - ответил Шутин.
     - И когда же он повесть закончил? - Лева старался  не  выдать  своего
удивления. По его логической схеме Шутин должен был утверждать, что Ветров
последние месяцы не писал.
     - Первого сентября, - думая  о  чем-то  постороннем,  ответил  Шутин,
затем взглянул на Гурова, стал рыться в карманах,  достал  фотокарточку  и
протянул через стол. - Нравится? Это Павел в горах, я хочу,  чтобы  журнал
напечатал именно этот портрет.
     На снимке Ветров стоял  на  снегу  и,  упрямо  прищурившись,  смотрел
вверх, видимо, на вершину горы.
     - Хорошая фотография, - Лева вернул карточку. - В каком журнале будет
опубликована повесть?
     Шутин назвал редакцию, где Лева несколько дней назад  брал  экземпляр
для экспертизы.
     - Кто отнес рукопись в редакцию? - спросил Лева, уже понимая, что вся
работа последних дней, такая стройная и красивая версия рушится к чертовой
матери.
     - Я и отнес. - Шутин пожал плечами. - Кто же еще?
     - Извините, - Лева  взял  Шутина  под  руку  и  вывел  в  коридор,  -
извините, Евгений, подождите здесь минуточку. - И, оставив  недоумевающего
Шутина за дверью, бросился к телефону.  -  Чья  повесть  лежит  у  вас?  -
спросил Лева у редактора отдела прозы.
     - Евгения Шутина, - ответил редактор как-то неуверенно.
     - Передавая вам экземпляр, Шутин сказал, что это его повесть?
     - Он принес, титульного листа не было, и я решил... - Редактор отдела
помолчал. - Шутин сказал: "Прочитайте и скажите свое мнение, по-моему, это
здорово, только не знаю, как назвать". Шутин что,  собирается  придумывать
название для чужого произведения?
     - Извините, я позже вам  все  расскажу.  -  Гуров  положил  трубку  и
пригласил в кабинет Шутина, который объяснил все очень просто.
     Ветров первого сентября отдал законченную и только что  отпечатанную,
взятую от машинистки повесть (зачем-то прямо всю папку) Шутину и по старой
привычке попросил прочитать и высказать свое мнение.  После  смерти  друга
Шутин  два  экземпляра  передал  в  журнал,  а  два  оставил  у  себя.   А
действительно, куда их девать?
     Как  ни  пытался  Лева  в  процессе  беседы  скрыть  от  Шутина  свои
подозрения, тот в конце концов понял и сказал:
     - Неужели вы  подумали,  что  я  мог  стащить  рукопись?  Как  же  вы
работаете, если так плохо разбираетесь в людях?
     Почему-то каждый порядочный человек считает, что ни у кого  не  может
даже возникнуть сомнения в его порядочности. Гуров взглянул  на  Шутина  и
как-то впервые увидел, что человек этот  далеко  не  молод,  черные  кудри
сильно прибиты сединой, морщины на лбу глубокие, глаза усталые и чуть-чуть
безразличные.
     - Отвечу банально, - после затянувшейся паузы сказал Гуров. - Человек
хороший порой бывает противоречив, и разобраться в нем трудно, а плохой  -
искусно лжив, и разобраться в нем еще труднее. Возьмем, к примеру, вас.  -
Лев еле сдержал улыбку,  так  по-мальчишески  воинственно  Шутин  вздернул
подбородок и расправил плечи. - Или не надо?
     - Почему же? Очень даже интересно, - нараспев произнес Шутин.
     - У вас погиб друг, и ваше желание помочь в розыске преступника  было
бы естественно,  -  начал  спокойно  рассуждать  Гуров.  -  Однако  вы  не
помогаете, а все время мешаете нам.
     - Факты, факты, пожалуйста, - перебил Шутин.
     - Вы молчите о ключе от квартиры  Ветрова,  который  у  вас  имеется,
молчите о рукописи, сданной вами в редакцию, и наконец, вы являетесь ночью
на квартиру покойного, демонстративно оставляете там окурки  сигарет,  как
бы заявляя нам - раз вы такие умные, вот вам еще один ребус, кроссворд.
     - Я совсем не  думал  так,  -  сказал  Шутин,  запнулся,  поняв,  что
проговорился, и вновь воинственно напыжился. - Вам не понять. Да, да,  это
я был у Павла, вам не понять, зачем я приходил, и вообще... - Он запутался
и махнул рукой.
     - Возможно. Однако, согласитесь, вы мешаете нам. Вы не замыкайтесь  в
гордом молчании, ответьте прямо - мешаете или нет?
     - По-вашему получается... -  Шутин  замялся  и  коротко  закончил:  -
Мешаю. - Затем не удержался и добавил: - Не умышленно, конечно.
     Гуров поднялся, обошел стол и положил перед Шутиным бумагу и ручку.
     - Нам бы очень хотелось вас понять,  Евгений  Семенович.  Не  жалейте
времени и бумаги,  изложите  как  можно  подробнее,  зачем  вы  пришли  на
квартиру Ветрова и что там делали около часа.
     Шутин хотел по привычке съязвить, сдержался, пожал лишь плечами,  как
бы говоря: ну что с вами, настырными, сделаешь, и стал писать.
     Лева вынул из сейфа папку с документами и, делая вид, что читает  их,
углубился в размышления. Главное в этом человеке -  уязвленное  самолюбие,
не дави на него, раскрывай его аккуратненько, шажок,  еще  полшага,  затем
еще чуть-чуть.
     Шутин писал быстро и  легко,  думая  о  том,  что  сидевший  напротив
мальчик шустер и прямолинеен и ему никогда не постичь,  что  же  на  самом
деле произошло.
     Он писал неправду, понимая, что вновь смалодушничал. Не здесь,  когда
лгал, а тогда, с рукописью Павла  Ветрова.  Повесть,  конечно,  надо  было
переписать, а он лишь снял титульный лист: узнают стиль Ветрова  -  пойдет
под его именем, не узнают - Шутин поставит свое. Отнес и испугался, поздно
сообразив, что манера письма Ветрова  широко  известна,  не  разберутся  в
редакции - обнаружится подлог после выхода журнала. Еще хуже.  Украсть  не
сумел по-умному, даже на это не гожусь,  рассуждал  он,  расписываясь  под
своим объяснением.
     - Пожалуйста. - Шутин протянул две красиво исписанные страницы.
     Лева пробежал их мельком, спрятал в папку.
     - Спасибо. Возможно, в прокуратуре...
     - Понимаю, - перебил Шутин. - Меня будут официально допрашивать.
     - Порядок, - Лева развел руками. - Еще одна просьба, раз уж  разговор
у нас пошел откровенный, напишите, у кого в вашей компании был пистолет.
     Шутин хотел возмутиться, смешался, ничего не ответил и, сознавая, что
каждой секундой своего молчания лишь подтверждает правомерность  заданного
вопроса, снова подвинул к себе бумагу...



                              ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

     Павел Ветров растер пальцами крем по подбородку, намочил кисточку под
горячей струей и, обжигаясь, стал растирать крем, пока  не  превратился  в
деда-мороза с бородой и усами из  мыльной  пены.  Брился  он  по  старинке
безопасной бритвой, подводя  под  свой  консерватизм  теорию  собственного
производства.  Электробритвой  нельзя  порезаться,  и  человек  становится
излишне добродушным, жиреет и теряет бдительность. Кроме того,  необходимо
ежедневно заглядывать себе в глаза,  а  электробритвой  можно  бриться  на
ощупь. Глядя на себя в зеркало, понимаешь, как ты провел  вчерашний  день,
сказав себе всякие  слова,  разозлишься,  проснешься  окончательно,  тогда
легче будет работать.
     Пока варился кофе и жарилась традиционная яичница, Павел снял  все  с
письменного стола и тщательно протер его.  Завтракал  Павел  на  кухне,  а
вторую чашку кофе брал с собой в кабинет  и  ставил  ее  справа,  рядом  с
пепельницей и сигаретами. После этого он,  взглянув  на  часы,  помечал  в
еженедельнике время, когда он сел работать. Это был  жульнический  маневр,
так как он не начинал писать, а брал газету. Прежде всего он знакомился со
спортивными новостями, затем с пятой  страницей,  с  информацией  о  делах
международных, четвертую страницу, как правило, он пропускал, смотрел, нет
ли на третьей фельетона  либо  статьи,  касающейся  кино  или  литературы.
Покончив с газетой, Павел бросил ее через  стол  в  кресло  для  гостей  и
решительно открыл папку, достал авторучку, поставил номер страницы,  затем
перенес этот номер в еженедельник и затих. Ничто или почти  ничто  уже  не
отделяло его от начала писательского творчества.  Вот  еще  можно  сделать
глоток кофе и закурить, но он оттягивал эту процедуру, берег как последний
патрон - выстрелишь и останешься безоружным, с совершенно  пустой  головой
перед абсолютно чистым  листом  бумаги.  Вчера  вечером  интересные  мысли
переполняли его, рвались наружу. Павел бережно укладывал их рядком,  чтобы
выпустить весь заряд сегодня. Пошарив в  пустынных  закоулках  памяти,  он
нащупал захудалую, неоднократно пережеванную другими мыслишку, взглянул на
нее  с  жалостью  и,  за  неимением  лучшей,  решил  записать.  Он   начал
подыскивать слова, в голову лезли затертые сравнения, слова попадались все
корявые, трухлявые, сложить из них чистую прочную фразу не  представлялось
возможным. Он повертел эти слова, попробовал приложить их друг  к  дружке,
чуть было не поцарапался и с отвращением отбросил.
     Как легко, весело и азартно писал он свою  первую  повесть.  Уставала
только рука, она не успевала за мыслью, летящей галопом. Он и  переписывал
свои творения с радостью, и все ему нравилось, и редакторов он  совершенно
не боялся,  их  критика  его  только  раззадоривала.  Вода  камень  точит,
редакторы и друзья не уставали повторять: стиль, стиль, как ты  пишешь?  И
Павел начал задумываться, и чем больше он думал, тем медленнее  и  тяжелее
рождались  строчки.  Главное  же,  ему  собственные   творения   перестали
нравиться. Закончив, он их просто ненавидел, его чуть  ли  не  тошнило  от
каждой своей фразы. Значительно позже, когда вещь была  уже  опубликована,
Павел, раскрыв  журнал,  прочитывал  какой-нибудь  абзац  и  ничего,  даже
улыбался.
     Настоящим писателем Павел бывал в периоды, когда он не работал. Тогда
мир, окружающий его, люди, с которыми он общался,  становились  выпуклыми,
красочными, захватывающе интересными. Он был наблюдателен и чуток,  мыслил
образно  и,  безусловно,  оригинально.  Павел  жил,  видел,  подмечал   и,
захлебываясь от восторга, думал: "Следующая вещь у меня  будет  настоящая,
это я напишу так, а это так, я все знаю, чувствую, я напишу, напишу..."
     Он "писал", где бы ни находился - на улице,  в  троллейбусе,  стоя  в
очереди у трапа самолета. Смотрите,  сколько  людей,  и  все  разные,  все
интересные. Вот хотя бы этот, с разухабистой женой и  виноватыми  глазами.
Она тычет его в бок, шипит на ухо, проталкивает вперед.  Она  должна  быть
впереди, первой подняться по  трапу,  захватить,  отнять  у  нахалов  свое
законное кресло, распихать над головой коробки и  свертки.  Он  тащит  эти
коробки и свертки покорно, стеснительно улыбается,  с  деланным  интересом
рассматривает свои стоптанные ботинки. И такие люди вместе не первый  год,
не  один  десяток  лет.  Почему?  Интересно,  безумно  интересно,  я   это
обязательно напишу, решает Павел...
     Он допил кофе, докурил сигарету,  погасил  ее,  решительно  поднялся,
взял пепельницу и чашку и пошел на  кухню.  Законная  отсрочка,  надо  все
убрать, на рабочем месте должен быть образцовый порядок.


     Олег Перов пришел в  цех  к  Семену  Семеновичу  без  предупреждения.
Последние три месяца они не  виделись,  Семен  Семенович  изредка  звонил,
когда Олега не могло быть дома, разговаривал с Ириной,  интересовался,  не
нужно ли чего, и передавал Олегу привет. В общем, от встреч с Олегом Семен
Семенович  уклонялся,  будто  несостоятельным  должником  был  именно  он,
Семенов.
     Неопределенность раздражала Олега - должен он или не должен? Если да,
то  сколько  и   когда   надо   отдавать?   Его   раздражала   не   только
неопределенность во взаимоотношениях с Семеном Семеновичем. На заводе Олег
отбывал  положенное  время,  норовя  при   любой   возможности   улизнуть.
Относились к нему не хорошо и не плохо, скорее равнодушно. К Олегу  Перову
раньше никогда так не относились: его не любили и обожали, ему  завидовали
и перед ним преклонялись, но никто не  смел  в  его  прежней  жизни  молча
кивнуть, пройти мимо и забыть. Дома тоже не все клеилось, он  любил  жену,
радовался встрече с ней, но уже  через  полчаса  ему  становилось  скучно.
Иришка, встретив после работы Олега, чмокала в щеку и торопилась на кухню.
Потом завороженно смотрела, как он ест, волнуясь и  ожидая  похвалы,  даже
если он ел  готовые  пельмени  или  котлеты.  А  затем  она  мыла  посуду,
схватившись за голову, вспоминала, что не успела сделать самое  важное,  и
летала по квартире или затихала, склонившись над учебниками.
     Олег оставался один, на него Медленно наползала тоска.  Первое  время
он пытался звонить друзьям по спорту, но их либо не было в Москве, а  если
и были на месте,  то  судорожно  латали  академические  задолженности  или
налаживали полуразвалившиеся отношения с начальством и женами. Все  кругом
торопились, опаздывали... Олег Перов  скучал  Изредка  он  грозно  кричал:
"Подъем! Становись! Форма одежды парадная!" И они с Иришкой шли ужинать  в
ресторан, где Олег изрядно выпивал.
     Павел Ветров со времени их последнего объяснения не показывался, Олег
звонить ему не  хотел,  встретился  пару  раз  с  Шутиным,  который  своей
неустроенностью и неестественным бодрячеством наводил тоску. Хотя бы  этот
жулик - иначе Олег Семена  Семеновича  не  называл  -  появился,  все-таки
обходительный, всегда с деньгами.
     Семен  Семенович  не  появлялся   умышленно.   Ему   было   интересно
встречаться с Олегом, приятно бывать с  ним  на  людях,  однако  последний
разговор, главное, взгляд Олега вызывали у Семена Семеновича  необъяснимую
тревогу, чувство опасности. Он  не  понимал,  почему,  но  доверял  своему
чутью. Он думал: "Я Олегу помог, пусть он мне ничего  не  должен,  надо  с
мальчиком завязывать". Испытания новой  технологии,  предложенной  Олегом,
привели к потрясающим результатам. Цех начал давать план  и  еще  немного,
после реализации "немногого" Семен Семенович положил в карман  значительно
больше, чем одолжил  Олегу.  Деньги  и  труды,  вложенные  в  Перова,  уже
вернулись с процентами, а какую прибыль они принесут через год?
     ...Олег  вошел  во  двор,  в  глубине  которого  размещался  цех,   и
посторонился - двое рабочих катили тележку с грузом. Лицо  одного  из  них
показалось Олегу знакомым, он  встал  у  одинокого,  уже  обитого  осенним
ветром дерева. Когда рабочие возвращались, Олег  взял  первого  за  плечо,
остановил, как взрослый останавливает ребенка, сказал:
     - Приятель, спички...
     Тип в замасленной спецовке оказался  знакомым  -  некогда  элегантным
хозяином квартиры, в которую Олега с  Иришкой  приводил  Семен  Семенович.
Тогда, у себя дома,  в  дорогом  костюме,  потягивая  марочный  коньяк  из
хрустального бокала, он казался маленьким императором, которому плюгавость
и редкие зубы прощаются, как пустячные недостатки прощаются людям великим.
Сейчас, в грязной одежонке и кирзовых сапогах, съежившийся от  страха,  он
не узнал Олега.  Остановленный  железной  рукой,  столь  похожей  на  руку
правосудия, Борис Александрович Ванин  напоминал  перевернутого  на  спину
навозного жучка.
     - Мир труду, Борис, - сказал Перов.
     - Привет, привет.  -  Ванин  вылез  из-под  руки  Олега,  как  из-под
стальной балки, и заулыбался: - Какими судьбами?
     - Случайно, проходил мимо, - соврал Олег. - Семен у себя?
     - Здесь. Позвать? - И, не ожидая ответа, Ванин засеменил через двор.
     Олег,  прислонясь  к  дереву,  которое  скрипнуло  от  его   тяжести,
размышлял о превратностях судьбы. Что за хитрая лавочка у Семена?  Сколько
же имеет сам Семен? Олег и мысленно не употреблял слова "зарабатывает", но
и не сказал "ворует". "Имеет" - не глупо и не оскорбительно. А тут на двух
работах двести никак не складывается.
     Олег не знал, что Борис Ванин не просто рабочий, он  может  иметь  не
двухкомнатную роскошную квартиру и ездить не на  "запорожце",  да  шеф  не
разрешает.
     Семенов вырос из темного проема дверей и  сразу  протянул  Олегу  обе
руки, так и шел, неловко растопырив их, словно под объективами  телекамер.
Семен  -  в  аккуратном  сатиновом  халате,  в  вырезе  которого  виднелся
воротничок шерстяной рубашки, -  ступал  по  земле  каучуковыми  подошвами
мягко. И был он весь скромный, добротный, стеснительный, но уверенный. Да,
это тебе не жучок Ванин, подумал Олег и впервые посмотрел  на  Семенова  с
уважением. А Семен Семенович повел себя как обычно, но не обнял  Олега  за
плечи, лишь деликатно прикоснулся к ним, виновато улыбнулся  и  спросил  о
здоровье  Ирины.  Услышав,   что   все   в   порядке,   Семенов,   склонив
безукоризненно  причесанную  голову  набок,  легко  подтолкнул  Олега  под
локоток и кивнул на здание цеха.
     - Может, зайдешь? - Задавая вопрос, он умышленно приблизился к  Олегу
вплотную и почувствовал легкий запах алкоголя.
     В крохотном кабинете толпились, чуть ли не залезая  друг  на  дружку,
облезлый канцелярский стол, четыре разных стула и кособокий диван с  одним
валиком, другой валик стоял в углу  и,  видимо,  использовался  как  стул.
Семенов усадил Олега за стол на свое место, сделал  даже  шаг  назад,  как
делают художники, любуясь собственным произведением.  Через  минуту  перед
Олегом уже стояла початая бутылка армянского коньяка, лежали  ненарезанный
лимон и плитка шоколада. Семен Семенович пить не любил,  тем  более  средь
бела дня,  но  он  чувствовал,  что  Олегу  муторно  и  выпить  совершенно
необходимо. Поэтому себе Семен Семенович налил маленькую рюмочку, Олегу  -
две трети стакана.
     Выпили без тоста.
     - Семен Семенович, каковы наши  финансовые  взаимоотношения?  -  Олег
смотрел простодушно, Семенова же это не обмануло.
     - Олег, я тебя просил не называть меня по отчеству. - Он снова разлил
коньяк. - Я знаю, мне скоро шестьдесят, и  можно  об  этом  не  напоминать
каждую минуту, - и смущенно улыбнулся. Ему было лишь пятьдесят пять, но он
любил прибавлять себе годы, вообще казаться человеком,  который  идет  под
горку по инерции и ничего ему не надо.
     Олег кивнул, проглотил свою  порцию,  вновь  съел  ломтик  лимона  и,
облокотившись на стол, наклонился к хозяину кабинета.
     - Семен, не будем играть в жмурки, я хочу выступать в твоей команде.
     Семен Семенович взглянул удивленно, для  убедительности  даже  развел
руками.
     - Работать? Тебе? В моем хозяйстве? Какой же смысл?
     - А я согласен на зарплату этого хмыря, - Олег  указал  на  дверь.  -
Ящики таскать. Думаю, силенок у меня хватит. - И он, не вставая со  стула,
приподнял стол.
     Лицо у Семенова стало еще более обиженным, он поджал губы и сказал:
     - Борис парень старательный, а зарплата у него девяносто рубликов.  -
И голову склонил: мол, съел братец?
     Олег Перов очень подходил Семенову, и подходил  по  многим  причинам.
Заместитель Семенова в тайных операциях участия не принимал, и  предложить
фронтовику, коммунисту, кавалеру орденов Славы долю  догадался  бы  только
полный идиот, а не Семен Семенович. Заместитель не  то  что  разобрался  в
комбинациях Семенова,  но  лез  в  каждую  дырку  и  в  конце  концов  мог
обнаружить липовые накладные и неучтенную  продукцию.  Короче,  зама  надо
срочно менять. А на  кого?  Вдруг  дадут  сильного  специалиста?  Закрывай
производство, а обидно,  только  на  ноги  встали.  Со  своим  дипломом  и
желанием заработать Перов - кандидатура отличная. Второе, он, Олег  Перов,
хоть и в прошлом, а фигура, в случае чего среди знакомых бывшего  чемпиона
наверняка отыщется человек, который поможет спустить дело на тормозах.
     В общем, Олег Перов Семенову подходил,  однако  пугал  его  характер,
настырный  больно.  Семен  Семенович  желал   подчинения   абсолютного   и
беспрекословного. Взять этого парня,  а  если  он  из  рук  вырвется?  Ох,
сколько подобных случаев знал на своем веку многоопытный Семен  Семенович.
Какие горели корпорации и тресты, какие  умы  шли  под  суд  из-за  одного
глупца!
     Семену Семеновичу было страшно, очень страшно.
     Олег видел склоненную голову с чисто выведенным пробором и  аккуратно
прикрытой лысиной и слегка улыбался.  "Никуда  ты  от  меня  не  денешься,
голубчик, лучше все равно решить по-хорошему. Я тебе  дал  почти  тридцать
процентов увеличения продукции,  а  на  графике,  вывешенном  в  коридоре,
красуются цифры сто два. А где, спрашивается, остальное? Не знаю, какой  у
тебя вал, но здесь тысячами пахнет". Странно, когда Олег шел  сюда,  таких
мыслей у него не было, надо же, неожиданно появились. Так уж и неожиданно?
А зачем пришел?
     Олег не стал рассуждать, не занялся самокопанием. Он  только  смотрел
на Семенова и снова думал, что в жизни не просить - отнимать надо.
     - Ты пойми, Семен, - Олег налил себе коньяку, - тебе  могут  изменить
продукцию  и  сырье.  Что  тогда?  Я   человек   самолюбивый,   кто   тебе
технологический процесс наладит? Другого искать? Думаешь,  он  лучше  меня
будет?
     Если бы Олег вздумал пригрозить Семенову, тот мгновенно  бы  разговор
оборвал. Семен Семенович был мягок  и  улыбчив  только  внешне.  Он  любил
помогать, но лишь по принципу: я тебе даю, когда хочу, ты мне тоже,  когда
я хочу.
     Действительно, подумал Семенов, с этой чертовой пластмассой  мне  без
своего технолога не справиться...
     - Олег, - Семен Семенович быстро коснулся его рукава, словно играл  в
салочки, - ты меня не понимаешь,  хороший  ты  мой.  Ты  человек  молодой,
неопытный, я лишь уберечь тебя хочу. Помочь я всегда, с радостью. А в дело
тебе лезть ни к чему. - Он хотел, чтобы Олег попросил.
     Олег посмотрел Семену Семеновичу в лицо, встретился  с  его  глазами,
такими добрыми и самую чуточку лукавыми, и, сдерживая злость,  отвернулся.
Семен Семенович улыбнулся виновато и как  бы  сказал:  да,  братец,  такая
сложная штука, наша жизнь.
     А  Олег  почему-то  вспомнил  Иришку,  как  она  недавно  в  магазине
самоцветов, что на Старом Арбате, стояла у прилавка, водила  пальчиком  по
стеклу и разглядывала  какие-то  непонятные  Олегу  украшения.  Затем  она
совсем низко наклонилась, тихо ахнула и, схватив Олега за  руку,  потащила
из магазина. Оказалось, что  понравившаяся  Ирине  безделка  стоила  около
шести тысяч рублей. И как-то неловко стало Олегу перед  Иришкой,  что  она
так испугалась цены этой безделки. Создали колечко, чтобы женщина  носила.
Кто же его наденет,  если  такая  классная  девчонка,  как  его  жена,  от
прилавка шарахается?
     Олег  подумал  рискнуть.  Взяв  пустую  бутылку  двумя  пальцами   за
горлышко, он наклонил ее, вздохнул и сказал:
     - Нет так нет, ты, Семен, умный.  -  И  поднялся,  потянулся  сильным
телом. - Я тебе ничего не должен? За квартиру спасибо, звони. - И пошел  к
двери.
     Семен Семенович быстро преградил путь, развел руками.
     - Не надо обижать, Олег.  Я  тебе  добра  желаю,  однако  ты  человек
взрослый. - Он мягко тронул Олега за плечи,  будто  хотел  обнять,  но  не
решался. - Давай вечерком поговорим спокойно.
     Встречу назначили на семь в одном из  центральных  ресторанов.  Семен
Семенович ничего не сказал, но Олег понял: приходить следует  одному,  без
Ирины.
     Олег позвонил в  спортзал,  попросил  старосту  группы  последить  за
порядком и отправился домой.  Ириша,  увидев  его  в  неположенное  время,
разволновалась, но узнав, что он здоров и вечером у него деловое свидание,
весело напевая, забегала по квартире. Она включила утюг и  плиту,  достала
его выходной костюм, свежую рубашку, лучшие туфли,  тут  же  перелетела  к
холодильнику, по пути разбила тарелку. Ирина делала все  так  быстро,  что
предметы оживали у нее в руках и порой оказывались  на  полу.  Кастрюльки,
сковородки,  ложки  и  вилки,  пройдя  через  мойку,  вновь  включались  в
жизненный круговорот, а  чашки,  блюдца,  тарелки  выбывали  из  борьбы  и
перекочевывали в мусоропровод.
     Олег в тренировочном  костюме  улегся  в  гостиной  и,  умиротворенно
улыбаясь, слушал быстрые шаги  жены,  удары,  лязг  и  звон,  ее  короткие
реплики по поводу непослушной посуды. Казалось, что в  квартиру  заглянуло
небольшое племя индейцев и сейчас они готовятся зажечь ритуальный огонь.
     Олег лениво размышлял о предстоящей встрече и возможных  переменах  в
жизни.  Коньяк  обволакивал  мозг  легким  романтическим  флером,  и  Олег
радостно   подчинялся,   отдаваясь   мечтам,   словно    ему    предстояло
фантастическое путешествие.  Вспомнилось  прошлое.  "Олег,  не  подведи!",
"Олег, ты наша  надежда!",  "Олег,  ты  только  скажи,  мы  для  тебя  все
сделаем". Олег не  подводил,  трещали  мышцы,  расплющивался  позвоночник,
вздувшиеся вены, словно удавы, мешали вздохнуть. Он - Олег Перов,  и  этим
все сказано, а если представилась возможность отобрать у проходимцев часть
добычи, то почему отказываться?
     - Кушать подано! - крикнула Ириша и, стоя в дверях, раскланялась.
     Олег выпрыгнул с дивана, как с батута, подхватил жену на руки,  отнес
на кухню, усадил на деревянную скамью, расположился напротив и сказал:
     - Иришка, я иду в ресторан, мне только кофе.
     Ирина оглядела стол и обиженно шмыгнула носом.  Сначала  она  поняла,
что Олег не будет есть и труды  пропали  даром,  затем  неоновыми  буквами
загорелось слово "ресторан". Глаза ее  из  голубых  стали  темно-зелеными,
почти черными, мальчишеская гримаска пропала.
     - Ах, ресторан? - Голос у Ирины стал настолько безразличным,  что  по
своей искусственности перекрыл даже голоса телевизионных  дикторов,  когда
они говорят: "Всего доброго, до новых встреч в эфире".
     Если бы Олег мог этим поправить положение, то с удовольствием съел бы
весь обед вместе с тарелками. Но  зная,  насколько  это  безнадежно,  лишь
улыбнулся, как будто ничего не понял:
     - Я позвоню тебе оттуда, встретимся, погуляем, сегодня такая отличная
погода.
     - Да нет, деловая встреча  может  затянуться,  -  твердо  выговаривая
каждое слово, произнесла Ирина. - Не забудь взять  ключи,  я  собираюсь  к
маме, могу и переночевать у нее.
     Олег обреченно кивнул, когда на Иришку накатывало, говорить смысла не
имело. Если море  волнуется,  ведь  не  станешь  каждую  набегающую  волну
отпихивать руками. Разумнее сесть на камушек и переждать.
     Фальшиво  насвистывая,  он  надел  еще  теплые  после  глажки  брюки,
начищенные до зеркального блеска ботинки и  подчеркнуто  небрежно  завязал
галстук.  Олег  чувствовал  себя  так,   будто   действительно   собирался
встретиться с какой-нибудь напомаженной фифой. Ничего  подобного  в  жизни
Олега после свадьбы не было.  А  раньше?  То  происходило  до  новой  эры,
встречались всякие, и хорошие, и плохие, и красивые, и  вульгарные.  После
свадьбы  Олег,  выписав  несколько  деловых  телефонов,  записную   книжку
уничтожил.
     - Чистый носовой платок у тебя имеется? - спросила Ирина из спальни.
     - Имеется, Ириша, - бодро ответил Олег.
     - Врешь. - Ирина вышла в холл и протянула ему платок.
     Олег, взяв платок, попытался обнять жену, но она наградила его  таким
взглядом, что он, лишь дурашливо вытянувшись, щелкнул каблуками и  выпалил
скороговоркой:
     - Товарищ старшина, разрешите отбыть в увольнение до двадцати четырех
часов?
     - Хоть до утра, - ответила Ирина уже из спальни.
     У входа в ресторан Олег  столкнулся  с  Борисом  Ваниным.  В  клубном
пиджаке с золотыми пуговицами, в  ботинках  на  платформе,  Ванин  подошел
легкой  походкой,  небрежным   жестом   поприветствовал   Олега.   Швейцар
предупредительно распахнул перед ними дверь, мэтр  поспешил  навстречу,  и
эта рыжая замухрышка Ванин на высоких  каблуках,  три  часа  назад  бывшая
навозным жуком, улыбнулся устало,  провел  Олега  к  столику,  с  которого
быстро сняли табличку "Не обслуживается". Ждал официант, наблюдал  за  ним
мэтр. Ванин медленно достал пачку "Кента", угостил Олега, щелкнул  дорогой
зажигалкой, не поднимая головы, сказал:
     - Ну что ты стоишь, братец?  Ужин  на  четверых,  сам  знаешь.  Скажи
Сергею Ивановичу, что я пришел, он  тебе  водочку  винтовую  даст.  Давай,
братец, пошевеливайся.
     Этот тон, манеры, особенно  "братец,  пошевеливайся",  которые  Ванин
позаимствовал из рассказов о русском купечестве, довели  Олега  до  белого
каления. Он поднялся и, не прощаясь, вышел из зала.
     Что, Семен Семенович с ума на старости лет спятил? Назначает встречу,
присылает  этого  жука  -  на   каблуках,   с   ужимками   провинциального
конферансье.
     - Желаете позвонить? - Мэтр вышел за  Олегом  в  вестибюль  и  сейчас
стоял в полупоклоне. - Пожалуйста. - Он открыл какую-то дверь и указал  на
стол с телефоном. - Специально для дорогих гостей.
     А дорогим гостем быть не так уж и плохо, подумал Олег,  набирая  свой
номер. Рыжий жучок устроился отменно, все перед ним вытанцовывают. Телефон
не отвечал, Олег положил трубку и вышел в вестибюль. Увидев Олега, швейцар
тут же оставил входную дверь и распахнул дверь в зал. Олег кивнул швейцару
и вернулся к столику.



                              ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

     - "Оружие лежит, лежит, а потом стреляет", -  сказал  тогда  Павел  и
пистолет у меня забрал. - Олег Перов смотрел  на  Гурова  и  чуть  заметно
улыбался.
     Они разговаривали в кабинете Гурова. Лева ничего не писал,  он  любил
сначала закончить беседу, затем составить протокол либо  просить  написать
объяснение. Перов сидел  свободно,  только  спортсмены  умеют  сидеть  так
расслабленно, но не развязно, вся  его  мощная  фигура  излучала  покой  и
уверенность. Смотрел Перов не настойчиво, искреннего взгляда не навязывал,
однако и глаз не отводил.
     Гурову Олег Перов нравился. Они помолчали. Лева не стеснялся в беседе
с Перовым делать паузы, верил: тот  не  заподозрит,  как  Шутин,  ловушку,
поймет правильно - человеку необходимо  подумать.  Лева  уже  знал,  каким
образом попал пистолет в руки  Олега  Перова.  Шутин  в  своем  объяснении
написал, что года четыре назад видел у  Перова  большой  черный  пистолет,
похожий на "ТТ".
     Годовщину  свадьбы  Ирина  и  Олег  отмечали   вдвоем   в   ресторане
"Кавказский" на берегу небольшого  пруда  в  ЦПКиО  имени  Горького.  Была
середина июня, но день  выдался  дождливый  и  прохладный,  и  они  решили
поехать в парк, где, по их расчетам, в такую  погоду  будет  мало  народу.
Действительно, в аллеях попадались  лишь  зябнущие  парочки.  Скрипел  под
ногами сырой темно-красный гравий, деревья роняли на  лицо  и  за  шиворот
тяжелые капли.
     Ирина и Олег заранее составили программу и  выполнили  ее  полностью.
Сначала, на танцверанде - единственное место, где было многолюдно,  -  они
станцевали вальс. Качели, на которых Олег  напугал  Ирину,  чуть  было  не
испортили праздник, но Олег дипломатично задержался  под  деревом,  Ирина,
тряхнув  ствол,  обрызгала  мужа  с  ног   до   головы   и,   почувствовав
удовлетворение, простила.
     В тире Олег долго старался  проиграть,  когда  же  ему  это  удалось,
победительница отвела его к силомерам. После первого же  удара  железку  в
верхнем  упоре  заклинило,  и  супруги  бросились  наутек.   На   выкрики:
"Хулиганы!", "Уроды", "Креста на вас нет! Кто теперь  наверх  полезет?"  -
Ирина, оборачиваясь, кричала: "Это не я, это он! У него  пять  приводов  в
милицию!"
     Дождь припустил, лодку им выдать  категорически  отказались,  и  они,
стараясь держаться как можно  солиднее,  вошли  в  ресторан  "Кавказский".
Здесь было прекрасно: пустые, на алюминиевых ножках столы, спрятавшись под
некогда белыми скатертями, дрожали от холода.  Официантки,  разбившись  на
пары и тройки, обсуждали свои проблемы в полный голос, появление  Ирины  и
Олега их нимало не смутило. Все же одна из них усталой походкой подошла и,
не ожидая вопроса, сообщила, что шашлыков нет, а люля кончились.
     - Великолепно! - воскликнул Олег. - Шампанское и  коньяк,  сардельки,
биточки, макароны и манную кашу!
     Официантка спрятала блокнот, посмотрела  на  промокших  гостей  -  на
Ирину, которая терла ладошками посиневшие щеки, на уверенного  Олега  -  и
дрогнула.
     - Узнаю, - сказало она и бодро отправилась на кухню.
     Они пили шампанское и ели великолепные шашлыки,  Олег  слопал  два  с
половиной,  Ирина  полтора.  Официантки,  узнав  о  юбилее,  тоже  распили
бутылочку. На попытку  Олега  за  них  заплатить  замахали  руками.  Когда
молодые,  сытые,  слегка  пьяные  и  счастливые,  выходили  из  ресторана,
симпатичные девушки в фартуках и наколках, провожая, говорили:
     - Счастья вам! Приходите! Обязательно приходите!
     Вскоре после этого и появился пистолет. Вернее, сначала на  пустынной
сырой аллее возникли две  темные  фигуры,  приблизившись,  они  преградили
Ирине  и  Олегу  дорогу.  Олег  оглянулся,  позади  болтались   еще   двое
неразумных.
     - Ириша, спокойно, - тихо сказал Олег и добавил громко: - Я не  курю.
Идите, ребята, домой, здоровье берегите.
     "Ребята"  к  своему  здоровью,  видимо,  относились  небрежно,   один
"ребенок" продемонстрировал свое знание разных  слов  и  только  собирался
перейти к конкретным объяснениям цели визита, как Олег взял его за грудки,
приподнял  и  плотно  прислонил  к  фонарному  столбу.  Любитель   русской
словесности не  шевелился,  его  приятель  быстро  сунул  руку  в  карман.
Недостаточно быстро. Олег зажал его кисть, не  дал  вынуть  руку.  В  этом
человеке  пропал  великолепный  трагик,  на  лице  его  появилось  сначала
удивление, на мгновение уступив место обиде, оно  выразило  ужас  и  боль,
крик не успел отлепиться от перекошенных губ. Олег  ударил  его  свободной
рукой по уху так,  словно  пытался  поймать  муху.  Несостоявшийся  трагик
вылетел с аллеи, стукнулся о видавшую виды скамью и затих. А в левой  руке
Олега остался пистолет, на который он смотрел изумленно.
     Все произошло так быстро, что Ирина  не  успела  испугаться,  а  двое
неразумных, до этого изображавших окружение,  мгновенно  поумнели,  о  чем
свидетельствовал их удаляющийся топот.
     - Бежим! - запоздало крикнула Ирина.
     - Куда? - не понял Олег, с удивлением рассматривая пистолет.
     - Идем, идем, - Ирина тянула Олега за руки.
     "Отдыхавший" под столбом встал на колени, опираясь на руки, молчаливо
смотрел на землю. Другой обнимал скамью крепко и никуда не торопился.
     - Надо бы их в милицию, - пробормотал Олег.
     - С ума сошел, - Ирина чуть не плакала. - Брось эту гадость и идем.
     "Связывать, тащить  в  отделение...  -  рассуждал  Олег.  -  До  утра
допрашивать будут". Он оглянулся в поисках  милиционера.  Тот  всегда  под
рукой, когда ты улицу не в том месте перешел, оправдал себя Олег,  положил
пистолет в карман и, подхватив жену под руку, двинулся к выходу.
     - Какой марки был пистолет? - спросил Гуров.
     - "Вальтер" семь шестьдесят пять, - не задумываясь, ответил Перов.  -
Я сам не специалист, мне покойный Павел объяснил, он разбирался.
     "Что же, он не знает, что  именно  из  такого  "Вальтера"  убили  его
друга? Если не он стрелял, то откуда он может знать?" -  Лева  потер  лицо
ладонями, словно ночь не спал.
     - Вы рассказали о происшедшем Ветрову. И он?
     - Сказал, чтобы я отнес оружие в милицию и дал приметы  преступников.
- Перов откашлялся, заскрипел  стулом.  -  Виноват,  Какие  приметы?  Так,
шпана. Да чего оправдываться? Виноват. Честно сказать,  пистолет  отдавать
не хотелось, оружие вещь притягательная. Я Павла обманул, сказал, что сдал
и все прочее, а Иришка проболталась. Павел у меня  отобрал,  пообещал  сам
сдать.
     - И сдал? - Лева знал уже, что Павел Ветров  пистолет  в  милицию  не
сдавал.
     Олег пожал плечами, качнул головой неопределенно.
     - Вы этот пистолет больше не видели?
     - Не видел.
     - Ветров о нем ничего не говорил? -  Гуров  старался  спрашивать  как
можно безразличнее.
     Перов задумался, даже вздохнул, и Лева почувствовал запах перегара.
     - Был разговор, - неуверенно ответил  Перов.  -  Но  вот  кто  и  что
говорил, убейте, не помню.
     Олег Перов сказал правду, только не всю, а лишь безопасную  для  себя
часть.
     Он не  рассказал,  как  Семен  Семенович,  узнав,  что  Павел  Ветров
собирается разоблачить Олега  и  тем  самым  препроводить  в  нарсуд  весь
подпольный синдикат, взглянул на подопечного удивленно и тихо спросил:
     - А ты знаешь, что за хищение госимущества в особо  крупных  размерах
предусмотрена и вышка? -  Семен  Семенович  помолчал,  шевеля  бескровными
губами. - Меня не тронут, мне скоро и так конец. - Он уже знал, что у него
рак. - А у тебя, Олег, семья, жизнь впереди.
     Олег Перов не  рассказал,  как  вечером  первого  сентября,  выпив  и
положив бутылку коньяка в карман, прогуливался у переулка, в  котором  жил
Павел Ветров. У Олега был ключ от двери и перед самым  возвращением  Павла
он вошел в квартиру и расположился на кухне.
     Он не рассказал, как, стаскивая с рук кожаные перчатки, пьяно смотрел
на мертвого Павла и облегченно улыбался. Покойник не пойдет  на  Петровку,
не заявит. Семен Семенович прав - вся жизнь у Олега Перова впереди.


     Гуров сидел в своей квартире на кухне и читал принесенную Ритой книгу
Павла Ветрова "Скоростной спуск". Лампа  освещала  только  стол  -  шкафы,
раскладушка, окно, без штор казавшееся нагим и мертвым, тонули  во  мраке.
Освещенная книга и стол казались Леве маленьким островком жизни в  большой
мертвой квартире, а сам он, Лева Гуров, был  пигмеем  в  огромном,  шумном
даже в позднее время городе. Квартира находилась на четырнадцатом этаже, и
когда Лева подходил к окну, город своими огнями простирался, как океан, до
горизонта.
     Лева уже давно перестал читать, книга нравилась и не  нравилась  ему.
Ветров писал просто, четко, сразу включал тебя в  компанию  своих  героев,
подкупал доскональным знанием обстановки и происходящих событий. Но был он
раздражающе прямолинеен, неприятно  напорист,  упрямо  навязывая  читателю
свою, авторскую, точку зрения. "Неуютный он был человек, - размышлял Лева,
перечитывая отдельные  абзацы,  -  пер  вперед,  как  трактор,  ничего  не
объезжая и не притормаживая.  Такой  мог  довести  до  белого  каления.  И
довел". Лева отодвинул книгу, поднялся, поставил на плиту чайник, зажег  в
прихожей свет, "камера одиночного заключения" расширилась. Он  заглянул  в
гостиную, темные силуэты ящиков  походили  на  покинутые  людьми  дома,  а
большая комната - на вымерший город.
     Лева закрыл дверь, вернулся на  кухню,  взялся  за  телефон.  Позвоню
отцу, пусть приезжают, хватит  дурака  валять.  Впрочем,  отца  с  матерью
звонок и на минуту не поторопит. Клава всполошится,  сама  начнет  звонить
каждый день, и денег на эти разговоры  не  напасешься.  Забыв,  что  он  в
джинсах, Лева сунул руку в карман, хотел выяснить, сколько у него осталось
денег, затем решил не расстраиваться и о финансах не  думать.  Займу,  как
всегда, у Кирпичникова, он аккуратный, у него до зарплаты хватит.
     Леве стало себя жалко, пытаясь побороть это великолепное чувство,  он
достал папку, блокнот и авторучку. Вечером,  оставаясь  один,  Лева  порой
записывал свои впечатления о прошедших встречах и  беседах.  Надо  бы  это
делать ежедневно, иначе свежие впечатления забываются, но не хватало  силы
воли и просто силы, и записи носили  эпизодический  и  довольно  сумбурный
характер. Только Лева сосредоточился, как раздался звонок в  дверь.  Рита,
прижимая к груди какие-то свертки, прошла в кухню.
     - Ты ужинал? - спросила девушка. - Я тут стащила дома кое-что...
     - Спасибо. - Лева посмотрел на свои бумаги.
     Рита перехватила его взгляд.
     - Ты работай, работай, я тихонечко.
     Лева кивнул и сел за стол, Рита стала возиться у плиты.
     Рита не преувеличивала, у нее действительно было много поклонников. И
юношей-ровесников, и людей более взрослых,  она  всех  держала  на  нужной
дистанции. Рита знала, точнее,  почти  безошибочно  чувствовала,  на  кого
прикрикнуть, кому польстить, с кем держаться заносчиво, а у  кого  просить
защиты. Цель же была одна - покорить,  сделать  рабом,  затем  забыть  или
отправить в запас, так плохую книгу ставят на  верхнюю  полку,  не  нужна,
выбросить жалко, вдруг пригодится.
     Когда Гуров  переехал  и  Рита  впервые  увидела  его,  то,  взглянув
мельком, отметила лишь, что "мальчик ничего", и  забыла.  Через  несколько
дней отец за завтраком  сказал,  что  к  ним  в  министерство  переводится
генерал-лейтенант Гуров, который будет жить в их доме, пока переехал  сын,
работает в уголовном розыске.
     Рита познакомилась с Левой и решила включить его  в  свою  свиту.  Но
произошла осечка, молодой Гуров влюбиться не захотел. Если бы Рита поняла,
что вообще не нравится ему, то  исключила  бы  из  кандидатов,  обвинив  в
отсутствии вкуса и обозвав бесчувственным чурбаном. Такой прием у нее тоже
существовал, потому что, естественно, не всех мужчин она могла  завоевать.
Свои неудачи Рита списывала  за  счет  неполноценности  испытуемых.  Но  в
том-то и дело, что Рита своим женским естеством чувствовала: она  нравится
этому парню, но подчиняться он не желал, мало того, не она его,  а  он  ее
держал на дистанции. Рита использовала весь арсенал обольщения: холодность
и покорность, кокетство и умные разговоры о  профессии,  она  появилась  в
брюках, платьях коротких и длинных, изображала взрослую даму  и  приходила
простоволосой девчонкой. Она  не  показывалась  месяц,  после  этого  Лева
встретил  ее  радостно,  сказал,  что  скучал,  интересовался,   где   она
пропадала. Рита уже праздновала победу, заявила:  мол,  захочешь  увидеть,
позвони. Они столкнулись несколько раз у лифта. Лева  пригласил  заходить,
поинтересовался  здоровьем,  но  никаких  шагов  для   новых   встреч   не
предпринял. Ее терпение кончилось, Рита  стала  приходить  к  Леве  каждый
вечер, и чем чаще видела, тем больше хотела  видеть,  скучала,  ждала  его
возвращения с работы, часами простаивая на лоджии. Изредка  Лева  приезжал
на черной "волге", в большинстве случаев приходил  пешком.  Рита  начинала
слоняться по квартире, выдумывая предлог для визита, иногда находила  его,
чаще нет. Рита наконец разгадала секрет этого упрямого парня. Он видел ее,
Риту, только когда она была рядом. Он не думал о ней, не мечтал, не  ждал.
Она приходила, и огонек в его  глазах  загорался,  она  уходила  -  огонек
пропадал. Он не тлел, не превращался в пламя,  исчезал,  потому  что  Лева
думал о своих делах, работе, которую Рита начинала потихоньку ненавидеть.
     Порой даже ее  присутствие  не  трогало  Леву,  вот  как  сейчас,  он
взглянул на Риту и перевел взгляд на свои бумаги.
     Гуров переворачивал  знакомые  страницы,  мельком  просматривая  свои
пометки.  Все  эти  люди  порядком  надоели  ему,  даже   Ирина   надоела.
Умалчивают, недоговаривают, лгут, смотрят святыми  глазами,  оскорбляются,
когда им не веришь. Уличенные во лжи, простенько эдак признаются: "Грешен,
обманул, так ведь это, к делу не относится". Откуда они  знают,  относится
или не относится?
     Шутин, тот вообще патологический лгун. Большой черный пистолет, похож
на  "ТТ",  говорит  он.  Перов  точно  называет:  "Вальтер"  калибра  семь
шестьдесят пять". Один знает, другой нет? Чушь! И вообще, мужчина, взяв  в
руки  пистолет,  долго  его  разглядывает,  вынимает  обойму,  передвигает
затвор, прицеливается. Такова природа мужская. Шутин лжет. Почему?
     Легко сложить схему: Шутин - убийца, знает,  что  следствию  известна
марка и калибр пистолета, из которого  был  произведен  выстрел,  и  лжет,
чтобы не навести на оружие преступления. Красиво  и  правдоподобно.  Шутин
лжет, возможно, не ведая почему. Просто  так,  для  перестраховки,  зачем,
спрашивается, распространяться о когда-то виденном пистолете?
     К  примеру,  Ирина.  Как  она,  встретив  Леву,  прикусила  губку  и,
сдерживая слезы, говорила о  Павле  Ветрове?  А  между  тем  она  знала  о
пистолете с самого начала. Почему же сразу не сообщила об этом на допросе?
Ведь ее лучший друг,  человек,  любивший  ее,  был  застрелен?  Почему  не
сказать? Пистолет вернулся к Олегу, и жена боится  навлечь  подозрение  на
мужа? Возможно. Но скорее всего она считает, что давний пистолет не  имеет
отношения к преступлению. А тут начнутся допросы: как да почему  не  сдали
оружие? Начнут "таскать" в милицию  и  прокуратуру.  Есть  такое  слово  у
обывателя: "таскать".
     Рита уже давно разогрела принесенный из дома  шашлык,  заварила  чай,
взяла книгу Павла Ветрова, перелистала, тут терпение ее кончилось.
     - Извини, Гуров, что такое презумпция невиновности?
     Лева закрыл свою папку, отодвинул ее,  повернулся  к  Рите,  взглянул
недоуменно. Наконец Лева увидел ее, понял вопрос, и на его лице  появилась
лукавая улыбка.
     - Согласно закону, человек не виновен,  пока  не  доказано  обратное.
Бремя  доказательства  лежит  на  органах  следствия.  Человек  же  ничего
доказывать не должен - не виновен, и конец. Например, - Лева  сделал  вид,
что задумался, - ты умышленно мешаешь мне, доказать я этого не могу. Ты не
виновна, хотя лично я и убежден в обратном.
     - Доказать не можешь, и конец, - подхватила Рита,  быстро  расставляя
тарелки. - Давай ужинать, я ужасно голодная.  -  И  без  всякого  перехода
спросила: - Лева, а ты любил когда-нибудь?
     Гуров взял девушку за руку, посадил на колени, заглянул в глаза. Рита
затихла и в первый раз в жизни почувствовала, как бьется сердце.  Но  Лева
не обнял ее, не поцеловал.
     - Ваш вопрос бестактен, мадемуазель, - сказал он, снял  ее  с  колен,
вздохнул и добавил: -  Любил  ли,  не  знаю,  но  влюблен  был  точно,  до
галлюцинаций.
     Лева вспомнил залитый солнцем парк, стоящую под деревом Нину, зайчики
света на ее лице и золотистых волосах. Он вспомнил и благодарно улыбнулся,
внутри не защемило, не отдало  в  груди  привычной  болью:  жизнь  катится
вперед, и его первая любовь прошла, он благодарен ей за одно лишь то,  что
она была...
     - Прошло, два года, - счастливо сказал Лева. Чувствовал,  что  вид  у
него глуповатый, но не смутился, не покраснел, улыбнулся еще  радостней  и
откровеннее. Он становился взрослым.
     - Два года, - Рита ненатурально вздохнула. - Я влюблялась по два раза
в месяц. - Она лгала, легкие увлечения приходили и уходили, она  прекрасно
понимала, что это не любовь, ждала ее, боялась и звала.
     Рита интуитивно понимала, что с Левой у нее все иначе, но  не  хотела
признаваться в этом даже  себе,  уговаривая  себя,  мол,  в  любой  момент
повернусь и уйду, ведь есть и  другие.  Однако  она  замечала  -  "других"
вокруг будто  стало  меньше,  предметы  ее  увлечений  как-то  побледнели,
казались теперь пустыми  и  глупыми.  Ей  неинтересно  сделалось  с  ними,
скучно, она хотела спорить с Левой, улыбаться Леве, кокетничать,  сердить,
даже просто смотреть, как он ест. Любовь всегда представлялась ей радостью
и счастьем, ослепительным солнечным днем - милое  заблуждение  девушек  ее
возраста. Поэтому растущая в ней  тревога,  ожидание,  подкрадывающаяся  к
сердцу боль удивляли ее и пугали. Она хотела сказать одно и  говорила  ему
другое, словно потеряла  контроль  над  своими  словами  и  поступками.  Я
выгляжу пошловатой дурочкой, переживала Рита.  Она  составляла  даже  план
ближайшего разговора, но, встретившись с Левой, обо всем забывала.
     - Два раза в месяц влюбляешься? - Лева рассмеялся,  и  Рита  увидела,
что он не поверил ей, вспыхнула и от благодарности за его проницательность
чуть было не расплакалась.
     - Лева, скажи, почему любовь иногда так быстро  проходит,  почему  ее
трудно удержать? - спросила Рита, отворачиваясь.
     - Любовь удержать невозможно, - ответил он, подумал и прибавил: - Это
мое, субъективное мнение.
     -  Как  невозможно?  Значит,  любовь  обязательно  умирает,   уходит,
оставляя людям эти ужасные чувства,  которые  называют  скучными  словами:
привязанность, привычка? - Рита смотрела с возмущением. - Но папа с  мамой
любят друг друга! Я же вижу! Они не  привязаны  друг  к  другу  квартирой,
шмотками, привычками и мной! Они - любят! Ты лжешь, Гуров! Ты дурак! - Она
топнула ногой.
     - Я сказал: любовь нельзя сохранить, - спокойно ответил Лева. -  И  я
добавил, что это  мое,  субъективное,  возможно,  неверное  суждение.  Как
только люди хотят дружбу или любовь сохранить, они их хоронят. Мне  любовь
представляется живым  организмом,  к  примеру,  растением.  Распустившийся
цветок очень красив, но его нельзя сохранить - он либо отцветет  и  умрет,
либо его срежут и засушат. И  тогда  будет  мертвый  цветок,  без  сока  и
запаха, мумия, труп.
     - Его можно растить. - Рита вытерла ладонью глаза, не  думая  о  том,
как в этот момент выглядит.
     - Умница. Любовь необходимо выращивать, и завтра она будет уже не та,
что сегодня, через год другая, а через  двадцать  лет  уже  совершенно  не
похожая. - Лева покачал задумчиво головой. - Я знаю очень мало.  Глядя  на
своих  родителей,  много  думал...  Любовь  не  может  расти,  крепнуть  и
развиваться сама. Вокруг нее слишком много  врагов,  ее  нельзя  сохранить
первозданной, необходимо охранять  и  выращивать.  Ветры,  вьюги,  солнце,
дождь, мороз, различные паразиты, завистники - всего не перечислишь, -  он
махнул рукой. - Наверное, любовь растет, меняется вместе с человеком.
     - Лева, почему ты такой умный? - Рита смотрела с восхищением.
     - Если бы умный, - Лева вздохнул. - В лучшем случае, не дурак.  -  Он
склонил голову набок, словно прислушивался к себе, и наконец отшутился:  -
В общем, нормальный парнишечка, каким и положено быть в тридцать лет.


     На следующий день Лева решил проверить версию Шутина заново, с начала
до конца. Что-то многовато  вокруг  этого  человека  накапливалось.  Шутин
расстался с Ветровым за тридцать минут  до  убийства,  и  никто  не  может
подтвердить, где они расстались действительно.
     Шутин имел ключ от квартиры погибшего, умолчал  об  этом  и  приходил
ночью в квартиру. Он знал, что пистолет существует, тоже  умолчал  о  нем,
затем сказал, что это большой черный пистолет, похожий  на  "ТТ".  Так  об
оружии может  говорить  только  женщина.  Перов  заявил,  что  у  них  был
"Вальтер" калибра семь шестьдесят пять.  Ветров  был  убит  из  "Вальтера"
такого же калибра. Шутин о том, из такого  оружия  был  убит  Ветров,  мог
знать лишь в одном случае, если из "Вальтера" стрелял  он.  Данная  версия
кажется маловероятной, однако если Шутин  не  знал,  из  какого  пистолета
убили Ветрова, то почему  не  назвал  марку  пистолета,  который  покойный
хранил?
     Ранее такая простая история с рукописью сейчас также выглядела далеко
не однозначно.
     Утром Лева не успел покончить с плавленым сырком и чашкой  кофе,  как
позвонил  следователь  прокуратуры.  Оказывается,   накануне   вечером   в
прокуратуру пришли коллеги Ветрова, которые просили  разрешения  разобрать
архив покойного, они хотели выпустить в свет  его  неопубликованные  вещи.
Следователь, ссылаясь на занятость, просил Леву присутствовать при разборе
бумаг в квартире Ветрова, и Гуров  полдня  сидел  в  уже  хорошо  знакомой
квартире.
     Коллеги Ветрова перебирали  бумаги,  открывали  папки,  читали  вслух
фразу, две, порой абзац и, поглядывая друг на друга со  значением,  качали
головами. Лева догадался, что присутствует при  "историческом  событии"  -
закладывался "фундамент будущего памятника".
     Почему мертвых любят и почитают значительно больше, чем живых?  Этого
Лева понять не мог.
     Он оформил надлежащим образом документы, коллеги Ветрова раскланялись
и ушли, а Лева сел за стол и задумался. Вчера и даже  сегодня  утром  план
предстоящей  работы  казался  ему   логичным,   основополагающая   посылка
убедительной.  Шутин  живет  в  мире,  им  самим  выдуманном,  склонен   к
импульсивным, нелогичным поступкам, и верить ему нельзя. Неделю  назад  он
уволился с работы. На какие средства он живет? Еще раз перепроверить,  как
рукопись Ветрова попала в журнал и почему отсутствовал титульный лист? Где
"вальтер" семь шестьдесят пять? Конечно, можно  предположить,  что  Ветров
был убит из другого пистолета, а не из этого, что хранил у себя  дома.  Но
подобное предположение из области  ненаучной  фантастики.  А  может  быть,
пистолет и сейчас лежит где-то здесь? Квартиру лишь осматривали, тщательно
обыскивать ее не было оснований.
     Гуров посмотрел на книжные полки тоскливо.  Можно  доложить  о  своих
соображениях Турилину, получить  разрешение  прокурора.  Лева  вздохнул  и
откинулся  на  спинку  кресла.  Собственная  работа   ему   не   нравилась
категорически. Он не верил в виновность Шутина. Трудно работать, не веря в
успех, трудно, но необходимо. Надо начинать с себя,  решил  Лева.  Убедить
себя, что ты не круглый дурак, идеи не высасываешь из пальца.
     У убийцы был ключ от квартиры, и он знал о  существовании  пистолета.
Убийца был своим человеком в доме. Лева открыл блокнот и, словно не помнил
все наизусть, перечитал фамилии людей из близкого окружения Ветрова. Двоих
не было в Москве, один  вообще  за  границей,  один  в  ночь  преступления
находился в Доме творчества. Остаются двое - Шутин и Перов.
     Интересно, как дела у подполковника Орлова? Что он там откопал против
Олега Перова? Раскопал несомненно, но Гурову об этом не говорят, вероятно,
Турилин не хочет подрывать его веру в реальность  разрабатываемой  версии.
Начальству, как говорится, виднее.  Надо  работать,  работать,  уговаривал
себя  Лева  и  продолжал  неподвижно  сидеть  за  столом.  Эксперимент   с
самовнушением успеха не принес. То ли Лева излучал недостаточно мощно,  то
ли принимал плохо, ведь не каждый человек поддается гипнозу, - неизвестно.
Лева после сеанса никуда не побежал, делать ничего не хотел, думал лениво,
скорее мечтал, как мечтает человек, лежа летом  в  холодке  после  сытного
обеда.
     Хлопнула входная дверь.  Лева  подобрал  длинные  ноги.  Легкие  шаги
прозвучали в коридоре и  затихли  на  кухне.  "Ключ  от  квартиры  есть  у
каждого, имеющего московскую прописку, - думал Лева. - И  вообще,  это  не
квартира убитого, а проходной двор".
     На кухне уронили несколько стеклянных  предметов,  возможно,  сервиз.
Дверь распахнулась, в комнату вбежала Ирина и сказала:
     - Ах! - Узнав Леву, облегченно вздохнула и спросила: -  Как  вы  сюда
попали?
     - Здравствуйте,  -  Лева  встал  и  поклонился.  -  Я  попал  сюда  с
разрешения прокурора. А вы?
     - Так ведь... - Ирина развела руками. - А печати на двери нет! -  Она
взглянула на Леву воинственно.
     - Направляясь сюда, вы не знали об этом. -  Лева  помог  Ирине  снять
плащ,  повесил  его  в  прихожей,  вернулся  и  сказал:  -  Ключик  дайте,
пожалуйста.
     Ирина вынула из сумки ключ и не протянула его  Леве,  а  положила  на
край стола. Лева  взял  ключ,  повертел  зачем-то  перед  глазами,  словно
убеждаясь, тот это ключ или нет, и спросил:
     - И давно он у вас?
     - Года три, - ответила Ирина.
     - Зачем вы сюда пришли? - спросил Лева как можно безразличнее.
     В ответ на кухне что-то зашипело, пахнуло горелым, Ирина сорвалась  с
места, бросилась на кухню. Лева прошел следом.  Кофе  разлился  по  плите.
Ирина собирала его тряпкой, а Лева смотрел на две чашки, приготовленные на
столе.
     "Когда не знаешь, куда идти, не шарахайся, стой  на  месте.  Я  здесь
сидел, сидел и, кажется, досиделся. Кого  же  она  ждет?  Весьма  странное
место для свидания", - размышлял Лева и "не заметил", как Ирина убрала  со
стола чашку в буфет, затем вновь достала.
     - Будем пить кофе? - спросила она, и Лева в который уже раз  подумал,
что Ирина человек, совершенно  не  умеющий  лгать.  "Странно,  большинство
женщин  с  этим  прекрасным  человеческим  качеством  рождаются.  Девочка,
девочка, зачем же ты  меня  задерживаешь?  Тебе  надо  меня  выпроваживать
быстрее, чтобы я не встретился с твоим гостем".
     - Какой кофе?
     Ирина запоздало поняла свою ошибку.
     - Сбежавший кофе не кофе. - И вылила его в раковину.
     Уходить или оставаться? Лева посмотрел на часы. Нужно ли, чтобы  "он"
видел меня, или не нужно? Быстрее, Лева, быстрее. Решай.
     Лева прошел в комнату, по дороге снял с вешалки свой плащ. У Ирины от
напряжения на лбу выступили капельки пота, руки дрожали, и она то сплетала
пальцы, то расплетала, казалось, что больше всего  ей  мешают  собственные
руки.
     - Скажите, - Лева посмотрел  на  книжные  полки,  перевел  взгляд  на
Ирину. Она подалась вперед, готовая ответить на любой вопрос, лишь  бы  он
был задан быстрее. - Когда Павел  показывал  вам  пистолет,  то  брал  его
отсюда? - Лева показал на полки.
     Ирина согласно  кивнула,  румянец  жег  ей  лицо,  глаза  лихорадочно
блестели.
     - Откуда именно? - спросил Лева.
     Ирина протянула руку к собранию сочинений в картонных коробках,  один
том стоял без коробки. "Растяпа, безмозглый дурак", - сказал себе  Лева  и
отстранил руку Ирины. Он отодвинул стекло, взял за корешок крайнюю коробку
и, подхватив за ребро снизу, вынул  ее.  Она  была  пуста.  Лева  заглянул
внутрь, заметил темные пятна.
     - Пистолет лежал здесь? - спросил Лева без всякой надобности.
     - Здесь, - Ирина вновь кивнула.
     - А почему вы мне об этом не сказали раньше? - Лева положил картонный
футляр на газету.
     - Потому, - содержательно ответила Ирина.
     - Ясно. А где пистолет сейчас?
     - А глупее вы вопроса не придумали? - Ирина села,  сцепив  пальцы,  и
прижала их к  коленям.  -  Вы  не  можете  найти  убийцу  и  мучаете  нас.
Подозреваете Олега и Женю. А они не виноваты. Они не могли, я знаю...
     Лева принес из кухни стакан воды и снова занял место за столом. Ирина
быстро взяла себя в руки и продолжала:
     - Вам наплевать на людей, на наши чувства, на то, что мы живые? Павел
погиб, но это не  значит,  что  нас  можно  топтать,  мучить,  таскать  из
кабинета в кабинет и задавать свои идиотские вопросы.
     Откуда она знает, кого мы подозреваем?  Перов  так  не  считает.  Так
считает Шутин. Она знает это от Шутина. Она ждет Шутина. Он вновь  захотел
прийти сюда, но у него нет ключа. Лева  поднял  голову,  но  на  Ирину  не
смотрел, разглядывая открытку за стеклом книжной полки.
     - Сначала вы мне даже понравились, у вас интеллигентный вид. -  Ирина
говорила почти спокойно. - Именно вид, все внешне. Вы  как  бесчувственный
робот, которому задали программу и он идет по  следу,  не  замечая  людей,
которые попадаются ему под ноги.
     А  ведь  он  с  ней  встречался  лишь  однажды  и  когда  успел   так
категорически разонравиться? Это песни Шутина. Плохую службу ты оказываешь
своему приятелю. Все нужное Лева услышал и понял,  перестал  рассматривать
открытку, на которой хорошенькая японочка подмигивала лукаво, и перехватил
взгляд Ирины. Она смешалась и замолчала.
     - Извините, - с трудом произнесла она. - Нервы.
     - Да-да, - согласился Лева. - Нервы, они у всех. Я не сержусь.
     Наконец раздался долгожданный звонок в дверь. Явление героя,  подумал
Лева и спросил:
     - Кто бы это? - Он  неторопливо  поднялся,  постарался  взглянуть  на
Ирину  недоуменно,  направился  к   двери,   открыл   и   хотел   сказать:
"Здравствуйте, Евгений Семенович".
     В квартиру вошел Олег Перов, Ирина рассмеялась и воскликнула:
     - Когда ты научишься приходить вовремя?
     Олег пожал Леве руку, стянул плащ и, наполнив тесную прихожую запахом
спиртного, сказал:
     - Что за идея назначить свидание здесь?
     - Я хотела поговорить с тобой на этой территории, -  весело  ответила
Ирина.
     Лева, понимая, что его обманывают,  виду  не  подал,  попросил  Ирину
написать несколько  слов  о  добровольной  выдаче  коробки,  где  хранился
пистолет, и попрощался.
     - Дверь я захлопну и обещаю  сюда  не  приходить,  -  сказала  Ирина,
провожая его до двери.
     Лева знал неподалеку подходящий проходной двор и свернул туда, сделав
небольшую петлю, вновь оказался напротив только что покинутого дома.
     По переулку почти бежал  Шутин.  Видимо,  он  пытался  проследить  за
Левой, потеряв, заметался, потоптался у подъезда, дошел до конца переулка,
заглянул в проходной двор, опять вернулся к дому.
     Лева наблюдал за ним и вспоминал, какое бывает у Шутина  лицо,  когда
он возмущается. Выразительное у него лицо и благородное. Человеку с  таким
лицом не верить стыдно. Нехорошо.



                           ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

     Олег повернулся на живот, вытер потное  лицо  о  подушку,  обнял  ее,
постарался  вновь  заснуть.  Влажная  простыня  прилипла,   как   огромный
компресс, тело безвольное, чужое, холодное  и  мокрое,  словно  полудохлая
рыба. С трудом перевалился на бок. Олег понял, что больше не заснет, сел и
взглянул на часы - половина десятого.
     - Ириша, ты дома? - как можно веселее и громче хотел  спросить  Олег,
но имя он еле произнес, а окончание фразы не услышал и сам  и  мучился  от
головной боли так, будто пил накануне что-то плохое, а не водку.
     Олег встал, потянулся, решил сделать  несколько  приседаний  и  вновь
опустился на тахту. От такого непосильного  напряжения  прошиб  пот.  Олег
застыл, опустив голову, и закрыл глаза - поспать бы еще часика два.
     Сегодня он проснулся, как  обычно,  в  пять,  стараясь  не  разбудить
Иришку, слез с тахты, стуча зубами о кран, долго пил, лежал без сна  часов
до семи, затем забылся.
     Теперь все-таки встал, тяжело ступая, вышел  в  холл,  отвернулся  от
зеркала, убедился, что Ирины дома нет, и поплелся в ванную.
     Олег пристрастился  к  спиртному  незаметно,  первую  рюмку  он,  как
известно, выпил в двадцать семь. И тут у  него  открылся  талант,  он  мог
выпить уйму  и  оставаться  трезвым.  На  то,  как  выпивает  Олег  Перов,
приходили  смотреть,  словно  на  выступление  фокусника.  Чемпион  всегда
чемпион, шутил Олег, но, не отдавая себе отчета, получал  удовольствие  от
новых поклонников. Не прошло и полугода, как Олега уже знали бармены  всех
модных  питейных  заведений.  Он  появлялся  всегда  в  окружении  веселой
компании, щедрый и беззаботный, широко угощал, красиво пил. Он вновь  стал
центром внимания, им снова  любовались,  завидовали,  восхищались  и  тихо
ненавидели. Олег не любил, да и не умел драться, с раннего детства он  был
сильнее сверстников, позже увлекся тяжелой атлетикой, стал Олегом Перовым,
ссориться с ним желающих  не  находилось!  Когда  он  начал  устанавливать
рекорды у стойки, некоторые "авторитеты" посмотрели на это  косо.  Однажды
трое сильно подвыпивших завсегдатаев начали грубо подшучивать над  Олегом.
Он добродушно отбрехивался, но когда один из них, приняв очередную  порцию
допинга, попытался схватить Перова за нос, Олег вынес и привел приговор  в
исполнение мгновенно. Когда  третий,  открыв  дверь  лбом,  догонял  своих
приятелей, лежа поджидавших его  на  первом  этаже  у  туалета,  появилась
милиция.
     Так Олег стал вновь знаменитостью...
     Однажды Олег проснулся,  не  понимая,  где  находится.  Он  осторожно
повернул голову налево, увидел спящую Ирину и немного успокоился. Я  дома,
понял он. Но как он попал домой, где был вчера, какой сегодня день  -  все
это было покрыто мраком неизвестности. Он тихо  сполз  с  постели,  обошел
квартиру: все чисто и аккуратно, видимо, никаких  безобразий  он  себе  не
позволил. Или Иришка все прибрала? Он открыл аптечку, принял две  таблетки
от головной боли, выпил пакет молока и снова лег. Наконец он вспомнил, как
вчера около семи он  пришел  в  ресторан  ВТО,  затем,  уже  с  компанией,
перекочевал  в  "Националь".  Всплыла  какая-то  девица  с   неестественно
торчащей грудью и красным, как у вампира, ртом. Олег облизнул губы, провел
по ним ладонью, покосился на Ирину.
     За завтраком он стыдливо прятал глаза, Ирина вела себя ровно,  ничего
ему не сказала, но, прощаясь, не поцеловала и не вышла на балкон  помахать
рукой, как делала обычно.
     На работе Семен Семенович завел Олега в кабинет и тихо спросил:
     - Олег Петрович, вы ежедневно тратите более двадцати рублей. Скажите,
пожалуйста, как вам это удается при вашей скромной зарплате?
     Олег молча пожал плечами и отвернулся.
     - В кругах, близких к вытрезвителю, о  вас  рассказывают  легенды.  -
Семен Семенович взял Олега за подбородок и посмотрел в глаза. - Если ты не
прекратишь, нам придется расстаться.
     - Ты прав, Семен, - буркнул Олег.
     Он перестал шататься по  ресторанам,  на  время  бросил  пить.  Ирина
ожила, забегала, как прежде, по квартире,  что-то  беспрерывно  напевая  и
разговаривая сама с собой, роняла сковородки и тарелки. Только тогда  Олег
понял, что последние полгода дома было тихо, как в могиле. Самое  большее,
на что его хватало теперь, это протерпеть  до  шести-семи.  Весь  день  он
ходил мрачный, неразговорчивый, с нетерпением поглядывая на часы.  Выпивая
первый стакан, Олег оживал, становился  прежним,  веселым  и  обаятельным,
через час он тяжелел, продолжал пить молча, порой до беспамятства...
     И вот тогда Ирина пришла к Павлу. Он встретил ее  радушно  и  просто,
словно такие визиты были делом обычным. Быстро убрал со  стола  бумаги  и,
хвастаясь, что у него имеется халва, начал угощать Ирину  и  рассказывать,
как вчера на киностудии худсовет обсуждал его сценарий.  Изображая  все  в
лицах, Павел насмешил Ирину до слез. Неожиданно Ирина  разрыдалась.  Павел
растерялся, начал искать носовой платок,  не  нашел,  притащил  из  ванной
полотенце. Когда Ирина успокоилась, он сказал:
     - Да я ему башку оторву.
     - Не отрывай, - серьезно ответила Ирина, его спасать надо.
     Ветров и Шутин пришли к  Перовым  нарочно  без  звонка.  Павел  хотел
появиться неожиданно. У Перовых в  гостях  был  Семен  Семенович,  который
вообще заходил крайне редко, и надо же такому случиться, что Павел  застал
его. Ирина приветливо встретила друзей:
     - Знакомьтесь, ребята, Семен Семенович, друг нашей семьи и  начальник
Олега. - По реакции мужа она поняла, что сказала что-то не то.
     - Очень приятно, - Шутин поклонился и пожал Семену Семеновичу руку.
     Ветров в кухню не вошел, умышленно задержался у порога, чуть  склонил
тяжелую лобастую голову, словно боднуть примеривался.
     - Мы знакомы, - он глянул на Олега, подмигнул. -  На  минутку,  Олег,
разговор есть.
     Они прошли в гостиную.
     - Люблю секреты. - Олег постарался улыбнуться. Он скрыл  от  Ветрова,
что ушел с завода и работает на фабрике у Семенова.
     Ветров кивнул в сторону кухни.
     - Об этом потом. А сейчас вот что. Ты, парень, извини, я без подходов
и реверансов, тебе, - он щелкнул пальцем по горлу, - за ум взяться надо.
     Разговор продолжался не минутку, а час. Семен  Семенович  хотел  было
уйти, затем раздумал. Ирина, пытаясь сгладить бестактность  мужа,  кое-как
поддерживала беседу. Шутин пытался ей помочь, но злость на Павла с  каждым
мгновением все росла и росла.
     Еще утром Ветров позвонил Шутину, спросил, чем тот занят  вечером,  и
предложил  заглянуть  к  Перовым.  "Мне  надо  с  Олегом   один   вопросик
обмозговать, а ты с Иришкой поболтаешь,  -  объяснил  Павел,  -  позже  мы
куда-нибудь заскочим, потолкуем  за  жизнь".  Шутин  согласился,  попал  в
глупейшее положение, сидит на кухне, словно  дворник  в  барском  доме,  и
ждет, когда Павел соизволит вспомнить, что пришел не один. Олег  ни  из-за
кого другого гостей бы не бросил. И Ирина, попробуй Шутин увести  хозяина,
мгновенно бы такую попытку пресекла, а от Павла  вот  терпит.  Почему  все
наглость Павла Ветрова терпят и молчат? Что он такое в конце концов,  тоже
мне писатель! Да я его в тридцать лет запятые учил расставлять,  объяснял,
что прямая речь начинается с красной строки. Сейчас встану и уйду. Приятно
улыбаясь Ирине и кивая Семену Семеновичу,  Шутин  выпил  рюмку.  "В  Ирину
Павел, конечно, влюблен, - размышлял он, - ведет себя как-то странно.  Она
права, что  абсолютно  равнодушна  к  нему,  женщина  любит  прежде  всего
внимание и ласку".
     - Женя, - позвал Ветров из прихожей, - на выход!
     Ирина пыталась их задержать, Олег молчал,  насупившись,  видимо,  ему
крепко попало, и он смотрел себе под ноги и лишь  сопел.  Шутин  церемонно
раскланялся с Семеном Семеновичем, поцеловал Ирину в щеку, развел  руками,
указывая глазами на  Павла:  мол,  извините,  горбатого  могила  исправит.
Ветров же вел себя, будто  не  понимал  своей  бестактности,  а  возможно,
действительно не понимал. Он хлопнул Олега по плечу, подмигнул  Ирине,  на
Семена Семеновича вообще не обратил внимания и подтолкнул Шутина к дверям.
     - Ребята, бывайте, звоните, - говорил Ветров уже на лестнице,  нимало
не заботясь, слышат его или нет и что о нем думают.
     - О чем у вам был разговор? - спросил  Семен  Семенович,  когда  Олег
пошел проводить его до  метро.  Семен  Семенович  не  ездил  на  такси  из
соображений принципиальных.
     - Личное, - попытался увильнуть Олег.
     - У нас с тобой теперь все общее. - Семен Семенович сел на  скамейку,
и Олег неохотно опустился рядом. - Так что этому человеку от тебя надо?  -
Угодливая улыбочка исчезла с его лица. Если раньше  он  смотрел  на  Олега
Перова с обожанием, очень редко сам начинал разговор,  всегда  соглашался,
то теперь положение изменилось. В  добрые  минуты  Семенов  поглядывал  на
Олега как на избалованного, но любимого сына, детские суждения которого до
поры выслушиваются с улыбкой и терпением. Сейчас наступили минуты  другие.
Семен Семенович задал вопрос и повторять не собирался, смотрел холодно.
     - Павел требует, чтобы я пить бросил. - Олег отвернулся.  -  Всем  до
меня дело, все воспитывают.
     - И все? - Семен Семенович взял Олега за плечо, заглянул в глаза. - О
работе речи не было?  Прекрасно.  А  пьянку  надо  бросать,  я  тебе  тоже
говорил.
     - Он хочет, чтобы я лечился, значит, ни грамма, даже пива нельзя. - В
голосе Олега было сомнение.
     - Так или иначе,  с  пьянкой  кончай.  -  Семен  Семенович  помолчал,
прикидывая, что сказать, а о чем не говорить. - Ты с этим человеком дружбу
порви, ни к чему тебе этот человек. Он злой, людей не любит, только о себе
думает.
     И хотя Олег был не согласен, но  слушал  с  удовольствием,  уж  очень
унизил его сегодня Павел, обидных слов наговорил.
     -  Таких  не  много,  однако  встречаются,  -  продолжал  тихо  Семен
Семенович, который никак не мог простить, что  полчаса  назад  через  него
чуть не перешагнули в прихожей. - Он ради своих  принципов  тебя  с  кашей
съест и не поморщится. Если человек в его  мерку  не  влезает,  он  лишнее
отрубит, а тому, кто ростом не вышел, этот человек хребет разорвет, но  на
нужную высоту вытянет. Изобрази, что  приревновал  к  жене,  в  дом  этого
человека не приглашай, к нему не ходи, они гордые, быстро  сами  отстанут,
поучал Семен Семенович.
     Олег не спорил. Но с Павлом отношений не порвал,  и  настал  в  жизни
Олега  Перова  Момент,  когда  он  проклял   себя,   что   не   послушался
многоопытного руководителя.
     По настоянию Павла Олег обратился к врачу, прошел курс  лечения,  еще
держался месяца два, затем выпил рюмку, и скоро все возвратилось на  круги
своя.
     Жизнь шла, Ирина притерпелась. Уходя на работу, Олег оставлял  машину
жене. Ирина научилась  водить,  получила  права,  и  "жигули"  целый  день
находились в ее распоряжении. Дел  у  Ирины  хватало  -  убрать  квартиру,
купить продукты, приготовить,  постирать.  После  двенадцати  дня  начинал
звонить  телефон,  новые  подруги,  появившиеся  вокруг  Ирины  неизвестно
откуда,  звали  проехаться  по  магазинам,  посетить  парикмахерскую   или
портниху или просто встретиться в кафе, съесть что-нибудь вкусненькое и на
людей посмотреть. Ирина очень быстро привыкла и  к  машине,  и  к  хорошим
вещам, которые Аллочка, супруга Бориса Ванина, умела  доставать  буквально
из-под земли. Ирина уже забыла, как тратить на хозяйство  четыре  рубля  в
день. Первые месяцы она еще задумывалась, откуда  у  Олега  такие  деньги,
даже спросила об этом у  Аллы.  Та  лишь  брезгливо  поморщилась,  махнула
выхоленной рукой. Пусть у мужиков голова болит.
     - Прогрессивки, премии, левые, правые, - Аллочка рассмеялась.  -  Они
покорители мира, сильные и умные, мы с тобой, Ириша,  слабые  женщины.  Ты
скажи своему, что тебе шуба нужна, а он пусть думает, где деньги достать.
     Ирина с подругой не согласилась, но и не возразила. Она несколько раз
спрашивала у Олега, не много ли они тратят.
     - Крутимся, перебиваемся,  -  отвечал  беспечно  Олег  и  рассказывал
небылицы о перевыполнении плана на четыреста процентов  и  о  колоссальных
премиях. Ирина  успокаивалась,  деньги  облегчали  существование,  сколько
тратит их семья в месяц, она подсчитать не могла.
     Вещи очень скоро перестали по-настоящему радовать ее, Ирина по своему
существу не была  накопительницей.  Посторонние  мужчины  ее  интересовали
мало, завлекать их новыми нарядами потребности тоже не было.  Доставая  ту
или иную вещь, Ирина помнила о ней сутки-двое, затем забывала в шкафу  или
серванте. Наткнувшись на вещь через месяц, Ирина морщила  лоб,  вспоминая,
что это, кем и с какой целью приобретено.
     Однажды Ирина приехала к Ветрову, открыла дверь своим ключом, который
дал ей Павел после ее первого  визита.  Павел  высунулся  из  ванной,  где
замачивал рубашки, и приветственно махнул рукой:
     - Здравствуй, поставь кофе, я сейчас.
     - Здравствуй. - Ирина сняла  модный  узкий  жакет,  повесила  его  на
гвоздь, вбитый Павлом в дверцу шкафа  специально  для  нее,  и  прошла  на
кухню.
     Здесь Ирина, как и у себя  дома,  двигалась,  брала  кофе,  доставала
чашки не глядя, автоматически. Чуть  подсластив  воду  -  Павел  не  любил
сладкий кофе, - она засыпала в турку коричневый порошок и,  скинув  туфли,
забралась с ногами в большое "писательское" кресло. Ирина прижалась  щекой
к шершавой, чуть пахнущей пылью спинке, закрыла глаза и лениво потянулась.
Кто увидит, ведь черт знает  что  подумает.  "Что  -  черт  знает  что?  -
рассуждала она, почти засыпая. - Замужняя женщина часто бывает у холостого
мужчины, порой, когда он работает, дремлет с книжкой у него на  тахте  или
без книжки в кресле".
     После страшного  многомесячного  запоя  мужа,  после  своего  первого
появления здесь, вопля о помощи и долгих слез Ирина изменила  отношение  к
Ветрову. Она знала, что Павел заставил Олега лечиться, хотя оба не сказали
ей об этом ни слова. Гордое мужское  самолюбие!  Она  перестала  ревновать
мужа к этому странному, замкнутому и открытому,  хмурому  и  веселому,  до
отвращения уверенному в себе человеку.  Она  чувствовала,  что  Ветров  не
равнодушен к ней, влюблен в нее, Ирину, и ведет себя совершенно непонятно,
но очень удобно. Мужчину выдают глаза и руки. Павел  смотрел  бесстрастно,
подавая пальто, не придерживал его, не  искал  прикосновения.  Однако  она
ничуть не сомневалась, этот человек ее любит, и с радостью приходила  сюда
отдыхать от безделья и суеты дня и напряженного  ожидания  вечера,  потому
что каким вернется с работы Олег и чем кончится вечер,  Ирина  никогда  не
знала. Порой она ловила иной взгляд Павла - жесткий,  требовательный,  она
два или три раза поинтересовалась,  мол,  ты  хочешь  о  чем-то  спросить?
Ветров взгляд мгновенно убирал,  лицо  его  приобретало  чуть  ироническое
выражение, он молча пожимал плечами  или  улыбался.  У  него  существовала
отвратительная привычка не отвечать на вопросы. Однажды  Ирина,  выйдя  из
себя, схватила Павла за плечи, потребовала ответа на свой вопрос.
     - Ведь и так ясно, - наконец сказал он, - зачем колебать воздух?
     Павел   искренне   полагал,   что   на   многие    вещи    существует
один-единственный, абсолютно правильный взгляд. Он, Павел Ветров,  так  на
это дело и смотрел, так же, естественно,  смотрели  и  остальные  разумные
люди. Если же они задавали вопросы, то либо притворялись, либо были  глупы
непроходимо, и в том и в ином случае отвечать им не требовалось.
     Олег Перов оказался не тем человеком, в которого Ирина  влюбилась  до
беспамятства и за которого, до последней  минуты  не  веря  в  собственное
счастье, вышла замуж. Прошло время,  исчезла  загадочность,  за  стальными
мускулами оказался далеко не стальной  характер.  Ирина  гордилась  мужем,
порой стыдилась его, жалела, ненавидела и любила. Ведь он, такой  большой,
сильный и несуразный, слабый, безвольный и  обаятельный,  был  ее,  Ирины,
муж, и другого она не хотела. К Павлу Ветрову  Ирина  приходила  бездумно,
как кошка, инстинктивно чувствуя: здесь согреют, погладят, дадут  спокойно
поспать. Здесь здорово, только родной дом у нее в другом месте.
     Павел быстрым, точным движением выключил  конфорку.  Над  туркой  уже
выросла шоколадная пористая шляпа, она не успела накрыть турку и огонь  и,
разливаясь, зашипеть, пахнуть горелым, испорченным кофе.
     Ирина, свернувшись калачиком, тихо спала в кресле. Ветров на цыпочках
вышел в коридор, подхватил чемодан и  стал  разбирать  его.  Павел  поздно
вечером прилетел из далекого города,  где  на  киностудии  обсуждался  его
сценарий.
     Ветров в кинематографе был не новичок, по его сценариям поставили три
фильма, пять сценариев закрыли на стадиях различных.
     Ветров в кино прошел всю трассу от старта до финиша и знает:  сегодня
киностудия не что иное, как завод по производству кинокартин. Любой студии
сценарии нужны, совершенно  необходимы,  сценариев  не  хватает,  без  них
задыхаются. Услышав все это, новичок принесет  сценарий,  либо  заявку,  и
когда его вежливо или не очень вежливо  завернут,  подумает  о  редакторах
нехорошо, плохо подумает. И будет  совершенно  не  прав.  Для  того  чтобы
сценарий приняли,  необходимо  множество  условий.  Во-первых,  чтобы  его
вообще прочитали.  Случалось,  сценарий  возвращают  через  год,  даже  не
перелистав, так как подавляющее большинство редакторов  закончили  ВГИК  и
знают, кто может написать сценарий, а кто не может. Сценарий мог прочитать
человек, который ничего не решает. Известно,  что  "да"  влечет  за  собой
ответственность и работу,  "нет"  не  влечет  ничего.  Возможно,  сценарий
прочитали, он понравился, но этой темы нет в плане. И наконец,  есть  все,
нет режиссера.
     Сценарий  Ветрова  на  студиях  читали,   режиссеров   он   определял
безошибочно, зная, с кем надо потрепаться о последней неудаче  Феллини,  с
кем  вежливо  раскланяться,  а  кому  сценарий  отдать  молча.   А   зачем
разговаривать? Сценарий написан, его надо читать, а уж потом разговаривать
или не разговаривать.
     Вчера, в десять утра, Ветров вошел на худсовет, раскланиваясь с давно
знакомыми редакторами. Уже по их сдержанности, натянутым улыбкам он понял:
ничего хорошего его  не  ждет.  Странно,  так  как  предстояло  обсуждение
третьего варианта,  второй  приняли  месяц  назад  очень  доброжелательно,
поправки носили чисто формальный характер. Белокурая девушка, собиравшаяся
вести стенограмму, пронесла мимо Ветрова стопку бумаги и карандаши и, сама
не слыша собственных слов, произнесла: "Высокий мужчина в темном  костюме,
берегись. Молчи, Павел, главное молчи". Он проводил девушку  пронзительным
взглядом, затем сел в дальнем углу, взглянул на мужчину лет  пятидесяти  с
худым асимметричным лицом. Всех остальных  Ветров  знал,  мужчину  -  нет,
значит, начальство, значит, куратор из главка. Павел привычно расслабился,
облокотился на раздвинутые колени, сейчас будет старт.
     Начали без разминки, не упоминая, что сценарий уже дважды обсуждался,
принимался, исправлялся.
     - Я в спорте ничего не понимаю, а в этом, как его? - Товарищ  опустил
уголки рта.
     - Горнолыжники, - придушенно, не своим голосом выплюнул кто-то.
     - Вот именно. - Товарищ посмотрел на Ветрова равнодушно.  Он  ладонью
начисто стер улыбку и водрузил  на  лицо  выражение,  которое  можно  было
прочесть лишь однозначно: "В спорте разбираются  лишь  недоразвитые,  а  в
горнолыжном и вообще Богом убитые".
     - Я не желаю слушать ни ваших возражений, ни  оправданий.  -  Товарищ
взглянул на Ветрова еще равнодушнее.
     Павел прикинул расстояние, которое  пролетел  утром,  сообразил,  что
обратно ему лететь столько же, и  посмотрел  на  товарища  преданно,  ведь
авиабилеты оплачивала студия, а смотаться туда-сюда,  чтобы  выслушать  не
подлежащий обсуждению приговор, одно удовольствие.
     Товарищ говорить  умел,  он  расстреливал  сценарий  в  упор.  Беседа
получилась содержательной, так как Ветрову отвечать  запретили,  остальных
никто  не  спрашивал,  да  и  дополнить  столь   четкое   выступление   не
представлялось никакой возможности. Товарищ  уверенно,  не  утруждая  себя
доказательствами, уничтожил сценарий, мимоходом обронив, что герой Ветрова
выродок, а его отец карьерист и подонок. Изредка  товарищ  перебивал  себя
восклицаниями:
     - Молчите! Слушать ничего не желаю! - Вены вздулись на его шее.
     Хрустнул  тонкий  карандаш  в  руках   главного   редактора,   Ветров
постарался улыбнуться ободряюще, не получилось, он решил подмигнуть, вышло
еще хуже. Он чувствовал себя как лыжник на скоростном спуске, когда трасса
уже  потеряна,  не  ты  идешь  по   ней,   а   она   бросает   тебя   куда
заблагорассудится. Ты лишь изо всех  сил  стараешься  не  упасть,  отлично
понимая, что давно все проиграл и борьба твоя никому не  нужна  и  смешна,
твое мужество вызывает не уважение, а сострадание.
     Почему я не ухожу, зачем сижу здесь? Семьи у меня нет, не голодаю,  к
чему такой позор выносить? Встань и уйди, командовал  Ветров  себе,  выйди
молча, никто  и  не  заметит.  Наконец  товарищ,  несколько  успокоившись,
произнес:
     - Возможно, я в чем-нибудь ошибся и вы написали другое, но я этого  в
сценарии не увидел, значит, этого не существует. - Он и не подозревал, что
слова эти придуманы за несколько дней до его рождения.
     Ветров распотрошил чемодан, бросил  на  стол  папку  со  сценарием  и
вспомнил, как после  худсовета,  если  происшедшее  можно  назвать  данным
словом, к нему подошла главный редактор студии, женщина крайне  сдержанная
и строгая, и сказала:
     - Спасибо вам за вашу выдержку.
     Он хотел пошутить, что у него всю жизнь выдержка и терпение  заменяют
талант, не смог сделать даже этого, лишь  пробормотал  нечто  и,  презирая
себя  за  малодушие,  беспринципность,  элементарную  трусость,  пошел   в
гостиницу.
     - Что же ты, Павел? - В дверях стояла румяная на одну щеку  Ирина.  -
Кофе давно готов, долго я буду ждать?


     Олег Перов зашел в кабинет к Семену Семеновичу.
     Он полулежал на корявом диване.
     Рядом, словно герои "Ревизора" в финальной сцене, стояли Ванин и  еще
двое рабочих. Семен Семенович держался за горло,  слезинки  выкатились  из
его полузакрытых глаз. Олег,  быстро  оценив  ситуацию,  вызвал  "скорую",
поставив диагноз - инфаркт. Семен Семенович взглянул на Олега  благодарно,
но покачал головой  отрицательно.  В  последнее  время  у  него  появилась
опухоль в горле, вчера он простудился и сейчас задыхался.
     - Знаю, знаю, что не инфаркт,  -  Олег  говорил  таким  тоном,  каким
разговаривают со спортсменом, поражение которого неминуемо, но  судья  его
еще не объявил. - Надо их напугать, чтоб шевелились.
     Когда пришла "скорая", Олег, отстранив санитаров, вынес  Семенова  на
руках и, легко шагая через цех, думал, что без этих семидесяти килограммов
в твидовом костюмчике контору придется закрыть.
     Отправив хозяина в больницу и кое-как протянув до конца рабочего дня,
Перов и Ванин вышли на улицу, посмотрели друг на друга  и  остановились  в
нерешительности. Они  представляли  собой  странную  пару.  Олег,  немного
погрузневший за эти годы, но статный и широкоплечий, был мужчиной видным и
представительным. Ванин же, плюгавый от рождения, в замызганной одежонке и
стоптанных кирзовых сапогах, старающийся пригладить  заскорузлой  ладошкой
редкие рыжие вихры, был омерзителен.  Олег  взглянул  на  него,  брезгливо
поморщился, хотел попрощаться и уйти, но Ванин, ухмыльнувшись, сказал:
     - Не плюй в колодец, еще пить захочется, -  и  тут  же,  испугавшись,
пискляво добавил: - Заедем ко мне, обмозгуем положеньице.
     Ездить Ванину на работу на машине хозяин не  разрешал,  и  они  стали
ловить такси.
     Квартира Ванина, где  Олег  был  лишь  однажды,  поразила  его  своим
нежилым видом. Чехлы на мягкой мебели,  сверкающий  хрусталь  в  серванте,
словно в витрине  магазина.  Хозяин  мылся  в  ванной,  Олег  прошелся  по
квартире, заглянул в спальню, на художественно выложенных  подушках  сидят
собачки, охраняют, чтобы никто ничего не тронул, все чистенько, подогнано,
декоративно, как на плохой картине. Олег потянул дверцу  платяного  шкафа,
она оказалась заперта. Посмеиваясь, Олег убедился, что заперты все  дверцы
шкафов, сервантов, везде. Тогда Олег  взял  нож  и  взломал  бар,  зрелище
открылось великолепное: виски, джин, коньяки  лучших  марок,  одной  водки
пять сортов, все  в  экспортном  исполнении,  естественно.  Олег  выставил
несколько бутылок, открыл три пачки  сигарет,  принес  из  кухни  стаканы,
стащил с дивана накрахмаленный чехол, бросил его в угол и уселся  в  самом
центре, положив ноги на соседнее кресло.  Подумал:  неплохо  бы  притащить
что-нибудь из  холодильника,  открыть,  к  примеру,  все  банки  с  икрой,
которые, конечно, у Бориса имеются, но хулиганить надоело. Он  налил  себе
из ближайшей бутылки, выпил, не ощущая вкуса, и закурил.
     - Ну, вот. - Ванин вошел, потирая руки, увидел и  застыл.  В  дорогом
красивом халате, туго перетянутом в  талии,  стройный,  наверное,  уже  на
каблуках, с напомаженной  головой  и  слегка  припудренный,  он  был  даже
изящен.
     Олег на него и не посмотрел, распечатал бутылку французского коньяку,
налил полстакана, прополоскал рот, проглотил с отвращением.
     - Гадость, конечно, но за неимением гербовой, - Олег  поманил  Ванина
пальцем. - Садись, выпьем за Семена, за здоровье его.
     Ванин подошел, неуверенно семеня, осмотрел разгром, послюнявив палец,
потер царапину на дверце бара, где Олег ковырял ножом. Хозяин  поморщился,
сдерживая  слезы,  как  самолюбивый  мальчишка,  получивший  незаслуженную
пощечину.
     - Ладно, брось, извини. - Олег дернул Ванина за полу  халата,  усадил
рядом, обнял за хилые плечи. - Извини, на меня накатывает порой.
     - Ключик мог бы  попросить,  -  где-то  под  мышкой  у  Олега  быстро
заговорил Ванин. - И зачем все откупоривать, вид портить? Так красиво  все
было, - он хлюпнул носом.
     - Вид? Натюрморт, что ли? -  вновь  разозлился  Олег,  налил  в  свой
стакан, сунул чуть ли не в рот Ванину. - Пей!
     - Не могу столько. - Ванин отпил чуть-чуть, Олег подтолкнул его,  тот
хлебнул, судорожно допил и взглянул ошалело.
     - Молодец. - Олег погладил его, как котенка, и Ванин прижался  к  его
мощному телу. Они сидели молча, несколько потерянные, прикидывая, что же с
ними будет, если Семенов не выкарабкается.
     Снова на завод, на  эти  проклятые  занятия  с  сопляками,  рассуждал
Перов. Сначала считать каждую копейку, ездить на  троллейбусе.  А  Иришка?
Она уже привыкла, незаметно для  себя,  тратить  почти  пятьсот  рублей  в
месяц. А я? Олегу стало себя жалко.
     - Слушай, - Ванин запыхтел и  начал  выбираться  из-под  руки  Олега,
наконец выкарабкался, отодвинулся в угол дивана и, обнажая редкие зубы,  с
присвистом заговорил: - А ведь ты без Семена пропадешь?! -  Он  быстренько
встал, придерживая полу халата, как женщина, начал расхаживать по комнате,
говоря радостно: -  Пропадешь,  чемпион.  Свободные  денежки-то,  они  как
водка, как отрава, как морфий. Кто привык, тому больше, каждый день больше
надо, обратного пути нету, - Ванин захихикал. - Грабить пойдешь? У меня-то
кое-что припасено, ты же еще  молодой,  зеленый.  Пропадешь,  -  убежденно
закончил он.
     Олег небрежно взял  бутылку,  прикинул  ее  вес,  хотел  запустить  в
хозяина, Ванин понял и мгновенно грохнулся на колени.
     - Стой! Не буду! - он молитвенно, по-мусульмански  сложил  ладони.  -
Порушишь все...
     Зазвонил телефон, Ванин на четвереньках  бросился  к  тумбочке,  снял
трубку.
     - Товарищ Ванин? - спросил женский голос,  и  получив  подтверждение,
продолжал: - Вашего начальника, Семена Семеновича,  повезли  на  операцию.
Надеемся, все пройдет благополучно.  -  Девушка  вздохнула  и  перешла  на
доверительный тон: - Какой же человек он у вас замечательный. Говорить  не
может, в поту весь от  напряжения,  а  все  о  работе  шепчет,  о  работе.
Приказывает вам, товарищ Ванин, - она вновь заговорила  официально,  -  на
время его болезни держать план  ровно  сто  два  процента.  Несколько  раз
повторил. Сказал, что вы поймете.
     - Я понял, -  откашлявшись,  ответил  Ванин.  -  Передайте,  сто  два
процента гарантируем. Вы, главное, вылечите его,  мы  для  вас  ничего  не
пожалеем...
     - Товарищ Ванин! - Девушка помолчала. - Я вас понимаю,  чего  сгоряча
да от расстройства не скажешь. Замечательный у вас начальник, - и повесила
трубку.



                            ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

     Из  дежурной  части  принесли   только   что   принятую   из   Рязани
телефонограмму:
     "Москва.  Уголовный  розыск.  Турилину.  Объявленные  вами  в  розыск
денежные купюры сторублевого достоинства обнаружены в сберегательной кассе
(следовал  номер  и  отделение  Госбанка).  Приняты  меры  к  установлению
вкладчика".
     Турилин повертел листок с телефонограммой и бросил на стол  небрежно,
словно информация не  представляла  оперативного  интереса.  Полковник  не
садился, Гуров тоже стоял и, в отличие от него, смотрел на телефонограмму,
затаив дыхание.
     - Ну-с? -  Турилин  неторопливо  обошел  стол,  опустился  в  кресло,
привычно вытянул ноги. - Что присоветуете?
     Гурову нравилась манера полковника не  давать  указаний,  а  задавать
вопросы. С одной стороны, приятно, когда тебе не приказывают,  что  и  как
делать, а спрашивают твое мнение, вроде советуются, даже помощи просят.  С
другой стороны, ты каждый раз оказываешься в роли экзаменуемого. И сколько
жизнь задает вопросов, столько от тебя требуется ответов. И будь  ты  хоть
семи пядей во лбу, ошибок не избежать Леву интересовало,  думает  в  такие
минуты Константин Константинович, считает варианты или просто ждет ответа,
прикинув его на глазок, покрутив  своими  длинными  пальцами,  -  признать
заслуживающим внимания или выбросить в корзину  для  бумаг  и  потребовать
другой ответ.
     Гуров твердо  усвоил:  главное  в  таких  случаях  -  не  торопиться,
медлительность прощалась, глупость нет. Получив  несуразный,  безграмотный
совет,  Турилин  переставал  на  время  задавать  вопросы,   и   сотрудник
чувствовал себя в подвешенном состоянии. Он знал, что стоит ему  ошибиться
разок-другой,  и  Турилин  может  сказать:  "Если  человек  глуп,  то  это
надолго".
     Полковник поигрывал толстым  цветным  карандашом  и  ждал  терпеливо,
поглядывая на Гурова доброжелательно.
     -  Думаю,  Константин  Константинович,  -  начал  осторожно  Лева,  -
преступник выехал из Москвы в Рязань и положил деньги  на  сберкнижку.  На
предъявителя. - Он перевел дух и взглянул на начальника, но, как и ожидал,
на тонком бесстрастном лице  полковника  ни  одобрения,  ни  осуждения  не
заметил.  -  Крупную  сумму  в  новеньких  сторублевках   кассирша   могла
запомнить, и сберкнижка для преступника  явилась  бы  визитной  карточкой.
Думаю, что в тот же день он  со  сберкнижки  всю  сумму  снял.  Необходимо
установить,  какого  числа  были  внесены  деньги,   попытаться   выяснить
внешность вкладчика, хотя в  последнее  я  не  верю.  -  Гуров  повеселел,
говорил увереннее и тут же стал фантазировать. - Либо кассирша  вообще  не
запомнила вкладчика, либо внешность была изменена. -  Турилин  не  сдержал
улыбки, и Лева мгновенно обиделся. - Что вы  улыбаетесь?  Если  мы  найдем
кассиршу и она вспомнит  хоть  что-нибудь,  то  она  скажет,  -  он  начал
загибать пальцы, - борода, темные очки, надвинутая на лоб шляпа.  За  одно
из трех я отвечаю.
     - Ну-ну, - Турилин улыбнулся. - Продолжайте.
     -  Дальше?  -  Лева  кипятился.  -  Выяснив  число,  надо  попытаться
установить, где в этот день находились Перов и Шутин. Если кто-то  из  них
тогда в Москве  отсутствовал,  то  доказательств  мы  не  получим,  однако
уверенность обретем.
     Турилин написал что-то на листке  бумаги,  сложили,  поманив  Леву  к
себе, положил записку ему в нагрудный карман.
     -  Когда  наши  коллеги  из  Рязани  сообщат  о  результатах  работы,
разверните. - Он поднялся, бросил карандаш, хрустнул  пальцами.  -  Перова
можно не проверять, он человек обеспеченный и подобных трюков  проделывать
не будет, спрячет деньги, и вся недолга. Остается ваш Шутин.  -  Полковник
прошелся по кабинету, остановился у окна, барабаня пальцами по  стеклу.  -
Шутин, Шутин. На коробке, которую вы представили на экспертизу, обнаружено
ружейное масло и пальцевой отпечаток Евгения Шутина.
     - Молодец, Гуров, - тихо сказал Лева.
     - Был бы молодец, найди он коробку, в которой хранился пистолет,  без
помощи Перовой, - возразил Турилин. - О вашей находке Шутин уже знает и не
станет отрицать, что держал ее в руках. И что? Присоветуйте.
     - Да он все время врет! - перебил вопреки своим привычкам Турилин.  -
Сказал! Вы излишне эмоциональны. Вы  мне  лучше  ответьте:  почему  Ветров
написал завещание в пользу Ирины Неровен? Мы  неоднократно  задавали  себе
этот вопрос, затем отбрасывали. Перова нуждается?  Нет!  Раскройте  секрет
завещания, возможно, найдете преступника. - Тон и выражение лица  Турилина
неумолимо изменились.
     Гурову показалось, что кабинет превращается в  длиннющий  коридор,  в
самом конце этого коридора сидит за столом незнакомый человек, и  от  него
тянет холодом.
     - Вы свободны. Эта задачка не из серии "Вопросы - ответы".  Здесь  не
философствовать,  работать  необходимо.  -  И  полковник  выдержал   паузу
настолько, чтобы понятия "работать" и  "необходимо"  застряли  в  сознании
Гурова прочно. - У нас не хватает информации. Отправляйтесь за ней.  А  об
обнаруженных в Рязани ассигнациях забудьте.  Данную  версию  проверят  без
вас.
     "Поди туда, не знаю куда. Принеси то, не знаю что, - рассуждал  Лева,
направляясь в свой кабинет. - Хорошо начальникам, они только  анализом  да
отчетами занимаются". Гуров был неправ. Турилину,  мягко  выражаясь,  было
нехорошо, а точнее - скверно.
     Рано утром Константина Константиновича пригласил к себе  генерал.  Он
только что вернулся из высших инстанций, где  интересовались  результатами
расследования. Каждый решает  свои  вопросы,  вы  отвечаете  за  раскрытие
преступлений, сказали генералу, и возразить было нечего.
     Генерал вызвал Турилина и напомнил ему,  что  за  раскрытие  убийства
Ветрова отвечает полковник Турилин...
     И сейчас,  в  разговоре  с  Гуровым,  Турилин  старался  скрыть  свое
настроение, в конце сорвался и был собой недоволен.  Работа  по  раскрытию
убийства Ветрова с мертвой точки не двигалась, то, каким образом  рукопись
покойного оказалась в редакции, не проясняло, а лишь еще больше запутывало
дело. Сторублевки Ветрова через сберкассу поступили в банк, и эта  ниточка
оборвалась. Турилин не верил, что кассирша вспомнит вкладчика,  а  если  и
вспомнит, то уж конечно не убийца явился в сберкассу.
     Полковник вновь и  вновь  анализировал  результаты  работы  последних
дней. Орлов ведет свою версию последовательно и  практически  без  ошибок.
Возможно,  клубок,  который  он  разматывает,  не  приведет  к   раскрытию
убийства. Так не вина полковника Орлова, что ему приказали идти не по  той
дороге. Он пройдет по ней до конца  и  раскроет  другое  преступление,  не
связанное с убийством Ветрова. Делает Орлов свою работу неторопливо, но  с
неумолимой последовательностью. А Гуров? Наверное, не прав  он,  полковник
Турилин,  поручив   такое   ответственное   задание   человеку   молодому,
недостаточно опытному и уравновешенному. Гуров умница, в интуиции  ему  не
откажешь, в людях разбирается, но уж больно он эмоционален, порой  наивен,
в результате многие люди не принимают Гурова всерьез,  ведут  себя  с  ним
необязательно, снисходительно. Взять хотя бы Шутина. Человек  он  сложный,
запутавшийся,  с  ярко  выраженным  комплексом   неполноценности.   Вполне
возможно, что, работай с ним Орлов, придавил бы характером,  и  Шутин,  не
выдержав, раскололся бы до конца. И  стало  бы  ясно:  да  или  нет.  Хотя
следователь прокуратуры от  Шутина  ничего  не  добился,  а  Лева  у  него
пистолет "вытащил"...
     Раздался телефонный звонок, Турилин снял трубку.
     - Турилин, - сказал он.
     - Товарищ полковник, - абонент закашлялся. - Говорят из УВД Рязанской
области...


     "Необходимо" и "работать" - эти два слова Лева нудно повторял, сидя в
кабинете и подписывая  необходимые  документы.  В  восемнадцать  часов  он
спрятал бумаги в сейф и, пробормотав: "Необходимо отдыхать,  иначе  с  ума
сойдешь", - вышел на улицу.
     Через полтора часа Лева уже  сидел  в  "Ивушке"  с  Ритой.  Они  пили
шампанское,  которое  разрешило  все  Левины  финансовые  проблемы,  и  он
успокоился. Нет денег и совсем нет денег далеко не одно и то же.
     Рита была сегодня красива. Светлые шелковистые волосы она  заплела  в
толстую косу и перекинула ее на грудь,  глаза  были  подведены  чуть-чуть,
полные губы  не  портили  ни  краска,  ни  капризная  гримаса.  Платье  не
обтягивало ее, но и не висело бесформенным балахоном.  Девушка  сидела  на
шатком  стульчике  спокойно  и  уверенно  и  поглядывала   на   окружающих
доброжелательно, а на Леву влюбленно. Он отвечал ей легкой улыбкой, иногда
уносясь в неведомый для нее мир. Сегодня Риту Такая раздвоенность Левы  не
оскорбляла, ей было приятно сидеть рядом и молчать, она  чувствовала  себя
спокойно и уверенно, не скучала, со взрослой снисходительностью поглядывая
на окружающие их пары.  Она  легко  разгадывала  старую,  как  мир,  игру,
которую вели эти девочки и мальчики, отмечая искусственность смеха и плохо
скрываемую скуку. Бедные, подумала Рита, будто она с Левой  находилась  по
другую сторону невидимого барьера. Почувствовав  на  себе  чей-то  взгляд,
Рита  повернулась  и  увидела  молоденькую  девушку,  которая,   прикрывая
ладошкой руку своего парня,  смотрела  из-под  спадающей  на  брови  челки
счастливыми, все понимающими глазами. Рита оценила ее  соседа,  кивнула  и
незаметно показала девушке большой палец. Глаза из-под челки  засияли  еще
ярче, девушка прижалась к плечу парня, что-то зашептала,  он  улыбнулся  и
погладил ее по голове. Рите стало завидно, она  потянула  Леву  за  рукав,
словно хотела что-то сказать; когда он придвинулся, поцеловала его в  щеку
и шепнула:
     - Спасибо.
     Он тоже легко ее поцеловал и шепнул:
     - Это тебе спасибо.
     Позже они гуляли по Гоголевскому бульвару, Лева взял девушку за руку.
     - Слушай, ну почему ты выбрала юридический? - отчего-то спросил он...
     Рита решила стать следователем в пятнадцать лет. Их семья в  те  годы
жила в большой общей квартире, а соседнюю комнату занимала Галина Ивановна
- крупная энергичная женщина, курившая беспрестанно "Беломор" и говорившая
глубоким, с чуть заметной  хрипотцой  голосом.  Галина  Ивановна  работала
адвокатом по уголовным делам, она была защитником не только  в  суде,  она
защищала людей все свободное от  сна  время.  Жильцы  квартиры  боялись  и
боготворили ее. Только благодаря ей рядом почти мирно  сосуществовали  две
восьмидесятилетние  старушки,  запойный  шофер,  женщина   неопределенного
возраста и определенных занятий и мама Риты, не отличавшаяся ни мягкостью,
ни большим умом. Комната  Галины  Ивановны  была  огромна  и  таинственна,
всегда полуосвещена, днем окна зашторивались, вечером горела лишь лампочка
у огромной кровати, на которой полулежа читала, курила и делала в блокноте
пометки Галина Ивановна. Рита проводила здесь многие часы.  Стены  комнаты
были сложены из книг, и казалось, что сидишь  в  библиотеке.  Притаившись,
Рита ждала, когда хозяйка обратит на нес внимание и даст команду  начинать
чаепитие. Выпив несколько чашек чая с вареньем, Галина  Ивановна,  кутаясь
зимой и летом в огромный платок,  вздыхала  тяжело  и,  время  от  времени
приговаривая: "Эх, люди, люди", принималась за свой рассказ. Заметив,  что
Рита следит лишь за сюжетом и  не  пытается  разобраться  в  сути,  Галина
Ивановна неожиданно спрашивала: "Каково ваше мнение?"
     В шестнадцать лет Рита уже знала,  чем  отличаются  прямые  улики  от
косвенных и задержание  от  ареста,  что  такое  причинная  связь,  алиби,
презумпция   невиновности,   вещественные   доказательства,   знала,   как
проводятся опознания личности, очная ставка, опрос свидетеля, знала  права
и обязанности сторон в судебном разбирательстве.
     Порой Галина Ивановна приходила из суда, молча ложилась и  стучала  в
стенку. Рита прибегала тут же, ничего не спрашивая, доставала таблетки  от
головной боли, валерьянку, готовила грелку и чай с сушеной малиной. Галина
Ивановна на час засыпала или забывалась, затем, энергичная и  полная  сил,
провозглашала: "Эх, люди, люди! Будем жить дальше" - и, выставив  Риту  за
дверь, садилась работать. Через несколько дней, как она  сама  выражалась,
слегка оттаяв,  Галина  Ивановна  делилась  с  Ритой  своими  горестями  и
обидами. И хотя адвокат во время разбирательства имеет в основном  дело  с
судом  и  прокурором,  обрушивалась  Галина  Ивановна,  как  правило,   на
отсутствовавшего следователя. "Что же делает человек, - возмущалась она, -
свидетеля, который хоть крупицу к обвинению добавить может, на дне морском
найдет, из-за неизвестно кому еще принадлежащей окровавленной тряпки  весь
уголовный розыск  до  седьмого  пота  загоняет.  А  свидетеля,  который  о
подсудимом хорошо говорит, порой и  не  вызовет,  иной  человек  свидетеля
защиты так допросит и запугает, что в суде с ним и не разберешься".
     Рита решила стать следователем и,  как  Галина  Ивановна,  с  которой
встречалась  до  сегодняшнего  дня,  защищать  людей  и  допрашивать  всех
свидетелей одинаково. Все это  она  когда-нибудь  еще  расскажет  Леве,  а
сейчас Рита взглянула лукаво.
     - ...А куда бедной девочке податься? - Она пожала плечами.  -  Точные
науки не перевариваю, английский знаю плохо, педагогом быть не хочу.
     - Кем же ты станешь? Юрисконсультом?
     - Бумаги перекладывать? - возмутилась Рита. - Нет уж, извини.
     - Следователем? Адвокатом? - любопытствовал Лева.
     - Инспектором МУРа, - ответила Рита.
     - Предположим, папа тебя и устроит, - он усмехнулся, - чем  же  ты  у
нас будешь заниматься?
     - Жуликов ловить.
     - Ловят жуков и бабочек...
     - Знаю, преступников задерживают, - перебила она. - Чем я хуже тебя?
     - Ты не хуже, ты другая. Есть работа женская, есть мужская. Почему-то
порой  под  эмансипацией  подразумевают  лишь  возможность   для   женщины
выполнять мужскую работу. Например, укладывать асфальт. В МУРе тебе делать
нечего.
     - А вы укладываете асфальт?
     - Мы временами чистим канализационные трубы.  От  женщины  же  должно
всегда хорошо пахнуть...
     - А я лично уверена...
     - Ты  ни  в  чем  не  можешь  быть  уверена,  тебе  разрешается  лишь
предполагать, - прервал Лева. - "Уверена". - Он отстранился, оглядел  Риту
с ног до головы. - Ты уверена, что неотразима. -  Он  хотел  пошутить,  но
получилось грубо и незаслуженно обидно. Они опять ссорились.
     - Все-таки ты милиционер, Гуров. - Рита сдерживала слезы. Она сегодня
так старалась, так все было хорошо. - Обыкновенный милиционер.
     - Не смей! - Лева покраснел.  -  Мы  стараемся,  делаем  все  от  нас
зависящее...
     - Чтобы все переходили улицу лишь в положенном месте, шли  только  на
зеленый! - выпалила Рита. - Вы загоняете людей в рамки своей морали...
     - Нашей морали, - начал Лева, но Рита повернулась и  пошла  назад,  в
сторону Калининского, и, не оборачиваясь,  крикнула:  -  И  не  звони  мне
больше! Никогда!
     Лева оглянулся, развел руками: вот, все было, теперь ничего нет.  Как
же это?
     Мимо проходила пожилая пара, женщина тронула Леву за плечо и сказала:
     - Это "никогда" кончится завтра. Она вас любит, молодой человек. Я  и
без очков вижу, как она вас любит.
     - Я и не звонил ей, - почему-то сказал Лева.
     - И плохо. Стыдно. - Женщина поджала губы, взяла мужа под руку и  уже
ему добавила: - Нашел чем гордиться.
     В затертом джинсовом костюме,  косолапо  ступая,  подполковник  Орлов
катил через двор тачку с мусором  и  равнодушно  смотрел  на  одноэтажное,
старой  кирпичной  кладки  здание  цеха,  которым  руководил  Олег  Перов.
Начальник цеха Семенов лежал в больнице, и Перов исполнял его обязанности.
     Орлов с Перовым в помещении МУРа не встречались, и подполковник  быть
узнанным  не  боялся.  Он  сразу  же  обратил  внимание  на  кооперативную
квартиру,  машину  и  прочие  атрибуты  вещного  мира,  которые  в   семье
присутствовали в изобилии. Откуда?  На  какие  средства?  Накопил  в  годы
спортивной славы? Возможно, Орлов быстро установил, когда  Перов  перестал
выступать,   как   устроился   на   завод   технологом   и   тренером   по
совместительству. Когда он уволился с завода и ушел с  тренерской  работы,
купил первую машину, затем поменял на лучшую модель. Денег было не  густо,
затем они появились в большом количестве, сделал  вывод  Орлов  и  обратил
свое внимание на здание кирпичной кладки, в которое Перов приходил,  когда
хотел, и уходил, когда заблагорассудится. Деньги идут оттуда, понял Орлов,
но каким образом? Он посоветовался с коллегами из УБХСС.
     Провели в цехе  ревизию.  Чтобы  не  насторожить  преступников,  если
таковые имеются, инспектор УБХСС приехал вместе со  знакомым  и  привычным
для работников цеха ревизором. Закончив свой тяжелый и  кропотливый  труд,
инспектор сказал Орлову: "Либо вы  ошибаетесь,  либо  здесь  проворачивают
аферы высокого  класса,  и  проверкой  документации  их  не  возьмешь.  Вы
работайте по своей линии, а мы попробуем зайти с другого конца. Если левая
продукция производится, то она должна поступить в городскую сеть.  Вот  мы
приглядимся к магазинам,  торгующим  их  товаром.  Может,  там  излишек  и
выплывет?"
     И излишек выплыл, да в  таком  количестве,  что  даже  выдавшие  виды
сотрудники УБХСС покачали головами. Сомнений не вызывало, левый товар  шел
из цеха, но на складе готовой продукции он  всегда  соответствовал  норме.
Все эти брошки,  сувениры  забирают  из  цеха  до  поступления  на  склад,
упаковка, создание товарного вида производятся в другом месте. Так  решили
сотрудники УБХСС и поставили перед Орловым задачу установить: когда и  кем
забирается продукция, куда  и  кем  доставляется,  кто  и  где  занимается
упаковкой.  Можно  всю  банду  брать  сейчас,  но  будет  довольно  сложно
установить роль каждого преступника в отдельности,  степень  его  вины,  и
могут попасть под следствие  люди  невиновные  и  ускользнет  кто-либо  из
основных жуликов.
     Орлов  занимался  этим  делом  лично.  Среди  разнорабочих,  шоферов,
грузчиков и уборщиц он уже на второй день  был  человеком  своим.  Главную
прибыль, конечно, забирает верхушка, рассуждал он, но товар  уходит  через
людей попроще: И он услужливо бегал за водкой и портвейном,  который,  как
известно, в определенных кругах пользуется большим уважением. Но бегать бы
Орлову так еще долго, если бы на третий день к нему  не  подошел  водитель
грузовика.
     - Разрешите прикурить, товарищ начальник, - сказал шофер тихо.
     - Прошу, гражданин следователь. - Орлов услужливо протянул  спички  и
посмотрел на шофера, человека лет сорока, среднего  роста,  худощавого,  с
усталым, не обращающим на себя внимания  лицом.  Видел  его,  знаю,  понял
Орлов, судорожно прокручивая ленту памяти. В этом году нет,  в  прошлом  -
нет, назад, назад. Лица мелькали, как в старых  киношных  лентах,  быстро,
полустертые временем.
     - Не мучайтесь, у вас таких, как я,  сотни,  может,  тысячи  были,  -
миролюбиво сказал водитель, возвращая спички. - А вы у меня один,  на  всю
жизнь один.
     - Пятьдесят седьмой. Костя Бурундук. Ножевой удар  в  Сокольниках.  -
Орлов тяжело вздохнул, вытер со лба пот...
     Орлов вспомнил то давнее лето в Сокольниках. Началось, как обычно,  с
небольшого. Неизвестные срывали шапки, снимали с пьяных часы.  "Быстро  не
выявите группу и не задержите, от чувства безнаказанности обнаглеют, могут
и убить", - сказал тогда начальник молодому оперативнику  Орлову.  Сказал,
как в воду смотрел. Через два дня у женщины вырвали сумку, в тот же  вечер
группа подростков остановила молодую пару. Мужчина оказался мужчиной  и  в
схватке получил ножевой удар, но оставил  на  лице  одного  из  грабителей
такой след, что парня нашли быстро,  к  утру  задержали  остальных.  Среди
задержанных оказался и восемнадцатилетний Костя Бурундук.
     "Разматывай, Орлов, - сказал  начальник.  -  Только  помни,  они  все
разные и вина у них разная. Каждый в суд должен принести только  свое.  Не
меньше, но и не  больше.  По  справедливости.  Ты  запомни,  тебе  с  этой
публикой работать долго, до пенсии. Шарик круглый, вертится,  все  дорожки
пересекаются. Ты к ним по справедливости, они к  тебе  по  справедливости.
Люди на порядочного сыщика, даже когда он в тюрьму сажает, зла не держат".
Орлов помнил, Костю Бурундука наказали по справедливости.
     -  ...Верно!  -  Костя  улыбнулся,  и  лицо  его  осветилось,   стало
привлекательным. - Ну и память у вас! - И  с  гордостью  добавил:  -  Петр
Николаевич. Вы ведь тогда мне очень помогли. Выручили.
     - Скажешь тоже. - Орлов подтолкнул Костю  к  громоздившимся  у  стены
пустым ящикам. - Сколько отсидел? Садись. - Они рассмеялись и сели.
     - Два. А вы как живете? - Костя посмотрел хитро, в его глазах вопросы
прыгали чертенятами.
     - Ты меня. Костя, не знаешь, в жизни  ты  меня  не  видел,  -  сказал
Орлов.
     - Не видел, -  эхом  отозвался  Костя,  чертенята  развеселились  еще
больше. - Может, помочь?
     - А ты здесь часто бываешь? - спросил Орлов.
     - Нет, а вот Мишка, - Костя указал на въезжавший во двор грузовик,  -
года два ездит. - Он понял молчание Орлова правильно и торопливо  добавил:
- Золотой парень, я за него, как за себя.
     "Золотой парень" сказал, мол, не  в  курсе  дел  "этой  лавочки",  но
воруют,  вопроса  нет.  И  главный  змей  -  вон  тот,  что  больше   всех
придуривается, - и указал на Бориса Ванина.
     На главного он не похож, рассудил  Орлов,  однако  вывозом  продукции
заниматься может. И через  день  выяснил,  что  не  ошибся.  Именно  Борис
Александрович Ванин вывозил левую  продукцию  из  цеха,  доставляя  ее  на
квартиры трем пенсионеркам. Женщины,  не  подозревая  о  своем  участии  в
махинациях,  упаковывали  изделия  в  целлофановые  пакетики,  приклеивали
ценники, перевязывали ленточками. Каждое  первое  число  они  получали  от
Ванина "зарплату", расписывались в ведомости и считали его благодетелем.
     Борис Ванин в прекрасно сшитом твидовом костюме, в  модной  полосатой
рубашке, без галстука, поблескивая золотым перстнем,  который  он  надевал
после работы, взял со стола бутылку и наполнил рюмку своей соседки, а себе
налил лишь чуть-чуть. Он не любил спиртное, быстро  пьянел  и  плохо  себя
чувствовал,  но  считал,  что  рюмка  коньяку  и  сигарета   придают   ему
мужественность. Соседка Ванина, платиновая блондинка, - ее можно  было  бы
назвать интересной, если бы не перебор косметики, - старалась смотреть  на
него искренне.
     - Борис Александрович, дорогой, - она прикусила мундштук  сигареты  и
выпустила дым сквозь стиснутые зубы, - для вас это не сумма, а для меня. -
Женщина чиркнула длинным красным ногтем по горлу. - Я  отдам.  Я  помню  о
прежнем долге. Я все отдам полностью, вы  не  пожалеете,  -  она  смотрела
многозначительно.
     - Конечно, конечно, я и не сомневаюсь, Лина. - Ванин  вновь  наполнил
ее рюмку, почувствовал, как женщина коленом тронула его колено, и медленно
улыбнулся.
     Ради таких минут Ванин и жил на свете. Ему нужны были женщины, не  их
любовь земная,  в  постели  он  себя  чувствовал  неуверенно,  не  женское
преклонение и восхищение, которого он добиться не мог.  Он  любил  женское
унижение, он упивался им, вдыхал, пьянея, цедил сквозь зубы.
     ...Борису Ванину не везло еще до рождения. Мать его  уже  в  двадцать
лет завтракала с бутылкой. "Чекушка" - иначе в старом московском  доме  ее
никто не  звал  -  была  алкоголичкой.  Маленькая  комната  под  лестницей
походила на вокзал в годы войны. Люди приходили и уходили, оставляли  вещи
и возвращались за ними, спали, ели, пили. Отца Бориса никто  не  знал,  не
знала его и мать. Была война, и  маленькое,  до  года  молчавшее  существо
назвали  Борькой.  В  пять  лет  он  выглядел  трехлетним,  в  двадцать  -
пятнадцатилетним. Он не играл во дворе, сверстники его били, не катался  в
ЦПКиО на коньках, так как в доме пропивалось все  и  никогда  не  было  ни
копейки. В семь лет он знал о жизни все, и все  только  с  одной  стороны.
Четырнадцать квадратных метров в полуподвале.  Здесь  говорили  обо  всем,
никто ничего не стеснялся, это был даже не натурализм.  За  бутылку  водки
можно было получить друга и подругу, деньги являлись единственным  мерилом
человеческой ценности.
     К семнадцати годам Борис по непонятным причинам имел аттестат за семь
классов и - по вполне понятным причинам - такое здоровье,  что  на  заводе
работать не мог. Он помогал матери, она числилась дворником. Однажды  мать
привела молоденькую девушку. Борис так и не узнал ее имени.  Она  приехала
из деревни и дышала здоровьем и чистотой, которая Борису ни в  физическом,
ни в нравственном смысле знакома не была. Вечером, как обычно, пили. Борис
лежал в углу и, притворяясь спящим, наблюдал за девушкой. Блестящие глаза,
румянец, звонкий голос вызывали у Бориса злость,  тоску  и  щемящую  боль.
Впервые в жизни он был счастлив, но об этом не догадывался.  Обычно  он  с
нетерпением ждал, когда все напьются и одни уйдут, другие  улягутся  здесь
же на полу, тогда он, Борис, заснет. Сегодня  он  хотел  лежать  до  утра,
лежать и смотреть на девушку. Она жеманно отталкивала  протянутый  стакан,
сверкая  зубами,  смеялась,  выпивая,  не  тряслась,  не  сплевывала,  как
остальные, а заливалась звонким смехом. Рядом с девушкой  сидел  парень  в
сапогах и кожанке, щерился фиксой и хрипло, сытно похохатывал. Звали парня
Саней, он недавно вернулся оттуда, был всегда при  деньгах,  но  захаживал
сюда редко, для развлечения.
     Во время очередного приступа веселья девушка  пьяно  качнулась.  Саня
подхватил ее, пододвинул стакан. Борис  внезапно  понял,  увидел  все,  до
самого конца, и хотел крикнуть: "Не пей!"  -  но  лишь  громко  взвизгнул.
Никто на это не обратил  внимания,  один  Саня,  скрипнув  стулом,  слегка
повернулся. Борис зажмурился, для верности  загородился  локтем,  переждав
немного, сполз с койки и выбрался во двор.  Было  тепло,  даже  душно,  но
Бориса знобило, он вытащил из кармана  маленькую  желтую  пачку  "Дуката",
закурил. Тут же, шумно топая и тихонько бормоча  проклятья,  выбралась  на
улицу и вся компания. Девушки и Сани среди них не  было.  Борис  поежился,
казалось, ни  боли,  ни  злости  он  не  чувствует.  С  рождения  больной,
наполненный до краев злостью, что для него еще один ржавый гвоздь, который
вошел сегодня под ребро и застрял в сердце.
     На улице затарахтел и тут же смолк мотор, по двору промелькнули тени,
донесся спокойный мужской голос,  и  вновь  стало  тихо.  Борис  сидел  на
ступеньках, неподвижно, не отдавая себе отчета, почему не  возвращается  в
полуподвал. Чего он не видел,  кто  на  него  внимание  обратит?  Лечь  бы
сейчас, вытянуться под солдатским  одеялом.  Но  Борис  сидел  неподвижно,
обняв себя за плечи.
     Скрипнула дверь, и, толкнув Бориса сапогом, не по злобе,  а  так,  на
крыльцо вышел Саня.
     - Ну, смех, - он сел рядом, - девкой  оказалась.  -  Санька  осмотрел
свою руку. - Укусила, стерва. Они все сначала кусаются. - Его потянуло  на
философию. - Ты учти, парень, имей  кулак  и  рубль,  любая  будет  у  ног
ползать. - Саня оглядел съежившегося Бориса и добродушно добавил: -  Ну  а
ежели с кулаком не родился, имей два рубля.
     Он  пошел  со  двора,  посвистывая.  Метнулись  темные  фигуры.  Саню
схватили, послышался короткий шум борьбы, глухой удар, и до Бориса донесся
голос:
     - Не надо, Кулаков. Мы из МУРа, а не из приюта для убогих.
     Раздался вскрик, неясное бормотание, шаги, шум удаляющейся машины,  и
вновь во дворе тихо. В комнате мать, сидя на  койке  рядом  с  девушкой  и
обнимая ее за плечи, говорила:
     - Дура ты дура, да ты баба и для этого на  свет  родилась.  -  Увидев
сына, она оставила девушку, начала сливать из бутылок в стакан.
     Борис подошел к девушке и хотел сказать, что она может оставаться  на
его койке, он ляжет на  полу.  Борис  открыл  уже  рот,  обращая  на  себя
внимание, тронул девушку за плечо, сказать ничего не  успел,  от  здоровой
затрещины отлетел в угол.
     - Ты еще! - У девушки перехватило  дыхание.  -  Шелудивый!  Тот  хоть
мужиком был!
     Борис Ванин возненавидел женщин, до этого он ненавидел  только  мать.
Еще он возненавидел милицию, не "Санек", в сапогах и с желтыми фиксами,  а
милицию, которая опоздала. Еще он запомнил разговор о  кулаках  и  рублях.
Кулаков Борису, как говорится. Бог не дал. Он начал копить рубли.
     В девятнадцать его вызвали в райвоенкомат. Борис Ванин был мал ростом
и хил, но врожденных пороков не имел, его  признали  годным,  направили  в
часть. И тут ему  повезло,  может  быть,  впервые,  но  крупно.  Старшина,
который  для  новобранца  значительно  главнее  генерала,   чуть   ли   не
двухметровый богатырь, проникся  к  "малышу"  прямо  отцовской  нежностью.
Ванин  попал  в  мужскую  здоровую  семью,  где  к  нему  относились  чуть
покровительственно, но по-доброму. Он, естественно, не вырос, но окреп. Он
мог в армии получить специальность, однако попросился работать  на  кухню.
Ему пошли навстречу, кто же откажет такому  маленькому?  Здесь,  в  армии,
Ванин начал воровать. Он не гнушался ничем, продавал  в  соседнем  колхозе
остатки недоеденных обедов, они шли на  откорм  свиней.  Воровал  сахар  и
масло  и  тоже  продавал.  Он  вернулся  в  Москву  окрепшим,  с  солидным
капиталом, но  только  встретившись  с  Семеном  Семеновичем,  понял,  что
собирал копейки.  Семен  Семенович  великолепно  разбирался  в  людях,  он
пригрел Ванина, с годами сделал из него вора настоящего...
     Прошло много лет, и сейчас Борис Ванин сидел в  ресторане,  любовался
своим дорогим перстнем и, млея, слушал женский униженный шепот.
     "Проси, проси, - Ванин медленно улыбался. - Просишь, а сама  думаешь,
чтоб ты сквозь землю провалился, мозгляк проклятый". Он ошибался,  женщина
думала значительно хуже.
     Из  Рязани  сообщили,  что  деньги  в  сумме   шесть   тысяч   новыми
сторублевыми купюрами  на  сберкнижку  на  предъявителя  положила  молодая
женщина. На следующий день, когда работала  другая  смена,  женщина  вклад
сняла. Приметы женщины сообщили настолько обстоятельные, что стало ясно  -
Ирина Перова не подходит. Других женщин в поле зрения  уголовного  розыска
не находилось. Казалось, работа по этой версии  зашла  в  тупик.  Жизнь  в
уголовном розыске - сплошные парадоксы. Уверен, что задача проста,  а  она
оказывается неразрешимой, ты  считаешь,  что  она  неразрешима  -  задачка
решается сама.
     Ознакомившись в кабинете Турилина с телефонограммой, Гуров  в  первую
очередь достал  из  кармана  листочек,  который  положил  туда  полковник.
"Вкладчик будет  нам  незнаком.  Возможна  женщина",  -  прочитал  Лева  и
собирался выразить свое  восхищение  проницательным  начальником.  Турилин
махнул на Леву рукой и сердито сказал:
     - Ну-с? - Он снял очки, потер переносицу. - Как живет Евгений Шутин?
     - Евгений Шутин, - повторил  Гуров,  замолчал,  глаза  его  сделались
бессмысленными, рот полуоткрылся. Капитан  милиции  Гуров  стал  похож  на
младенца, который даже "агу" сказать не может.
     Турилин не улыбнулся, смотрел  внимательно,  сосредоточенно,  как  бы
подталкивая взглядом: вспомни, инспектор, вспомни.
     - Я ее, - Лева несколько раз показал на телефонограмму, - я ее  знаю.
- Сел и уставился на начальника испуганно. -  Наверное,  знаю,  Константин
Константинович. Наверное. - Лева  прикрыл  глаза  и  повторил  приметы:  -
Высокая крашеная блондинка лет тридцати, перламутровый маникюр,  на  левой
руке очень широкое обручальное  кольцо,  на  правой  -  мужской  перстень.
Кассирша в сберкассе запомнила руки, и я запомнил руки.
     Лева в изнеможении откинулся на спинку стула, посмотрел на полковника
счастливыми глазами.
     - Я все  вспомнил  Константин  Константинович.  Таких  совпадений  не
бывает, мы вышли в цвет.
     Не употреби Гуров жаргонное словечко, Турилин промолчал бы, сейчас не
утерпел и заметил:
     - В жизни все случается, все абсолютно.
     - Деньги внесли в сберкассу шестого, сняли седьмого, - начал Лева.  -
А десятого, в пятницу, мы с Шутиным шли по Тверскому  бульвару  в  сторону
Никитских ворот. Разговор, скажем прямо, не  клеился.  Неожиданно  звонкий
женский голос произнес: "Граф!" Я понял, что окликнули  Шутина,  по  тому,
как он вздрогнул, повернулся, затем взял меня за локоть  и  заставил  идти
быстрее. На лавочке сидели две девушки, одна  из  них  хотела  встать,  но
увидев,  что  Шутин  не  остановился,  громко  рассмеялась.  Шутин  сказал
какую-то пошлость о женщинах и  начал  оживленный  разговор.  Я  несколько
удивился, затем, естественно, забыл, а на следующий день, - Лева  выдержал
паузу и многозначительно поднял палец, - я покупал в парфюмерном  магазине
крем для бритья и обратил внимание на руки продавщицы. Красивые выхоленные
руки и грубый мужской перстень. Я поднял глаза на девушку, она  показалась
знакомой. Я знал: если не вспомню, где ее видел, буду мучиться целый день.
Я сунул в карман "Флорену", отошел к соседнему прилавку и,  поглядывая  на
продавщицу,  пытался  вспомнить.  Одна  из  девушек  посмотрела  на  меня,
приблизилась к блондинке с перстнем и что-то сказала. Та  рассмеялась,  и,
услышав этот смех, я вспомнил девушку на скамейке. Я знал, что не  ошибся,
но подошел к Маше - так ее называла подруга - и сказал: мол, привет вам от
Графа. "Понятия не имею", - ответила она и солгала.
     Лева вскочил, забегал по кабинету.
     - Какая случайность! Какая счастливая случайность! - повторял он.
     "Нет, не случайность, - подумал Турилин, - в данной ситуации  -  твой
профессионализм". Полковнику стало зябко, он  даже  потер  руки,  знакомое
чувство удачи охватило его. Но тут же он одернул  себя.  "Деньги  мне  дал
взаймы Ветров, - скажет Шутин.  -  А  я  скрыл  от  вас,  боялся,  что  не
поверите".
     Лева рассуждал вслух:
     - Машу потихоньку  сфотографируем,  карточку  передаем  в  Рязань  на
опознание...
     - Отставить, позже я побеседую с ней сам, - перебил его Турилин.
     Существует совершенно неправильное мнение, будто  молодые  интересные
мужчины хорошо допрашивают женщин -  якобы  срабатывает  мужское  обаяние.
Ничего  подобного,  как  раз  наоборот.  Молодой  интересный   следователь
становится для женщины противником вдвойне. "Он убеждает меня сознаться  в
преступлении или неблаговидном поступке, сидит напротив, эдакий красавчик,
думает, неотразим, - примерно так рассуждает женщина. - У  него  наверняка
интересная, порядочная жена. А я здесь, униженная и оскорбленная,  да  еще
должна признаться, почувствовать еще больше его превосходство? Да  плевать
я хотела на твои доказательства, удавись от злости, ничего я не знаю и  не
ведаю".



                           ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

     Что с Олегом неблагополучно, Павел понял давно, он не знал, как и где
Перов достает деньги. Хорошее слово "достает",  обтекаемое.  Деньги  можно
заработать либо украсть, достают их из  кармана,  для  этого  деньги  надо
иметь. Именно по тому, как Олег достал деньги из кармана, Павел понял, что
это не зарплата, не прогрессивка, получены они, как  говорится,  слева,  а
если проще - украдены.
     Павла давно интересовало  отношение  человека  к  деньгам,  возможно,
потому,  что  сам  он  их  зарабатывал  трудно,   а   общался   с   людьми
обеспеченными.  Павел  научился  определять,  свои  у   человека   деньги,
заработанные, или чужие. Последние не обязательно ворованные,  могут  быть
папины. Деньги заработанные  редко  мнут,  расплачиваясь,  не  бросают,  а
передают в руки либо кладут на стол. И вынимают их не из  правого  кармана
брюк, а из левого внутреннего кармана пиджака. За свою жизнь Павел помнил,
как деньги называли по-разному:  "башли",  "тугрики",  "хрусты",  позже  -
"бабки", "капуста". Этим люди как бы выражают свое  презрение  к  деньгам,
стараются подняться над ними. А у кого может появиться желание возвыситься
над собственным трудом? Если же тебе их подарили  либо  ты  деньги  украл,
можно назвать их и туалетной бумагой.
     Так вот однажды, два года назад, Павел с Олегом зашли выпить  в  бар.
Павел достал бумажник, Олег вынул из кармана комок  денег,  выудил  нужную
купюру, бросил на стойку, сгреб  сдачу  небрежно.  Работавшая  за  стойкой
хорошо знакомая Павлу изящная  брюнетка  стрельнула  из-под  спадающей  на
глаза  челки  насмешливым   взглядом,   тут   же   сменила   насмешку   на
профессиональную улыбку. Если бы не эта  улыбка,  которая  говорила:  мне,
барменше, еще и не то терпеть положено, Павел, возможно, и промолчал бы.
     - Сколько денег у тебя в кармане, Олег? - спросил он безучастно.
     Олег пожал плечами: мол,  ерунда  какая,  нашел  о  чем  говорить,  и
спросил:
     - Тебе бабки нужны?
     - Мне деньги почти  всегда  нужны,  -  усаживаясь  за  стол,  холодно
ответил Павел, - но не настолько, чтобы я одалживал у тебя.
     - Я же у тебя занимал, - все еще не понимая, к чему клонит  приятель,
сказал Олег.
     - Так сколько у тебя в кармане денег? - Павел был упрям, кроме  того,
хотел остановить Олега в самом начале, не подозревая, как далеко  тот  уже
зашел.
     - Отстань, - огрызнулся Олег, - все мои. Повторим?  -  Он  кивнул  на
разноцветные бутылки.
     - До зарплаты у тебя всего три дня, а ты не знаешь, сколько у тебя  в
кармане, - нудно говорил Павел.  -  Интересно  живешь.  Отделка  квартиры,
обстановка. Источник прежний? Так ты с этим источником  по  одному  адресу
пропишешься.
     Разговор тот кончился ничем. Павел плюнул бы  на  все,  порвал  бы  с
Олегом, но мешала Ирина. Так Павел оказался между двух огней. Терять Ирину
он не хотел, попытки поговорить с Олегом по душам успеха не  имели,  Павел
раздваивался, мучился, все больше замыкался.
     Затем Олег запил, прибежала Ирина,  надо  было  не  разговаривать,  а
действовать. Он помог, как умел,  намекнул  Ирине,  что  Олегу  необходимо
сменить место работы. Она не поняла, Павел говорить откровенно  не  считал
возможным.  Дело  чисто  мужское,  рассуждал  он,  сюда  нельзя  впутывать
женщину. Это была не первая, но самая крупная ошибка Павла. Если кто и мог
остановить Олега, то только жена.
     Олег катился под горку быстро, алкоголь отключил тормоза, и  скорость
все  возрастала.  Павел  в  его  доме  бывать  перестал,  о  надвигающейся
катастрофе узнавал по участившимся визитам Ирины.  Она  не  понимала,  что
происходит с мужем, металась в поисках ответа, все чаще приходила к Павлу,
спасаясь от похожей на великолепный саркофаг  квартиры,  одиночества.  Она
приходила и молчала, Павел знал: стоит ему сказать хоть четверть того, что
он знает, Ирина взглянет с презрением и уйдет. Она,  как  многие  женщины,
была идолопоклонницей, ее идол - Олег Перов.  За  него  она  может  убить,
пойти на смерть, но только за него,  а  не  против.  И  какие-либо  доводы
разума здесь бессильны.
     Павел много работал, если раньше выпивал порой, то  глядя  на  Олега,
теперь бросил совсем, и вечера стали длинными и еще  более  тоскливыми.  С
кем бы - Павел ни хотел встретиться, все  упиралось  в  спиртное.  "Павел?
Привет, старик! - обрадованно или не очень говорил приятель по телефону. -
Конечно, увидимся, о чем разговор".
     Встретились, садились за  столик,  заказывали.  Не  пьешь?  Что  так?
Заболел? Нет? Тогда не валяй дурака. Все работают. Не обижай, от рюмки  не
развалишься. Час или  более  обсуждался  лишь  этот  вопрос.  Разговор  не
клеился, расставались друг другом недовольные. В следующий раз приятель на
предложение встретиться отвечал вопросом: "А ты как? Нормальный,  как  все
люди? Или не пьешь?" Павел часто задумывался: почему люди  не  выносят  за
столом человека непьющего? Видимо, они воспринимают  его  как  укор  себе.
Вот, братец, и тебе давно бы пора бросить,  видишь,  сидит  человек,  пьет
боржом. А ты?  Так  или  не  так,  Павел  чувствовал,  что  его  избегают,
встречаются с ним неохотно. Закончив работать, - он писал с раннего  утра,
- Павел маялся, не знал, куда себя девать, с кем  встретиться.  И  как  ни
гнал он мысли об Ирине, а следовательно, и об Олеге, в  конце  концов  они
овладевали им. Сколько он ни думал, выхода не  находил.  Сдвинул  Павла  с
мертвой точки человек, который никогда не видел Перовых.
     С Михаилом Левиным, которого почему-то все звали  Мишель,  Павел  был
знаком уже двадцать лет.  Мишель  был  немного  старше  Павла,  работал  в
популярном журнале и явился первой жертвой Ветрова, когда он поставил лыжи
за дверь и решил стать писателем. Мишель брал рукописи  Павла  безропотно,
улыбаясь доброжелательно, но слегка иронически. Несмотря на двадцатилетнее
знакомство, они были на "вы", относились  друг  к  другу  хорошо,  хотя  и
держались на определенной  дистанции.  Мишель  иронически  воспринимал  не
только  творчество  Ветрова,  но  и  самого  Ветрова.  Левин  знал   Павла
двадцатитрехлетним горнолыжником,  хулиганистым,  максималистом,  со  всем
скандалящим  и  конфликтующим.  Как  улыбнулся  Левин,  познакомившись   с
Ветровым, так и улыбается иронически двадцать лет, словно  ничего  за  эти
годы и не изменилось, как был Павел фрондером, так и будет  наживать  себе
врагов до гробовой доски. Они спорили редко, когда Павел  высказывал  свое
очередное категорическое суждение по поводу новой  повести  или  поведения
кого-либо из общих знакомых, Мишель, сняв очки, одаривал  его  иронической
улыбкой и не отвечал. Павел, не успев  как  следует  вскипеть,  остывал  и
переводил разговор на другую тему.
     Последний раз  Мишель  не  выдержал,  видимо,  любому  терпению  есть
предел, и когда Павел, зайдя в редакцию, начал свои очередной выпад против
кого-то, Мишель снял очки, посмотрел без улыбки и сказал:
     - Хватит, Павел. Все у вас такие разэдакие, один  вы  принципиальный.
Вы как-нибудь сядьте перед зеркалом и подумайте критически о себе.
     Павел вернулся домой и задумался, зеркало ему не понадобилось.
     "Начнем с того, что все в твоем возрасте  имеют  семью.  Ты,  Ветров,
один, так как в больших дозах тебя выносила только мать. Любишь  ты,  если
способен на чувство, чужую жену".
     И неожиданно увидел он себя во взаимоотношениях с Олегом  Перовым  со
стороны иной. Был приятель, свихнулся, пошел по дорожке плохой. Свихнулся,
между прочим, когда ты, Ветров, рядом находился. Что  ты,  Павел,  сделал,
чем помог человеку? Смотрел с Олимпа  и  критиковал?  Это  теперь  помощью
называется? Когда человек  начал  воровать  и  пьянствовать,  ты,  Ветров,
вычеркнул его из списка и забыл бы, да Ирина не дает. Придет  день,  Олега
Перова приведут на Петровку, затем в суд. Как ты, Ветров,  в  глаза  Ирише
посмотришь, на себя самого посмотришь как?
     Тогда он поехал к Перову, явился прямо в  цех,  огляделся,  брезгливо
поморщился.
     - Значит, здесь ты и воруешь, -  не  спросил,  сказал  утвердительно,
взял со стола брошку, которую в цехе тогда гнали, три вишенки на  веточке,
покрутил перед глазами, бросил. - Дерьмо. Поедем, разговор есть.
     Когда они приехали в бар, Ветров, словно прокурор,  оглядел  Олега  и
сказал:
     - Значит, так я решил Надо кончать, выход у тебя один: иди и кайся.
     - Ты у врача давно  был?  -  Олег  как  можно  презрительнее  оглядел
плотную фигуру Павла, посмотрел в его серые глаза,  на  упрямо  выдвинутый
подбородок, сжал кулак и усмехнулся: - С чего ты взял?
     - Знаю, с чего. Ты воруешь уже давно; я думал, думал и  решил  -  так
дальше нельзя. - Павел откинулся в кресле и  выругался.  -  Вот  убеждать,
объяснять  не  умею.  Ты  меня  слушай,  не  перебивай.  Ты  был  человек,
свихнулся, ты молод, у тебя жизнь впереди. Если я тебя  не  остановлю,  ты
погибнешь. Ты хоть и бывший, но спортсмен, силенка должна в тебе остаться.
Ты живешь не один, у тебя Ирина, имя, которое ты изгадил, старые  товарищи
по спорту. Если ты не остановишься, ты  измажешь  дерьмом  всех.  Я  этого
допустить не могу.
     - Ты остановишь! Ты не можешь! - Олег облизнул пересохшие губы. -  Ты
кто такой?
     - Человек. Не очень хороший, но человек, - ответил Павел. - Ты должен
пойти и перед людьми повиниться.
     ...Олег в этот день еще не пил, и внутри у него все дрожало и  екало.
Он знал Павла, его упрямство и жестокую  прямолинейность,  понимая,  какая
угроза нависла над головой. Тут он вспомнил слова Семена  Семеновича.  Как
он сказал тогда о Павле? "Этот человек ради своих принципов тебя  с  кашей
съест и не поморщится". Вспомнил Олег предупреждение прозорливого учителя,
да, кажется, поздно.
     - Давай выпьем, - сказал он.
     - Позже, - отрезал Павел.
     Олег подошел к стойке, выпил, поставил два стакана на стол.
     - Хиляк, слабня, и такой у меня другом был. - Ветров покачал головой.
     - Был? - веселея, спросил Олег. - Раз был, так я пойду.  Ни  тебе  до
меня, ни мне до тебя дела нет. Я в Москве ворую один?  Займись  кем-нибудь
еще. - Однако сел на  свое  прежнее  место.  -  Я  кого-нибудь  обижаю?  -
возмущался Олег. - Хороша моя продукция, плоха ли, она нравится людям, они
покупают охотно. Мои  побрякушки  не  валяются  на  складах,  не  приносят
убыток. Тоже мне, борец за справедливость! Ты зайди в обувные магазины,  к
примеру. Погляди, чем торгуют. Летние туфли, по пяти килограмм каждая,  на
пластике, походишь в таких месяц, без  ног  останешься.  Никто  не  берет,
полки обваливаются от товара, склады забиты, а твои порядочные гонят план,
расходуют сырье, получают прогрессивки. Вот где убытки!  Ты  их  к  ответу
призови. Рискни! Пока ты  будешь  ходить  по  инстанциям,  превратишься  в
долгожителя. Я сделал, тут же  продал.  Мы  следим  за  рынком,  не  можем
работать для склада, - он рассмеялся. - Мы рентабельны, приносим прибыль.
     Павел слушал,  не  перебивая,  смотрел  холодно.  Олег  выпил  еще  и
взорвался:
     - Поди  ты,  знаешь  куда?  Моралист  выискался!  Если  тебе  так  уж
приспичило, иди и настучи на меня. Тебя милиция похвалит,  может,  грамоту
даст Меня посадят, а ты к Ирише подкатишься. Думаешь, я не вижу, что ты  к
ней неровно дышишь?
     Этого говорить Олегу не следовало. Павел  хотел  ударить,  сдержался,
молчал долго, боялся, голос подведет, наконец сказал:
     - Договорились. Если ты до первого сентября не явишься с повинной, то
на Петровку приду я.
     Олег неожиданно понял, что все так и будет, звонок  прозвенел,  поезд
не остановить.
     Кругом были люди, и Олег разжал  руку,  отставил  тяжелую  бутылку  в
сторону.
     - Я тебя не боюсь, - сказал Павел. - Если ты поступишь  по-мужски,  я
обещаю сделать все возможное и невозможное, чтобы  ты  получил  как  можно
меньше. Ты вернешься и начнешь заново, как человек.
     Двадцать седьмого августа Олег не выдержал и  позвонил  Павлу,  долго
уговаривая его, пытался просить, в конце концов сказал:
     - Беги сегодня, сука, завтра я тебя убью.
     - Первого, мы договорились, первого, - Павел положил трубку.
     Ветров не очень верил в угрозу, однако, немного подумав, решил,  что,
напившись, Перов способен на все. Когда мужчины дерутся, женщины  страдать
не должны. Если Олег решится на такое, его посадят надолго, очень надолго.
Все им наворованное конфискуют. А  Ирина?  И  Ветров,  на  всякий  случай,
написал завещание.


     Лева зашел в кабинет, взял плащ, когда зазвонил телефон.
     - Лев Иванович, здравствуйте, - сказал  мужской  голос.  Гуров  узнал
Шутина.
     - Здравствуйте, Евгений Семенович.
     - Как ваше самочувствие? Как успехи? Можете не  отвечать,  знаю,  что
отлично. Вы установили, кто положил в сберкассу деньги, полученные  Павлом
перед смертью.  Поздравляю!  -  Шутин  явно  издевался,  а  Лева  вытер  в
буквальном смысле холодный пот. Как он мог узнать? Как? - Когда мне к  вам
прибыть? - спросил Шутин.
     - Если у вас есть желание и свободное время, то через час, - стараясь
подражать интонации Шутина, ответил Лева.
     - Через час не могу, а  через  два  буду,  -  Шутин  говорил  сухо  и
серьезно. - Конечно, глупость я сморозил. Рязань.  Сберкасса.  Деньги  мне
дал Павел. Взаймы. Боялся, не поверите. Вы и не поверите. Ваше дело. Я  не
убивал Павла, но догадываюсь, кто это сделал. А убийца догадывается, что я
догадываюсь. Понимаете? Вам надо беречь меня. Святая простота...
     - Хотите, я приеду за вами? - быстро спросил Лева.
     - Не стоит, через два  часа  я  буду  у  вас.  Не  забудьте  заказать
пропуск.
     Лева вернулся в кабинет Турилина, рассказал о звонке Шутина  и  своих
недоумениях.
     Что  происходит?  Операция,  которую  провернул  Шутин  с   деньгами,
выявлена пятнадцать минут назад. Шутин звонит и сообщает, мол,  он  знает,
что мы вышли на сберкассу.
     - Откуда Шутин знает о нашем разговоре, Константин Константинович?  -
спросил Гуров.
     Турилин  покачал  годовой,  задумался.  Зазвонил  телефон,  полковник
указал на него Леве, и тот снял трубку.
     Звонили соседи Ветрова и сообщили, что в  квартире  покойного  только
что раздался выстрел.
     Через несколько минут полковник Турилин и Гуров вошли в эту квартиру.
     Евгений Шутин лежал на спине, рядом  валялись  телефонный  аппарат  и
пистолет "Вальтер". Шутин был убит выстрелом в висок.
     Эксперт опустился на колени, осмотрел пистолет и сказал:
     - Никаких отпечатков. Пистолет тщательно протерт.
     И  возникшая  было  мысль  о  самоубийстве  Шутина  отпала.   Турилин
посмотрел на Леву,  как  бы  спрашивая:  "Ну,  что  теперь  будем  делать,
инспектор?"



                           ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

     За  несколько  дней  до  описываемых  событий  Олег  Перов  пришел  в
больницу.
     На  белой  подушке  лицо  Семена   Семеновича   контрастно   отливало
желтизной. Он перенес уже третью операцию и знал: надежды нет никакой.  Он
умирал от рака горла, бинты подхватывали его подбородок, казалось, не рак,
а  именно  бинты  душат  его.  Тогда,  два  года  назад,  операция  прошла
благополучно, и лишь врачи знали, что опухоль была злокачественная, сейчас
об этом знали все, и он сам знал.
     Перов сидел  на  табуретке,  облокотившись  на  широко  расставленные
колени, и бездумно смотрел на истонченный желто-прозрачный профиль "шефа".
Семен Семенович говорить практически не мог, а Олег не хотел. Они молчали.
Олег не знал, зачем пришел, им и раньше говорить было  не  о  чем.  Старик
кончился, Олег жалел его, как  жалеют  совершенно  постороннего  человека,
себя он жалел значительно больше.
     Семен Семенович шевельнул своей тонкой  в  запястье  детской  ручкой,
Олег наклонился, губы умирающего  шевельнулись,  наконец  он  чуть  слышно
прошептал:
     - Я думал тут... С этими врачами можно неплохой гешефт провернуть...
     Олег поднялся, придерживая  халат,  шагнул  к  двери,  заставил  себя
повернуться и сказал:
     - Я завтра приду. - И выскочил из палаты.
     На улице он  вытащил  из  кармана  фляжку,  не  обращая  внимания  на
прохожих, выпил все содержимое, посуду выбросил в  урну  и  вытер  ладонью
губы. С минуту  он  стоял  неподвижно,  равнодушно  разглядывая  неширокую
малолюдную улицу. Наконец коньяк начал  действовать,  тепло  разлилось  по
телу, наполнило энергией. Олег повел плечами, потер руки, словно собираясь
приниматься за работу, и оглянулся в поисках такси.
     Шофер на приветствие буркнул нечленораздельное, крутанул  счетчик  и,
зевнув, уставился в ветровое стекло.
     Куда бы поехать? Олег посмотрел на часы. Уже пять, и лавочка, так  он
называл свой цех, закрывается. Домой? Там Иришка, ее голубые, застывшие  в
ожидании неизвестно чего глаза загонят его в гроб быстрее, чем  милиция  и
коньяк. Смотреть осуждающе и вопросительно она умеет, однако от  денег  не
отказывается, тратит все, сколько  ни  дай.  Интересно,  злорадно  подумал
Олег, как бы она посмотрела, посади ее снова  на  сто  восемьдесят.  И  на
жратву, и на квартиру, и на тряпки. Коньяк делал  свое  дело  старательно,
Олег стал самоуверен и воинствен. "Поужинаю, а там видно будет",  -  решил
он и сказал:
     - Площадь Пушкина...
     Олег Перов пришел  в  ресторан,  сел  в  уголке  один,  ожидал,  пока
официантка  его  заметит,  и  все  вспоминал  прозрачный  профиль   Семена
Семеновича, его сухие, пересохшие от боли губы и сиплый  шепот:  "Я  думал
тут... С этими врачами можно неплохой гешефт провернуть..." В могиле  уже,
а все о том же. Неужели и я такой буду или уже такой?
     - Олег, приветик, - к столику подошла официантка, достала из  кармана
блокнот и карандаш. - Один?
     - Подойдет кто-нибудь. - Олег  вздохнул.  -  Ты  когда-нибудь  принца
Уэльского угощала? Нет? Так представь себе, что я он и есть. Распоряжайся.
     Официантка полагала, что  принц  Уэльский  богат  и  прожорлив,  стол
ломился от еды, в центре красовалась вазочка с черной  икрой.  Олег  выпил
фужер коньяку, закусил икрой и посмотрел на разнообразие закуски тоскливо.
А ведь было время, когда возможность заказывать что  угодно,  не  думая  о
деньгах, радовала его, делала в собственных глазах фигурой значительной.
     - А все на жизнь жалуешься, - подошедший  Евгений  Шутин  театральным
жестом указал на стол. - Князь ждет даму?
     - Нет, тебя, -  ответил  Олег,  отодвигая  стул  и  приглашая  Шутина
присесть. Тот кивнул, сел, закинув ногу на ногу, взял маслинку.
     Они недолюбливали друг друга,  связывал  их  лишь  Павел,  после  его
смерти они виделись редко. Сейчас Олег был рад любому, пусть  Шутин,  лишь
бы не находиться одному.
     Перебросившись несколькими фразами, они замолчали. Олег  пил  быстро,
словно опаздывал куда-то. Евгений наблюдал за ним и  насмешливо  улыбался.
Олег чувствовал насмешку, злился, пил, пьянел и злился еще больше.
     - Слушай, - Олег придумал наконец, как вывести Шутина из  себя,  -  а
меня ведь допрашивали о том, как я раздобыл пистолет,  "Вальтер",  который
был у Павла.
     - Ну и что? - Шутин пожал плечами.
     - А то. - Олег снова выпил и многозначительно посмотрел на Шутина,  -
пистолет исчез, и убили Павла именно из него.
     - Откуда ты это знаешь? - безразлично спросил Шутин.
     - Догадаться нетрудно. Пистолет был и пропал, а знали о нем,  -  Олег
выдержал паузу, - я и ты...
     - Друзья-неприятели, салют! - На  свободный  стул  опустился  мужчина
неопределенного возраста. Звали его когда-то  Николай,  последние  годы  -
Ника, фамилия его затерялась. В пятидесятые годы Ника блестяще воплотил на
экране чей-то образ, но сейчас уже мало кто помнил, чей именно и  в  какой
картине. Никто не видел Нику пьяным, однако его не удава лось встретить  и
трезвым. Вместе с фамилией у него  исчезли  деньги,  чувство  собственного
достоинства и возраст. В клубных домах Москвы Нику знали все,  и  он  знал
всех и все, несмотря на  свое  постоянное  "подвешенное"  состояние,  Ника
обладал феноменальной памятью.
     Ника налил себе коньяку, плеснул в бокал минеральной воды, чокнулся с
рюмками Перова и Шутина.
     - Помянем Павлушу Ветрова, талантливый мужик был. - Он выпил, хлебнул
минеральной. - Вот  как  в  нашей  жизни  случается,  жил  человек,  писал
чего-то, творил себе, как умел... Чик. - Ника щелкнул пальцами,  изображая
выстрел. - И что? Думаете, покойник? - Ника совершенно не обращал внимания
на красивую усмешку Шутина и равнодушное молчание  Перова.  -  И  классик!
Сейчас его трехтомник готовят к печати. Кто  знал  Павлушу  при  жизни?  А
теперь его в бронзу и на пьедестал. Интересно мне, кому Пашка так  поперек
горла встал? С удовольствием на того Дантеса взглянул бы. Вот уж он  локти
кусает.
     - Это почему же? - как бы нехотя спросил Олег Перов и выпил.
     - Потому, Олежка, что пуля та золотой оказалась, -  ответил  Ника.  -
Убить ведь хотел, а возвеличил, ох, возвеличил убийца Павлушу  Ветрова.  -
Он снова выпил; хитро улыбаясь, посмотрел на Шутина. - А  ты  все  пишешь,
Женечка? Или  бросил?  Интеллигенция  столицы  ждет  двадцать  лет,  когда
появится великое творение.
     Ника бил по больному месту, бил умышленно, точной  беспощадно.  Шутин
смотрел  на  его  дряблые,  в  склеротических  жилках   щечки,   крохотные
бесцветные глазки и молчал. Неужели это и мой финал? Что я мог и что могу?
Как растерял, как не нашел? Или и не было ничего? Нет! Было, было и теперь
еще есть, только не нужно никому настоящее и большое. Шутин даже в  мыслях
лгал и лицемерил. Нужны поделки, воспевающие,  а  искусство  не  нужно.  А
Павел, ныне покойный, написал, да-да, написал. Павел и сам-то по скудоумию
не понял, что написал, а Шутин понял, сразу, с первого прочтения.  Повесть
была настоящая.
     Шутин увидел, что  Ника  собирается  сказать  очередную  гадость,  и,
опережая, спросил:
     - Едешь в Канны на фестиваль? Собираешься  получить  приз  за  лучшее
исполнение мужской роли? - Он,  любуясь  эффектом,  сделал  паузу.  -  Или
женской. Ведь теперь тебе уже все равно.
     Ника откинулся на стуле и захлопал в ладоши.
     - Браво, Женя, браво! Ты поднял руку на Нику и сравнялся  с  ним.  Мы
два брата-акробата. Оба когда-то чего-то могли, оба ничего  не  сделали  и
паразитируем. Я по столам хожу, угощаюсь у людей  хороших,  -  он  оглядел
стол. - Так ведь и ты, Женечка, за чужой счет пьешь и кушаешь. Ась? - Ника
приложил ладонь к уху, словно хотел услышать от Шутина что-то  интересное.
- Кто все заказал? Кто платить будет?
     - Как живешь, Ника? - Олег положил руку ему на плечо.
     Ника скособочился, как от тяжелого груза, вылез с трудом из-под  него
и сказал:
     - Ты думай, что делаешь-то, мне по больничному платить некому. Это ты
мальчик богатый. - Он выпил и быстро встал. -  По  сценариям  Павлуши  два
фильма снимается, да еще трехтомник выйдет. Мешок денег получишь.  -  Ника
отошел на безопасное расстояние и добавил: - Ты ведь, Олежка, наследник, -
он довольно рассмеялся и подсел к какой-то компании.
     - Нахлебались мы с тобой, Олег, - сказал Шутин печально, -  словно  в
унитазе выкупались.
     - Ника знает, к кому подойти и  что  сказать,  -  философски  ответил
Олег.
     Шутин выпятил подбородок, помедлил, пожал плечами и спокойно сказал:
     - Слушай, Олег, ты со мной деликатней. - Он посмотрел Олегу в  глаза.
- И я все позабуду.
     - Свою ненависть к Павлу позабудешь? - Олег налил Шутину и себе. - Ты
Павла ненавидел. Завидовал и тихо ненавидел. Разве не так?
     - Я к Павлу относился сложно, - как можно спокойнее ответил Шутин.
     - Ты его ненавидел, - упрямо повторил Олег. - И ты  знал,  где  лежит
пистолет.
     - Слушай, - Шутин перегнулся через стол, схватил Олега за руку.  -  Я
ведь знаю, что должно было произойти первого сентября, но не произошло.  -
Он откинулся на спинку стула и рассмеялся.  -  Не  произошло,  потому  что
Павла убили. Знаю, но молчу.
     Шутин встал, бросил косточку  от  маслины  в  пепельницу  и  пошел  к
выходу. Олег Перов смотрел ему в спину и  трезвел.  С  этого  неврастеника
станется, думал он. Подведет под монастырь.



                            ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

     Тщательный осмотр места происшествия  и  тела  покойного,  оформление
соответствующих документов заняло много времени; Турилин и Гуров вышли  на
улицу, уже наступил вечер. Полковник остановился около  черной  "волги"  и
сказал:
     - Лев Иванович, завтра на оперативку не приезжайте.  Отправляйтесь  в
парфюмерный магазин и пригласите ко мне знакомую Шутина. -  Он  кивнул  на
санитаров, которые выходили с носилками из подъезда. - До завтра.
     - Спокойной ночи,  Константин  Константинович,  -  пробормотал  Лева,
глядя на удаляющуюся машину, прекрасно понимая,  что  полковник  поехал  в
управление на доклад и спокойной ночи у начальника никак не может быть.
     Обычно, когда Турилин и Лева в позднее время вместе уходили  с  места
происшествия, полковник либо подвозил Леву домой, либо Лева доезжал с  ним
до его дома или на Петровку, а затем  на  этой  машине  до  дома.  Сегодня
Турилин в машину не пригласил. Лева не обиделся, был даже рад. Говорить не
о чем, сначала надо думать, ехать молча, чувствуя свою вину, не понимая, в
чем она состоит, ситуация не из приятных.
     Лева вышел на Кутузовский проспект и направился в  сторону  гостиницы
"Украина". Проспект широким светлым коридором тянулся к  центру,  в  конце
горбился мостом, из-за которого виднелось  полураспахнутой  книгой  здание
СЭВ. Народу в этот будничный вечер на улице было  немного,  машины  лились
негустым потоком, неслись раздельно, поравнявшись с Левой, шаркали  шинами
и пропадали за спиной.
     Выстрел был произведен в упор. Как же Шутин, по его последним словам,
ожидавший нападения, подпустил убийцу? Возможно, рядом находился  человек,
которого Шутин и не подозревал? Однако  на  полу  нежилой  квартиры,  чуть
припорошенном пылью, следы только Шутина, какие-либо  другие  отсутствуют.
Убийца аккуратненько затер их и сверху покрыл пылью? Такого даже он,  Лева
Гуров, предположить не мог. Правда, при осмотре нашли  бумажную  салфетку.
Мелькнула  сумасшедшая  мысль  о   самоубийстве.   В   такую   схему   все
укладывалось, за исключением пустяка: на пистолете отсутствовали пальцевые
отпечатки. "Вальтер" был тщательно  вытерт.  Снес  себе  полголовы,  затем
аккуратно стер с пистолета отпечатки? Кто-то  другой  вытер  пистолет?  Но
пистолет лежал рядом с телом, следов  постороннего  человека  на  полу  не
было. Что же  делать?  Ведь  завтра  Константин  Константинович,  согласно
обычаю, попросит совета. А когда  начальник  что-либо  просит,  отказывать
несколько неудобно.
     Лева остановился у гостиницы "Украина", помялся в  нерешительности  и
вошел в вестибюль, похожий на станцию метро - так же много мрамора,  света
и людей с чемоданами. Увидев у входа в ресторан  небольшую  группу  людей,
стоявших покорно, как бы сознавая свою вину перед усталым швейцаром,  Лева
обрадовался. Здесь же час простоишь. Лева  не  пойдет  в  ресторан  именно
из-за очереди, а не потому, что прейскурант  не  по  средствам.  Довольный
столь хитрым объяснением, Лева зашагал по сверкающему  мраморному  полу  к
расположенному в другом конце зала буфету.
     Поставив  на  мраморный  столик  чашку  кофе  и  тарелочку  с   двумя
бутербродами,  Лева  с  презрением  отвернулся  от  обильно  закусывающего
соседа.
     Лева не успел опомниться, как бутерброды и кофе  исчезли,  а  он  сам
вновь очутился на улице. Через  мост,  над  ленивой  Москвой-рекой,  прямо
модерновый СЭВ, слева белым айсбергом новое, еще  не  законченное  здание.
Шагай, Лева Гуров, завидуй  своей  судьбе.  Ты  сравнительно  молод,  хотя
десятиклассницы поглядывают на тебя с  равнодушным  сожалением,  живешь  в
столице, о такой  работе  мечтают  многие  мальчишки.  Правда,  когда  они
взрослеют, мечты, эти, как правило, исчезают. В  детстве  надо  переболеть
корью и сыщицким азартом. Каждый дорогу  выбирает  сам,  ты,  Лева  Гуров,
счастливый человек, шагай, шагай и не думай об увиденном сегодня и о  том,
что ты будешь делать и говорить завтра.
     Если человек прожил четверть века, то уже знает, что не думать  ни  о
чем он не способен. И, отвлекая себя от мыслей о квартире, из  которой  за
две недели вынесли два трупа, Лева настроился на философский лад.
     Преступление и наказание.  Почему  люди,  совершая  преступление,  не
боятся наказания? За убийство при  отягчающих  обстоятельствах  суд  может
назначить и высшую меру наказания. Между прочим, такую же  меру  наказания
суд может назначить  и  за  хищение  государственного  имущества  в  особо
крупных размерах. Завтра Олега Перова  арестуют,  а  позже  ему  предъявят
обвинение именно по этой статье. Оставим в стороне вопрос морали,  человек
придумал какое-то объяснение своим поступкам, поверил в него,  совесть  не
мучает, человек спит спокойно. Как он может спать спокойно,  поставив  под
угрозу собственную жену? И  за  что?  За  возможность  тратить  деньги  не
считая, приобретать вещи, еду и питье, не интересуясь их ценой.  Цена  все
равно известна - твоя жизнь. Отнимут ее у  тебя  или  оставят  -  вот  это
неизвестно, но ставка тобой сделана. Ты поставил свою жизнь, бросил ее  на
кон, другой у тебя не будет Никогда.
     И Лева представил себе фигуру  одиноко  стоящего  человека,  напротив
которого громоздятся  вещи:  поблескивает  лаком  автомобиль,  бесконечная
вешалка с костюмами, пальто, наимоднейшими куртками. Он  напряг  фантазию,
навалил гору коробок с обувью, расставил гарнитуры, сервизы,  добавил  две
дюжины золотых часов и  несколько  пригоршней  драгоценностей,  о  которых
понятия не имел. И вот Лева предстаю вил  себе  огромные  весы,  па  одной
стороне лежит эта необъятная куча всего, всего, всего, а на другой - стоит
человек. Он стоял, припечатывая намертво свою чашу, и чего ни наваливай на
другую, даже равновесия получиться не может.
     Лева видит такую картину, а другой человек,  к  примеру  Олег  Перов,
совершенно иную. Нет, Лева убежден, представь Олег все это, увидел  бы  то
же самое. Так в чем же дело? А в том, рассуждал он, человек в свою  смерть
не верит. Каждый, даже ребенок, знает, придет его час, как было до него  и
будет после, он умрет. Знает, а представить  не  может,  не  хочет,  иначе
человек жить не смог  бы.  Нельзя  жить,  думая  о  смерти.  Преступник  -
человек, сам он не думает о смерти, он  такой  же,  как  все  люди.  Узнал
преступник, что кого-то за хищения приговорили к  высшей  мере,  вздохнет,
возможно, и пойдет красть дальше.
     Лева читал, как в давние времена на Руси ворам  публично  на  площади
отрубали руку. Такое жестокое зрелище собирало  много  зрителей.  Парадокс
заключался в том, что именно на этой площади,  глядя  на  кровавую  работу
палача, совершали наибольшее количество краж. То, что  там  происходит,  -
одно, я - совсем другое. Так курильщик, узнав, что его собрат умер от рака
легких, не бросает сигарету. Но если тому же курильщику  врач  скажет:  не
бросите курить, гарантирую, очень скоро у вас отнимется  нога,  -  человек
выбросит сигареты и в жизни  к  ним  не  притронется.  Он  готов  бездумно
рисковать жизнью, но не отдаст даже ногу, если  убежден  в  необходимости.
Значит, в борьбе с преступностью дело не в жестокости,  а  в  неумолимости
наказания. Преступление и тут же  наказание.  Если  бы  этого  можно  было
добиться!
     Лева уже лежал на своей раскладушке и все продолжал рассуждать...
     Мария Григорьевна Калашникова сидела в кабинете  Турилина  и  тонкими
нервными пальцами,  на  одном  из  которых  красовался  массивный  мужской
перстень, теребила мокрый носовой платок. Она оказалась не так уж молода и
привлекательна, держалась довольно спокойно, но  с  тем  вызовом,  который
порой свойствен женщинам одиноким, с несложившейся судьбой.
     Лева тоже был здесь, примостился в  уголке,  стараясь  ни  словом  ни
взглядом не мешать полковнику. По  мнению  Левы,  начальник  повел  беседу
непрофессионально.
     Когда Маша начала говорить неправду, Константин Константинович не дал
ей завраться и запутаться окончательно, постучал  карандашом  по  столу  и
сказал строгим голосом:
     - Мария Григорьевна, Маша, я убедительно прошу вас уважать себя и  не
считать  нас  глупыми  людьми.  Раз  я  спрашиваю,  когда  и   при   каких
обстоятельствах вы познакомились с Евгением Шутиным, надо отвечать.
     Голос   у   Константина   Константиновича   был   строгий,   но    не
начальнический, скорее с интонацией рассерженного учителя. И смотрел он не
зло, а сердито и недовольно, как бы добавляя взглядом: "Маша, Маша,  зачем
вы так? Нехорошо. Стыдно".
     Маша познакомилась с Шумным давно, лет десять  назад.  Сначала  между
ними завязался роман,  затем  он  быстро  перешел  в  обыкновенную  связь.
Евгений Шутин словно играл роль графа - за что и получил это  прозвище,  -
снизошедшего до близости с "девушкой из народа".
     -  Он  не  говорил,  где  живет,  и  врал  о  том,  где  работает,  -
рассказывала Маша. - Женя любит напустить туману. Порой он  не  звонил  по
году; появляясь, намекал о каких то таинственных командировках. Врал  все,
- она махнула рукой и отвернулась. - Я его то любила. То видеть не  могла.
Бывало,   притащится,   ну   такой   несчастный,   растерянный,    выпьет,
пригорюнится. - Маша вздохнула, улыбнулась воспоминаниям. - А  утром  эдак
небрежно, через плечо, словно одолжение делает: "Мария, я тут случайно  на
мели  оказался,  ссуди  на  недельку".  Сущий  Хлестаков.  А  так  мужчина
интересный, подруги мне завидовали.
     - Очень вы, Маша, на Шутина сердиты, - сказал Турилин.
     - А видно? -  Маша  смутилась.  -  Верно,  сердита  и  непорядочно  о
человеке все плохое да плохое, тем более у вас...
     - Ничего особенно плохого вы  не  рассказали.  А  что  Шутин  человек
завиральный и путаный, нам и без вас известно. - Турилин отложил карандаш,
улыбнулся и спросил: - А что вы нам расскажете о Павле Ветрове?
     "Вот как завернул старик, - подумал Лева. - Простенько, однако  я  бы
не догадался".
     Маша  уже  совсем  успокоилась,   спрятала   платочек,   который   ей
понадобился, когда она пыталась отрицать знакомство  с  Шутиным,  а  позже
всплакнула по этому поводу.
     - Павел Ветров? - Она нахмурилась, морщинки собрались на ее невысоком
лобике. - Не  знаю  такого.  -  Испугавшись  сердитого  взгляда  Турилина,
добавила поспешно: - Ей-богу, не знаю, но слышала.  Женя  говорил  о  нем.
Какой-то писатель, карьерист. Женя его в люди вывел, а тот  зазнался.  Так
Женя говорил.
     - Говорил? - Турилин взглянул внимательно. -  А  почему  в  прошедшем
времени? Он теперь говорит иначе?
     - А Женя о нем последний раз не упоминал, - беспечно ответила Маша, и
стало понятно: о смерти Ветрова и Шутина она ничего не знает.
     Турилин спросил о Перове, Маша его не знала и о нем не слышала. Когда
полковник заговорил о поездке в Рязань, Маша усмехнулась:
     - С этого бы и начинали,  а  то  ходите  вокруг  да  около,  будто  я
маленькая и не догадываюсь. Евгений эти деньги украл?
     - Не знаю, -  чистосердечно  сказал  полковник.  -  Нам  пока  многое
неясно.


     Шутин уговорил Машу взять на работе отгул и поехать вместе в  Рязань,
пригнать оттуда "Жигули", которые он якобы купил. Прокатимся, на  обратном
пути остановимся в кемпинге, поживем денек, как люди, деньги есть, говорил
он. Маша согласилась, и они на электричке доехали до Рязани. Шутин снял  в
гостинице номер лишь для себя, сказал Маше, что  она  переночует  у  него,
мол, зачем брать  два?  Затем  Шутин  куда-то  ходил,  узнавал  о  машине,
вернулся через час  злой,  с  перевязанной  правой  рукой,  объяснив,  что
прищемил пальцы дверью. Он пошли в сберкассу,  Шутин  сказал,  что  деньги
надо положить  на  книжку  и,  когда  с  формальностями  будет  покончено,
перевести в какое-то учреждение. Деньги на книжку, шесть тысяч  новенькими
сторублевыми, положила Маша.  Шутин  писать  не  мог,  поэтому  сберкнижку
выписали на предъявителя. На следующий день  Шутин  снова  куда-то  ходил,
вскоре вернулся злой, как черт, ругал бюрократов и проходимцев.  Обманули,
и с машиной ничего не вышло, забираем деньги, едем домой. Маша получила  в
сберкассе деньги, Шутин  рассовал  их  небрежно  по  карманам,  неожиданно
развеселился, начал сыпать шутками и комплиментами.
     "Надо отдать  покойнику  должное,  операцию  он  провернул  быстро  и
элегантно", - выслушав девушку, подумал Лева.
     - Деньги оказались фальшивые? - спросила Маша, и глаза  у  нее  стали
круглыми и большими. - Уж больно они  были  новенькие,  и  рука  у  Женьки
совершенно не болела.
     Леве хотелось задать  вопрос,  Турилин  взглянул  на  подчиненного  и
кивнул.
     - Простите, Мария  Григорьевна,  как  вы  узнали  телефон  Шутина?  -
спросил он излишне быстро.
     В разговоре с Левой Шутин  сказал,  что  уголовный  розыск  установил
владельца сторублевых купюр, некогда принадлежавших Ветрову.  Шутин  знать
этого никак не мог. Кто-то Шутина напугал, сообщив, что  уголовный  розыск
все уже знает.
     - Телефон, телефон... - Маша растерялась.
     Человек по своей природе в большинстве случаев инертен. Если он врет,
то врет и остановиться не может. Если он говорит правду, ему трудно быстро
соврать. Маша растерялась, говорить правду  не  хотелось,  однако  девушка
поняла, что для выдумки момент уже упущен.
     - Телефон, - в  третий  раз  повторила  она,  порылась  в  сумочке  и
протянула Турилину визитную карточку. - Мне надоело, что он не  дает  свой
телефон и появляется, когда пожелает. Я стащила у него потихоньку.  -  Она
посмотрела с вызовом.
     Турилин понял маневр Левы и принял пас, как говорится, с лета.
     - Таскать, да еще потихоньку, нехорошо.  Он  взял  визитную  карточку
Шутина. Тон полковника и лукавая улыбка противоречили его словам,  и  Маша
заулыбалась. - Вы ему позвонили и сказали...
     - Позвонила и сказала, - радостно подхватила Маша,  она  улыбалась  и
выглядела моложе своих тридцати трех. - "Маша, я тебя не забываю. Маша, ты
подожди! Маша, ах! Маша, ох!" -  передразнивая  Шутина,  говорила  она  и,
качнувшись в  сторону  Турилина,  доверительно  сообщила:  -  Годы,  между
прочим, идут.
     Полковник кивнул и, потупив глаза,  вздохнул  так  выразительно,  что
Лева понял: начальник в юности действительно играл Гамлета,  а  Маша  была
покорена окончательно.
     - Когда мы вернулись из Рязани, Женя мне заливает: мол,  командировка
за рубеж, может, тебе привезти чего? Вернусь, позвоню. Меня это  "привезти
чего" особенно из себя вывело. Он за десять лет мне ромашку не подарил,  я
не шмоточница, но женщина  обыкновенная.  Я  его  за  плечи  обняла  и  из
кармана, -  она  показала  на  нагрудный  карман  пиджака,  -  карточку  и
вытащила. Думаю, позвоню ненароком, скажу чего привезти, а что себе  может
оставить. Сначала не звонила, а  как  увидела  его  на  бульваре,  -  Маша
повернулась к Леве, тот кивнул, подтверждая,  -  окликнула.  А  он,  Граф,
понимаете ли, не остановился даже. Я ему звонила, все  застать  не  могла,
потом наконец поймала.
     - Когда это было? - спросил Турилин.
     - Вчера утром и было, - бойко ответила Маша. - Голос такой ленивый  у
него, еле слова роняет. Я тут не выдержала и заявила ему: мол, вызывали  в
одну интересную организацию, интересовались, что за  деньги  я  вносила  в
сберкассу, затем назад забрала. Он  молчит.  Тогда  выдумала,  конечно,  а
оказывается, как в воду глядела. И так страшно молчит, думаю,  не  инфаркт
ли у Графа. Наконец глухо так спрашивает: "Как же  они  нашли  тебя?"  Им,
говорю, деньги платят, чтобы они нужных людей находили, и трубку положила.
     Зазвонил телефон.
     - Турилин Гуров? Здесь, - протянул трубку Леве.
     - Гуров, - подражая начальнику, сказал Лева.
     - Это Попова из бюро  пропусков.  Тут  к  вам  молодая  пара  рвется.
Перовы. - И, явно прикрывая трубку рукой, добавила: - Девушка рвется,  муж
не очень.
     - Выпишите им пропуска, - сказал Лева. - Я иду, встречаю.
     Перовы на четвертый этаж поднимались не на лифте, а пешком. Для Левы,
ожидавшего их на  площадке,  эта  минута  растянулась,  словно  резиновая.
Наконец он увидел их: они шли  под  руку,  медленно,  так  ходят  супруги,
дружно прожившие жизнь.
     Лева подвинул  Ирине  стул,  Олегу  указал,  где  сесть,  кашлянул  и
замолчал. А что говорить? Изобразить из себя  добренького,  сочувствующего
доктора и, потирая ладони, спросить: "На  что  жалуемся?"  Или,  наоборот,
сказать сурово и назидательно: "Пришли? Лучше поздно, чем никогда".
     Олег, огромный и безвольный,  пытаясь  улыбаться,  прятал  глаза  под
набухшими веками. Ирина, натянутая как струна, смотрела строго,  глаза  ее
блестели, как у человека больного.
     - Олег Петрович, вы будете говорить или  писать?  Как  вам  легче?  -
спросил Гуров, пытаясь придать голосу бесстрастную интонацию.
     - А вы все знаете? - И как Ирина ни старалась, в голосе ее неприязнь,
даже ненависть были сильнее удивления... - А как для Олега  лучше?  -  Она
смотрела на мужа лихорадочно блестевшими глазами. - Как лучше  -  говорить
или писать?
     - Главное, что вы пришли, а форма значения не имеет, - ответил Лева.
     - Я писать сейчас не смогу. - Перов  облизнул  губы  и  посмотрел  на
руки. - Пишите вы.
     У Левы руки тоже дрожали, и  писать  он  тоже  не  хотел.  Он  кивнул
Новикову, Ирину вывел в коридор. Она взглянула на Леву с ненавистью,  села
и, зажав ладони между колен, застыла в ожидании. Лева отошел в  сторону  и
оглянулся. Коридор был,  как  обычно,  пуст,  и  маленькая,  сжавшаяся  на
огромной скамье фигурка со склоненной, стриженной  под  мальчишку  головой
казалась воплощением отчаяния. "Уйду, уйду  с  чертовой  работы,  -  думал
Лева. - Почему должен я, почему не другой? Я юрист, могу стать  адвокатом,
людей защищать. Защищать людей, - повторил про себя Лева  и  посмотрел  на
Ирину. - Защищать, да-да, именно".  Он  сел  рядом  с  Ириной.  Она  и  не
заметила его присутствия.
     - Ирина, я хочу с вами поговорить, - сказал он. - Если вы ответите на
мой вопрос, то, возможно, это положительно скажется на судьбе вашего мужа.
     Гуров не был уверен в  правильности  своих  слов,  но  иного  способа
вывести молодую женщину из оцепенения не находил. Ирина взглянула на  Леву
безразлично, затем взгляд ее стал точным, прицеливающимся.
     - Да, я вас слушаю. Спрашивайте.
     "А ведь она может меня убить, - понял Лева. - Она за  Олега  способна
убить, у нее рука не дрогнет. Если Олегу угрожал Ветров, а позже Шутин?"
     - Вспомните, Ирина, - Лева решил задать свой вопрос,  -  девятого,  в
четверг, мы с вами встретились на квартире Ветрова.
     - Помню, - сказала Ирина.
     - Зачем вы туда пришли? - спросил Лева, хотел добавить, что лгать  не
рекомендуется, но, взглянув на твердый профиль Ирины, решил  бессмысленных
слов не произносить.
     Она либо скажет правду, либо не скажет  ее  ни  за  что.  Лева  давно
усвоил: путем логических убеждений на женщину воздействовать нельзя.  Если
мужчина считает, что дважды два - четыре,  другой,  ошибаясь,  получает  -
восемь, а  третий  -  двадцать  одно,  то  женщина  путем  арифметического
действия может получить апельсин. Так  субъективно,  возможно,  совершенно
неправильно, мыслил Лева. Или правильно?
     - А почему вас это  интересует?  -  спросила  Ирина,  доказывая,  что
рассуждения Левы не так уж абсурдны. Она не желала думать, где  находится,
с кем разговаривает.
     - Возможно, я смогу вашему мужу помочь,  -  терпеливо  ответил  Лева,
замыкая Ирину на конкретную мысль о муже.
     - Какое к нему это имеет  отношение?  -  Ирина  пожала  плечами,  она
взглянула на Леву так,  что  он  мгновенно  понял,  какого  она  мнения  о
мыслительных способностях мужчин. - Захотела и пришла. - Она наморщила лоб
и тоном взрослого, разговаривающего с ребенком, добавила: - Предположим, у
меня была назначена встреча.
     Назначена  встреча  в  квартире,  где  недавно  убили   ее   хозяина.
Действительно, ничего особенного, стоит ли о такой ерунде спрашивать?
     - Встреча с Шутиным? - Лева, упрощая разговор, перепрыгнул через  ряд
немаловажных вопросов. - Позже, сейчас главное.
     - С Евгением, - подтвердила Ирина.
     - Я  ушел,  Шутин  вскоре  появился.  -  Лева  уже  не  спрашивал,  а
утверждал. "Такой  прием  на  допросе  считается  запрещенным.  Сейчас  не
допрос, он  состоится  позже,  в  прокуратуре,  мы  просто  беседуем.  Наш
разговор юридической силы не имеет", - оправдывал себя Гуров.
     - Да.
     - Зачем Шутин назначил вам встречу в квартире Ветрова? Почему там, не
в другом месте? Что ему было нужно?  -  Слишком  много  вопросов,  понимал
Лева, но ей нельзя давать уйти в сторону либо замкнуться.
     - Не знаю, он какой-то  путаный,  этот  Шутин.  -  Ирина,  вспоминая,
замолчала. - По телефону убеждал, что квартира принадлежит  мне.  Я,  мол,
могу туда приходить, когда пожелаю, а ему, видите ли, приятно побыть  там,
вспомнить друга. - Она  постепенно  разговорилась.  -  Затем  он  позвонил
Олегу, сказал, приезжай срочно, очень нужно. Вот  уж  Олега  я  там  никак
встретить  не  ожидала.  Евгений  опоздал  чуть  ли  не  на  час,   пришел
взъерошенный, дерганый, извинился, сказал, что передумал. Был, мол, к  нам
серьезный разговор, теперь - нет. Мы посмеялись над ним и ушли.
     - И все?
     - Все.
     - Шутин ничего в квартире не искал?
     - Искал? - Ирина задумалась. - Он подошел к книжной полке и  спросил,
где картонка, в которой Павел держал пистолет. Я сказала, что  ее  забрали
вы. - Она махнула рукой, будто хотела отогнать муху. - Какое значение  все
это имеет теперь?
     Лева перехватил ее взгляд, брошенный на дверь, за  которой  находился
Олег Перов, поблагодарил, извинился и зашел в кабинет. Не обращая внимания
на многозначительное молчание Перова и недвусмысленные  взгляды  товарища.
Лева  взял  исписанные  страницы  и  быстро  просмотрел.  Перов   подробно
рассказывал о махинациях в цехе  по  производству  ширпотреба.  Ни  одного
слова об убийстве Ветрова и Шутина в протоколе не было.  Возможно,  о  них
Перов заговорит позже? Или он хочет, явившись с повинной в  одном,  скрыть
другое? Лева вернул  Новикову  бумаги,  вышел  из  кабинета,  стараясь  не
смотреть на Ирину, зашагал по коридору. Куда? В своем кабинете он мешал. К
Турилину без приглашения заходить не принято. Полковник появился на пороге
своего кабинета.
     -  Лев  Иванович,  -  сказал  полковник,  и  Лева  понял,  что  столь
церемонным обращением обязан присутствию Маши  Калашниковой,  -  отметьте,
пожалуйста, Марии Григорьевне пропуск и проводите до  нашей  машины.  Я  в
гараж позвонил. - Турилин церемонно раскланялся с Машей.
     "Все-таки от нашего старика подохнуть можно", - подумал Лева и  хотел
ответить: мол, непременно загляну, уважаемый Константин Константинович, не
сочту за труд. Все это Лева проглотил, щелкнул каблуками, что в  уголовном
розыске абсолютно не принято, и деревянным голосом пролаял:
     - Слушаюсь,  товарищ  полковник!  -  и,  довольный  своей  проделкой,
отправился провожать Машу.
     Она укатила в сверкающей "волге" довольная.  Лева  вроде  даже  рукой
помахал и только решил вернуться в отдел, как у подъезда остановились  три
машины. Из первой чуть ли не на ходу выскочил подполковник Орлов.  Сегодня
он был в форме во всех отношениях. Китель делал его стройным,  подтянутым,
орденские планки на груди, погоны на плечах. Он  хлопнул  Леву  по  плечу,
подхватил под руку и увлек за собой в подъезд.
     В  пять  утра  Орлов  с  группой  сотрудников  выехал  брать  жуликов
"синдиката" Семенова, сейчас их выгружали из машины, предстояла  процедура
оформления и водворения арестованных в казенные помещения.
     - Ты понимаешь, капитан, все прошло  великолепно,  -  говорил  Орлов,
быстро шагая по коридору. Он еще нервничал, не мог сразу переключиться  на
нормальный ритм жизни. - Обыски дали результат!  -  Орлов  без  надобности
нажимал на кнопку стоявшего на первом этаже лифта. - Сберкнижек собрали  -
на хорошую библиотеку хватит. У  одного  проходимца  изъяли  двадцать  два
килограмма золота. Ты знаешь, как он его хранил? - Подполковник взял  Леву
за лацкан пиджака, заглянул в глаза. - Закатывал в стеклянные  банки,  как
варенье или огурцы. Представляешь?
     Они вышли из лифта, Орлов кивнул на кабинет Турилина  и,  великодушно
приглашая разделить триумф, сказал:
     - Пойдем доложим.
     Турилин выслушал все с легкой улыбкой, Леве она показалась  грустной.
Орлов тоже поутих. Нервное  напряжение  спадало,  усталость  накатывала  -
состояние, знакомое для оперативного работника.
     - Да, победами хвастаюсь, а о неудаче молчу, - несколько вяло  сказал
Орлов. - Перова задержать не удалось. Пропал вместе с  женой.  В  половине
шестого их уже не было, и  судя  по  обстановке  в  квартире,  они  бежали
впопыхах. Ничего из ценных вещей не взято, даже женские украшения. Как она
их оставила? Ориентировку надо дать, куда они денутся?
     - Перовы здесь, у нас, - сказал Турилин, растягивая слова, явно думая
о другом. - Он явился с повинной? - и посмотрел на Леву вопросительно.
     - Да, Новиков оформляет, - ответил Лева.
     - Как с повинной? - удивился Орлов, но тут же понял и повысил  голос:
- С какой повинной? Он бы еще из тюрьмы явился с повинной! -  Подполковник
расстегнул папку, которую держал в руках. - Постановление об  аресте  и  о
проведении у Перова обыска были подписаны прокурором вчера. Вот! Вот! - он
выложил на стол документы.
     - Перов об этом не знал и явился сам, - Турилин развел руками.
     -  Так  не  бывает!  Он  знал!  Его  предупредили!..  -  Орлов  хотел
повернуться к Леве, но сдержался.
     Турилин не смотрел ни на Орлова, ни на Гурова,  разглаживая  лежавшие
перед ним исписанные каллиграфическим почерком страницы, сказал:
     - Оформлены, не оформлены документы;  значения  не  имеет.  В  законе
ничего не сказано, когда предлагается  являться  с  повинной.  Закон  либо
есть, либо его нет. Третьего не дано. Перов явился с  повинной,  наш  долг
оформить явку надлежащим образом. Меру пресечения в отношении Перова решит
прокурор, а меру вины - суд.
     Орлов молча убрал документы, застегнул папку, прошелся  по  кабинету,
чуть ли не толкнув Леву плечом.
     - Я тут случайно  на  небезынтересную  информацию  вышел,  -  Турилин
оглядел подчиненных и улыбнулся. - Мария Григорьевна Калашникова,  которую
так гениально отыскал Лев Иванович,  рассказывает,  что  со  слов  Евгения
Семеновича Шутина ей  известно...  -  И  Турилин  поведал  о  столкновении
Ветрова и Перова, об угрозе  разоблачения,  затем  о  разговоре  Шутина  и
Перова.
     - Калашникова не знает Перова и фамилию  его  не  слышала,  но  Шутин
называл героя своего повествования "боровом", а однажды вроде бы и Олегом.
Все  пока  очень  хлипко  и  бездоказательно,  но  довольно  перспективно.
Определен мотив  убийств  и  становится  понятным  завещание  Ветрова.  Он
понимал, что после ареста Перова последует конфискация имущества  и  Ирина
Перова останется без средств к существованию.  И  на  всякий  случай...  -
Турилин развел руками.
     - Вот и сложились кубики, один к одному. -  Орлов  смотрел  на  Леву,
словно он был  оппонентом.  -  Перова  можно  арестовать  за  хищения,  не
предъявляя пока недоказанных убийств. Содержать под стражей и  разматывать
неторопливо, связать все кончики аккуратненько. - Он показал  на  пальцах,
как именно будут  связываться  кончики,  гнал  от  себя  мысль  и  не  мог
прогнать, что теперь,  когда  успех  налицо,  он,  подполковник  Орлов,  -
заместитель начальника отдела. И рафинированный интеллигент Турилин ничего
с этим фактом поделать не сможет, примет и  вынужден  будет  считаться.  А
потом? Кто знает, что нас ждет за поворотом?
     - Есть во всем этом одна  маленькая  неувязочка,  -  сказал  Гуров  и
замолчал, но совершенно не ради  эффекта,  а  подыскивая  наиболее  точные
слова.
     И по интонации и по  выражению  лица  Гурова  Орлов  понял  -  сейчас
последует удар, от которого красивое логичное построение может развалиться
до основания.
     - Перов не мог убить Шутина, так как в этот момент находился  у  себя
на работе, - сказал Лева, не зная, торжествовать ему или извиняться,  и  в
замешательстве достал сигарету и закурил.
     Турилин кашлянул и покачал головой. Аккуратные выражения, которые  он
употреблял, рассказывая о  беседе  с  Калашниковой,  были  следствием  его
характера, а отнюдь не были  порождены  сомнениями  в  виновности  Перова.
Подобного стечения обстоятельств не только предположить, придумать трудно.
     - А как и когда вы данный факт установили, капитан? - спросил  Орлов.
- Вчера  вы  работу  закончили  поздно,  сегодня  с  утра,  насколько  мне
известно, занимались делом другим.
     Тон и подтекст Орлова Турилину  не  понравились,  но  вопрос  казался
точным и закономерным. Установить алиби  подозреваемого  -  не  зажигалкой
чиркнуть да сигаретку прикурить. И вдруг Турилин  в  Гурове  засомневался,
точнее, испугался за него. Перовы исчезли из  дома,  явились  сюда.  Гуров
молодой, эмоциональный.  Времени  и  возможности  для  установления  алиби
Перова у Гурова действительно не было.
     Лева все мгновенно понял и срывающимся голосом сказал:
     - Я вчера, как труп увидел, зашел в соседнюю  квартиру  и  Перову  на
работу  позвонил.  -  Лева  первый  раз  в   жизни   затянулся   сигаретой
по-настоящему, раньше так курил, для форсу. - Я  разговаривал  с  Перовым.
Голос его спутать не могу, да и он меня узнал сразу,  я  представиться  не
успел. Мы выехали через минуту после выстрела. Ехали двенадцать  минут,  я
засекал. От места преступления до работы Перова минимум тридцать минут. Он
успеть не мог. - Леве очень хотелось посмотреть начальниками глаза, но сил
не хватило, и он разглядывал носки собственных ботинок. - Факт телефонного
разговора могут подтвердить жильцы квартиры, факт  присутствия  Перова  на
работе могут подтвердить работники цеха.
     Турилину  было  стыдно,  однако  он  весело  рассмеялся,   облегченно
вздохнул и сказал:
     - Ты молодец, профессионал! - Он впервые обратился к  Леве  на  "ты",
тут же поправился: - Однако, если бы вы не только наши версии рушили, но и
свою какую-нибудь идейку подкинули, было бы совсем неплохо.
     -  Идейка  есть,  только  уж   больно   страшноватенькая,   язык   не
поворачивается, - ответил Лева.
     Орлов был человек с недостатками, но умница и все схватывал на лету.
     - Капитан, ты случаем из той же квартиры на дом Перовым не позвонил?
     - Позвонил. Ее дома не было, - ответил Лева, не желая называть  имени
Ирины.
     - Ирины Перовой дома не было, - сказал Орлов. - Вроде бы  ничего  это
не доказывает. А если задуматься?
     Если Ветрова убил муж, а Шутина жена? Что в этом  невозможного?  Лева
не ответил,  он  уже  несколько  часов  пытался  опровергнуть  высказанную
Орловым версию. Лева не верил в наемных  убийц.  Шутина  убили,  у  Перова
алиби, остается только Ирина.
     - Следов в комнате нет, - стремясь хоть как-то защитить Ирину, сказал
Лева. - Нам пока неизвестно, как убийца вошел и вышел.
     - Давайте решим так, -  Турилин  поднялся,  взглянул  на  часы.  -  К
тринадцати НТО обещал дать все  заключения.  Есть  следы,  нет  следов,  с
какого расстояния был произведен выстрел, из какого оружия.  Пусть  ученые
мужи нам ответят на эти вопросы, тогда будем думать...  -  Когда  Орлов  и
Гуров направились к двери, Турилин сказал: - Петр Николаевич,  задержитесь
на минутку.



                             ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ

     Совещание у Турилина назначили на пятнадцать  часов,  и  подполковник
Орлов, перекусив в столовой управления, зашел в один из  кабинетов  УБХСС,
где следователь прокуратуры собирался провести первый допрос Ванина  Орлов
уже  отошел  от  этого  дела,  однако,  являясь  инициатором   разработки,
интересовался, как оно пойдет дальше.
     Инспектор УБХСС, средних лет, лысый, в очках с толстыми  стеклами,  и
молодой в  щеголеватой  форме  следователь  прокуратуры  уточняли  тактику
предстоящего допроса. Орлов,  в  новеньком  милицейском  мундире,  который
надевал два-три раза в год, сел в сторонке. В разговор он  не  вмешивался,
думал, мол, раскопал-то "лавочку" я и доказательства добыл тоже  я,  а  вы
теперь с умным видом беседуйте себе.
     Орлов смотрел на своих товарищей с сочувствием и беседы их не слышал,
он думал о другом.
     Когда полчаса назад Гуров вышел из кабинета, полковник указал на стул
и сказал:
     - Присядьте на минуточку, Петр Николаевич.
     Орлов  сел,  а  Турилин,  надев  очки,  просмотрел  какую-то  бумагу,
позвонил по телефону, произнес несколько междометий,  переложил  карандаш.
Орлов уже достаточно хорошо знал характер полковника и по всей этой  суете
понял, что разговор предстоит неприятный, возможно, очень неприятный.
     - Сегодня утром я был у генерала, - наконец произнес  Турилин.  Орлов
напрягся. - Присутствовал  и  начальник  управления  кадров.  -  Полковник
встал, вышел из-за стола  и  протянул  Орлову  руку.  -  Поздравляю,  Петр
Николаевич, вы назначены моим заместителем. -  Турилин  усадил  Орлова  на
стул, сел рядом. - Высказывалось  мнение,  что  надо  подождать  до  конца
раскрытия убийств Ветрова и  Шутина.  Однако  существовала  и  иная  точка
зрения, которая в споре и победила. При выдвижении человека на руководящую
работу, видимо, не нужно руководствоваться результатами конкретного,  даже
очень важного расследования.
     Если бы Орлов, как Лев Гуров, умел краснеть, он бы покраснел. Турилин
встал, деликатно отвернулся и занял  свое  место  за  столом.  Орлов  знал
генерала и знал его заместителя по  кадрам,  и  представил  себе  утренний
разговор. Генерал молчал и с хитрой улыбкой следил  за  полемикой.  Только
полковник Турилин мог защищать  его,  подполковника  Орлова,  который  уже
пятнадцать лет старший инспектор. Руководство такое положение  устраивает,
на такую должность найти опытного человека крайне трудно. А если он  есть,
надо  радоваться,  зачем  что-либо  менять?  Другой  на  месте  полковника
подробно  рассказал  бы,  как  он  подчиненного  защищал,  характеризовал,
расхваливал. В итоге подчиненный - раб до конца дней  своих,  всем  обязан
благодетелю.
     Орлов посмотрел в худое нервное лицо начальника, который быстро надел
очки, как бы загородился ими, защищаясь и опережая Орлова, сказал:
     - Сегодня будет подписан приказ, завтра в десять вас ждет генерал. Он
человек жесткий, но справедливый. Москва есть  Москва,  его  должности  не
позавидуешь, - и, спохватившись, взглянул на часы. - Еще раз поздравляю...
Мне на Огарева съездить надо...
     Старшина привез из КПЗ Ванина, и Орлов вернулся к делам земным.
     Как всякий арестованный, Ванин  был  без  галстука,  брючного  ремня,
шнурков в ботинках, отчего  они  походили  на  домашние  шлепанцы.  Шаркая
ботинками, придерживая спадающие брюки,  он  старался  держаться  с  видом
оскорбленной невинности, и от этого выглядел еще более жалким. Следователь
пригласил его сесть, отпустил конвой. Началась обычная процедура: фамилия,
имя, отчество...
     А  подполковник  Орлов  неожиданно  подумал,  что  в  следующий  раз,
задерживая  преступника  на  квартире,  посоветует  ему  одеваться   таким
образом, чтобы галстук, ремень и шнурки были не нужны.
     Ванин занял  заведомо  проигрышную,  к  сожалению,  популярную  среди
преступников,  позицию:  не  знаю,  не  совершал,  не   помню,   произвол!
Количество  восклицательных  знаков  в  конце  зависит  от   темперамента,
актерских дарований и физических сил арестованного.
     Орлов знал предстоящую сцену, знал до последней реплики, знал во всех
возможных вариантах, отступления, с интермедиями и монологами. Этот кончит
слезами, решил Орлов, но подумал не как обычно, равнодушно, а  с  какой-то
щемящей жалостью и неизвестно откуда появившимся чувством вины.  Что-то  в
подполковнике сегодня треснуло, повернулось, привычные ситуации он  увидел
иначе, словно с другой стороны. И уже  совсем  непонятно  почему  вспомнил
Леву Гурова,  с  его  наивными  голубыми  глазами,  с  часто  недоуменной,
какой-то болезненной улыбкой. Чушь собачья, розовые слюни  под  маринадом,
начал убеждать себя подполковник и услышал крик.
     Крик, стон, переходящий  в  вой,  наполнил  кабинет  до  краев,  рвал
барабанные перепонки. Орлов вскочил.
     Ванин, обхватив себя маленькими ручонками за плечи, медленно  валился
со стула, наконец упал на пол и застыл, поджав коленки,  будто  ребенок  в
утробе матери.
     Орлов недоумевающе оглянулся.  Инспектор  находился  у  полуоткрытого
сейфа, внутри которого стояли стеклянные банки с золотом. Банки,  в  каких
люди засаливают на зиму огурцы и помидоры. Ванин не знал, что золото нашли
и изъяли, процедура происходила при его жене и понятых. Орлов понял,  сейф
приоткрыли умышленно, чтобы Ванин увидел золото и перестал запираться.
     - Кончайте, Ванин, нас не удивишь, - равнодушно произнес  следователь
и постучал ручной по столу. - Вставайте, вставайте, несерьезно.
     Прошло лишь несколько секунд, но лицо Ванина посерело, кожа приобрела
неживой цвет, натянулась на скулах.  Орлов  опустился  на  колени,  быстро
расстегнул рубашку, приподнял Ванину голову и сказал:
     - Откройте окно, вызовите врача...
     - Товарищ подполковник...
     -  Заткнись!  -  прервал  следователя  Орлов  и,  хотя   им   двигало
исключительно сострадание, добавил: - Вот умрет у тебя на допросе,  будешь
писать объяснения до самого увольнения! - Он, старый волк, знал, за  какие
человеческие струны, в какой момент надо дернуть, чтобы  быстрее  добиться
своего.
     Бормоча нечленораздельное,  следователь  ломал  шпингалет,  инспектор
крутил телефонный диск. Орлов осторожно разогнул Ванину  ноги,  уложил  на
спину, придерживая ему голову, нагнулся, прижал ухо к груди.  Сердце  пока
билось, как-то нерешительно, судорожно.
     - Закрой сейф, - сказал Орлов инспектору и, так как на коленях стоять
было неудобно, сел рядом с неподвижным маленьким телом. -  Эх  ты,  жулик,
жулик, капиталист-золотопромышленник, что же ты с собой сделал?
     Врач даже выслушивать Ванина не стал, взглянул только,  сделал  укол,
приказал санитарам аккуратно уложить на носилки.
     - Видимо, инфаркт, - сказал врач.
     В дверях кабинета уже стояли генерал и Турилин.  Орлов  понял:  врач,
получив вызов, позвонил генералу. Тот проводил взглядом носилки и сказал:
     - Петр Николаевич, зайдите ко мне, а  вас  прошу  написать  подробные
объяснения.
     -  У  меня  своего  начальства  достаточно,  -   сказал   следователь
прокуратуры и, спохватившись, добавил:  -  Идея  якобы  случайно  показать
арестованному изъятое золото принадлежала не мне. - Вот, -  он  кивнул  на
инспектора, - ваш товарищ предложил.
     - Показать золото? - переспросил генерал и посмотрел на следователя с
любопытством. - Неплохая идея, между прочим. Но вы отразите в  объяснении,
что она не ваша, - он снова взглянул на следователя и вышел.
     Орлов,  словно  провинившийся  школьник,  шел  следом  и  думал,  что
следователь в управлении больше не покажется. Как  прокуратура  будет  его
использовать, неизвестно, но генерал трусов не выносил.
     У себя в кабинете, выслушав Орлова, генерал покачал головой:
     - Люди, люди, что мы над собой вытворяем? Значит, двадцать  с  лишним
килограммов золота, как грибы, закатал  в  банку?  Вот  люди,  с  вами  не
соскучишься. - Он ходил по ковру, поглядывая на  Орлова,  сказал:  -  Петр
Николаевич, а ведь лет двадцать назад мы были на "ты"!
     - Тогда вы не были генералом, - ответил Орлов.
     - Ну ладно,  -  генерал  отрубил  воспоминания.  -  Назначили  вас  к
Турилину заместителем, приказ подписан, приступайте...
     Орлов и не заметил, как дошел до своего кабинета. "А ведь теперь  мне
придется переезжать в другой,  -  подумал  он,  -  заместителю  полагается
отдельный кабинет. Вот что я точно  не  сделаю,  так  не  стану  менять  и
переставлять мебель, - рассуждал он. - Пусть все на новом  месте  не  так,
все не по мне, ничего не трону.  За  моей  спиной  никто  не  хмыкнет,  не
подмигнет товарищу: мол, "новый", как всегда, с обстановочки начал, словно
шкаф с сейфом все дела и решают. В жизни  не  сидел  в  комнате  один",  -
рассуждал Орлов, поглядывая на склонившегося  над  бумагами  Кирпичникова,
который, как всегда, что-то  аккуратно  писал.  Видимо,  он  о  назначении
Орлова еще не прослышал, так как лишь взглянул только и поерзал на  стуле,
словно хотел встать, да  срочная  работа  придавила.  "Теперь  ты  у  меня
побегаешь, - подумал Орлов и нехорошо улыбнулся. - Он побегает,  а  я  что
набегал? Шайку расхитителей накрыл? Неплохо. А убийства на шее висят, лишь
тяжелее стали", - и, пробормотав нечленораздельно о  бездельниках-писаках,
вышел.
     Заключение  баллистической  экспертизы  было  уже  готово,  Лева   не
удивился, узнав, что и в Ветрова и в Шутина стреляли из одного и  того  же
пистолета, а именно  из  "Вальтера",  обнаруженного  на  месте  последнего
происшествия. При самом тщательном исследовании  пистолета  обнаружить  на
нем пальцевые отпечатки не удалось. На рукоятке и спусковом крючке эксперт
нашел мельчайшие бумажные волокна. Поэтому был  сделан  вывод,  что  после
выстрела пистолет вытерли бумажной салфеткой. Лишь  один  эксперт  в  этом
сомневался, более того, утверждал, что  пистолет  салфеткой  не  вытирали,
иначе она была бы смята значительны больше, на ее  поверхности  обнаружили
бы потертости, а волокна от нее нашли  бы  не  только  на  рукоятке  и  на
спусковом крючке, но  обязательно  и  на  замковой  части  "вальтера".  На
салфетке  обнаружили  пальцевый  отпечаток,  и  сейчас  криминалисты   его
проявили, пытаясь побиться максимальной четкости.
     Лена устал нервничать и бесцельно расхаживать по коридору, заглядывая
в кабинеты, и уселся на стуле у окна. Он смотрел на  микроскопы  и  другие
неизвестные ему приборы, на людей в белых халатах и думал, что ни за  что,
даже под угрозой наказания, не станет мазать черной краской пальцы Ирины и
прикладывать их на  дактокарту.  Потом  он  подумал,  что  этим,  конечно,
займется эксперт.
     - Ну-с, молодой человек, - широкоскулый эксперт с  раскосыми  глазами
потер переносицу, - есть пальчик. Первый пальчик правой руки.
     - Женский? - спросил Лева и отвернулся.
     - Не думаю, почти наверняка мужской, - ответил, улыбаясь, эксперт,  и
глаза его превратились в узкие щелки, удивительно,  как  он  вообще  может
что-либо разглядеть. - Есть подозреваемый?
     - Подозреваемый?  -  нараспев  переспросил  Лева.  Факты  и  фактики,
алогичные,  противоречащие  друг  другу  и  здравому  смыслу,   неожиданно
сложились в картину ясную и простую. Казалось,  волшебник  или  знаменитый
фокусник-иллюзионист  взял  в  руки  разнокалиберные  кусочки  добытой  за
последние дни разноцветной мозаики, потряс ладонями около уха и выложил на
столе безукоризненный узор, который долго  и  безуспешно  пытался  сложить
Лева. - Подозреваемый? - вновь произнес Лева, ему стало  страшно.  Сколько
раз за последние сутки он, казалось, держал разгадку  в  руках.  Шутин,  с
уязвленным самолюбием, слабостью и завистью,  засыпался  с  деньгами.  Его
убили. Перов, которому угрожал Ветров, позже Шутин,  имеет  алиби.  Ирина,
имевшая достаточно оснований и готовая ради мужа на все, однако  отпечатки
на салфетке оставил мужчина.
     "Еще  одной  ошибки  я  не  переживу",  -  словно  актер  из  дешевой
мелодрамы,  подумал  Лева,  подошел  к  столу,  на  котором   лежали   три
дактилоскопических карты с отпечатками пальцев подозреваемых по делу. Лева
положил их рядом, собрался с духом и ткнул в одну из них:
     - Вот он. Сравните.
     Эксперт  взглянул  на  карту,  прочитал  фамилию,  перевел  на   Леву
недоуменный взгляд, пожал плечами и занялся своим делом.  Буквально  через
несколько минут он поднялся и сказал:
     - Точно. Пальчик никакого сомнения не вызывает.
     Лева рассмеялся нервно и опустился на  стул,  хотел  попросить  воды,
постеснялся, лишь махнул на эксперта рукой: мол, ерунда, все пройдет.  Это
было то мгновение, ради которого и стоило трудиться дни и ночи в уголовном
розыске. Инспектор Гуров нашел убийцу, вытащил на свет божий Ее Величество
Истину.


     Ирина и Олег Перовы шли по улице  Горького  к  Белорусскому  вокзалу,
миновали мост и оказались на той самой аллее, по которой пять с лишним лет
назад, безмерно счастливые и чуть-чуть хмельные, они бежали со  свадьбы  в
собственный  дом.  Сейчас   они   шли   медленно,   радость   неожиданного
освобождения прошла, память возвращала в прошлое. Ведь было все, абсолютно
все, о чем  только  можно  мечтать:  молодость,  любовь,  счастье.  Сейчас
впереди их ждал суд, приговор, разлука. И хотя на скамье подсудимых  будут
только мужчины, судить станут обоих. Сегодня  Ирина  наконец  поняла  свою
вину. Оказалось, что для этого надо так мало - задать  простые  вопросы  и
дать честные ответы.  Ирина  помнила  вопросы,  наверное,  никогда  их  не
забудет. "Какой оклад у вашего мужа? Сколько вы лично тратите  ежемесячно?
На какие средства, по вашему  мнению,  были  куплены  машина,  хрусталь  и
другие дорогие вещи?" Как просто. Или она не  задавала  себе  эти  вопросы
раньше? Задавала, нос каждым днем все реже и реже, отмахивалась от них,  с
деньгами  жить  удобнее.  Все  как-то  устраиваются.  Что  означает  слово
"устраиваются"?
     Вчера умер Семен Семенович. Олег пришел  домой  взвинченный  и  почти
трезвый.  Дома  он,  естественно,  выпил  и  незаметно   для   себя   стал
рассказывать о покойном. Так Ирина поняла все,  о  чем  не  хотела  думать
последние годы. Олега несло, он не  мог  остановиться,  говорили  говорил,
пили продолжал рассказывать. О Ветрове, его требованиях, угрозах, и  Ирина
вспомнила молчаливые взгляды Павла, поняла  смысл  завещания.  "Почему  он
молчал?" - возмутилась было Ирина,  но  тут  же  подумала,  как  мы  много
требуем от других и как мало от себя. Она сама знала, знала, но не  хотела
знать. Вспомнила свои разговоры с Аллой Ваниной и ее презрительные слова о
мужчинах-добытчиках. А она, Ирина, промолчала и  стала  соучастницей.  Она
смотрела в лицо мужа и вспоминала, каким он был тогда, в прошлом веке,  до
нового летоисчисления, каких-то пять  лет  назад.  Ирине  стало  больно  и
страшно. Что они сделали и что делать теперь?
     - Как говорил Павел? -  спросила  она.  -  Идти  и  просить  у  людей
прощения? Идти и просить, так?
     - Брось! - Олег вяло махнул рукой. - Думаешь, там награды дают? -  Он
снова выпил, сплюнул и жалобно пробормотал: - Вот, проклятая, не  пьешь  -
плохо, пьешь - еще хуже.
     Ирина понимала: пока Олег в таком состоянии, ей не убедить его  ни  в
чем. Откладывать на завтра тоже ничего нельзя, она уже не верила и в себя,
и в свои силы. А вдруг передумает? Ирина  верила  Павлу,  при  всех  своих
недостатках Павел Ветров был человек  умный  и  справедливый.  Надо  идти,
повинную голову меч не сечет.
     Ирина решила действовать и уговорила  Олега  выйти  на  улицу.  Якобы
просто проветриться и погулять.
     Через  двадцать  минут  после  их  ухода  у   подъезда   остановилась
оперативная машина.
     Они  гуляли  молча,  позже,  когда  открылись  парикмахерские,  Ирина
заставила мужа зайти и побриться. Он давно протрезвел, шел,  угрюмо  глядя
под ноги, и вспоминал, как тридцать  первого  августа  пришел  в  квартиру
Павла, расположился на кухне, хлебнул из бутылки, которую принес с  собой,
и, видимо, заснул.  Очнулся  он  от  какого-то  грохота,  некоторое  время
оглядывался, соображая, где находится, затем прошел  в  комнату  и  увидел
мертвого Павла. Первым чувством Олега  было  облегчение,  теперь  не  надо
никого уговаривать, унижаться. Только позже  Олег  понял,  что  Павел  был
последним звеном, связывавшим Олега Перова с людьми.
     -  Признаваясь,  я  буду  вынужден  заложить  и  других,  -  прерывая
затянувшееся молчание, сказал Олег.
     - Я этого слова не понимаю, - ответила Ирина. - Я знаю тебя  и  себя,
мне нет дела до других.
     - Эгоистично и нечестно, - вяло сопротивлялся Олег.
     - Давай не будем говорить о чести и эгоизме!
     - Ты знаешь, сколько мне дадут? - Олег попытался усмехнуться.
     - Я буду ждать мужа из тюрьмы.
     И вот этот страшный день прошел, они брели по своей аллее,  не  очень
понимая, почему Олега отпустили.
     - Машину и все в доме описали, - сказал он, - после суда  конфискуют,
переезжай на квартиру к Павлу...
     - Я отказалась от завещания, к маме я не поеду, буду жить у  нас.  Мы
начнем сначала.
     - Когда я вернусь, - сказал он.
     - Когда ты вернешься, - ответила она.
     Перовых еще допрашивали, когда Лева сел писать справку по делу. Он не
хотел  докладывать  полковнику  устно,  боялся,  что  начнет   горячиться,
запутается. Но,  взглянув  на  часы,  понял,  что  не  успевает.  Ровно  в
пятнадцать Лева вошел в кабинет  начальника,  Турилин  и  Орлов  о  чем-то
весело разговаривали, смеялись. Такими беззаботными  Лева  их  никогда  не
видел. Увидев Гурова, Орлов встал,  пожал  ему  руку.  Лева  встретился  с
подполковником взглядом и впервые увидел, что глаза  у  него  не  серые  с
ехидцей, а синие и очень серьезные.
     - Что будем делать с Перовым? - спросил Турилин. - Оставим на свободе
или в КПЗ водворим?
     - Он пришел сам,  -  быстро  ответил  Лева  и  покосился  на  Орлова,
понимая, что настроение настроением, но  подполковник  человек  жесткий  и
всякое проявление либерализма не приемлет. - Я не о  Перове  пекусь,  а  о
нас. Узнают люди, как явился человек с повинной, а его раз - и за решетку.
Что о нас подумают? Какие выводы люди сделают?
     - Воровал, воровал человек, явился с повинной, - в тон Леве подхватил
Орлов, - а мы ему орден или денежную  премию.  -  Улыбка  у  подполковника
исчезла.   Турилин   слушал   молча,   казалось,   полностью   поглощенный
перекладыванием цветных карандашей. - Шибко эмоционален, капитан.  Явку  с
повинной примет во внимание суд. Я рассуждаю так: Перов в настоящий момент
социальной опасности не представляет и  следствию  помешать  не  может.  В
связи с этим заключать его под стражу до  суда  необходимости  нет.  Пусть
живет среди людей, рядом с женой и ждет суда.  Возможно,  для  него  такая
жизнь страшнее тюрьмы покажется.
     Полковник Турилин молча кивнул, и вопрос был решен.
     Закончив  писать  справку,  Лева  вышел  из-за  стола  и  с   хрустом
потянулся. Свобода! Он выполнил свой долг и свободен. Три-четыре дня можно
ни о чем не думать, читать,  ходить  в  кино...  Лева  напряг  фантазию  и
добавил: плевать в потолок. Черт возьми! Разве  это  жизнь?  Чтобы  полнее
ощутить свалившуюся на него свободу, Лева прошелся по кабинету, размахивая
руками. Лучше не стало, неосознанное  чувство  вины  тяготило  его,  и  он
вспомнил - Рита. Девчонка побежала от него и крикнула:  "И  не  звони  мне
больше! Никогда!" Стало муторно  и  тоскливо,  Лева  вернулся  к  столу  и
перелистнул календарь. Где ее телефон? Лева не  записывал  ее  телефона  и
никогда не звонил. Он вспомнил свою кухню,  цифры  на  белой  стене,  снял
трубку и набрал номер.
     - Вас слушают, - ответил солидный женский голос.
     - Извините за беспокойство. -  Лева  откашлялся.  -  Можно  попросить
Маргариту?
     - Слушаю тебя, Гуров.
     Леве показалось, что он сунул голову в холодильник.
     - Здравствуй, это я. - Лева  от  собственной  глупости  смутился  еще
больше.
     - Здравствуй, - ответила Рита и замолчала.
     - Рита, я был не прав. Извини, - быстро заговорил Лева. - Я хочу тебя
видеть. Сегодня. Сейчас.
     - Ах, он хочет! - Голос Риты приобрел бархатистые  нотки.  -  Скажите
пожалуйста, они соизволили.
     "Давал себе слово больше  не  влюбляться,  -  думал  Лева.  -  Дурак.
Тряпка".
     - Рита... - сказал он как можно спокойнее.
     Девушка почувствовала, что соединявшая их струна натянулась и вот-вот
лопнет.
     - Я думаю, Гуров, - пропела Рита. - Я голову вымыла,  у  меня  волосы
мокрые. Где? Когда?
     - Через сорок минут на Пушкинской, у памятника.
     - Ах как романтично! - Рита вздохнула, испугавшись, добавила: - Буду.
     Лева быстро шел, временами бежал по  Страстному  бульвару  в  сторону
Пушкинской площади. Там, у памятника, его ждала Рита.
     Разговор у Турилина затянулся, и теперь Лева опаздывал. Лавируя между
выходящими из кинотеатра "Россия" людьми, он выскочил на  сквер,  пробежал
мимо фонтана.
     - Гуров!
     Вспоров ботинками гравий, Лева остановился. Рита сидела на  скамейке,
потом встала, неторопливо сделала  несколько  шагов  ему  навстречу.  Лева
подошел и, переводя дух, сказал:
     - Извини, задержали. - Он потрогал ее косу, почувствовал, что она еще
влажная, и повторил: - Извини.
     - Я прощаю тебя, Гуров, - Рита взяла его под руку.
     Лева взглянул на  девушку,  самодовольно  улыбнулся  и  посмотрел  на
прохожих с сожалением.



                              ВМЕСТО ЭПИЛОГА

     "В результате проведения комплекса оперативно-розыскных мероприятий и
следственных действий установлено, что убийство  гражданина  Ветрова  П.А.
совершил  Шутин  Е.С.,  который  14.09.1976  года  из  того  же  пистолета
застрелился, инсценировав убийство. (Подробный анализ доказательств дан  в
постановлениях следователя по делам N 4638 и 4631.)
     Вина Шутина доказана рядом косвенных улик, а именно.
     Имеющиеся материалы позволяют сделать вывод, что  Шутин  застрелился.
Тщательный осмотр не обнаружил на месте происшествия  присутствия  второго
человека: пол  в  комнате  был  покрыт  тонким  слоем  пыли  и  подойти  к
письменному столу, около которого был обнаружен труп  Шутина,  не  оставив
следов, не представляется возможным, между тем смерть Шутина наступила  от
выстрела в упор. Расположение  входного  и  выходного  пулевых  отверстий,
положение тела и отброшенного выстрелом пистолета характерны  для  случаев
самоубийства.
     Тот факт, что на пистолете отсутствуют отпечатки пальцев, объясняется
тем, что Шутин предварительно обернул рукоятку бумажной салфеткой,  только
затем выстрелил. На бумажной салфетке, обнаруженной рядом с телом, имеются
следы машинного масла и отпечаток пальца правой руки Шутина.  Микрочастицы
бумажного волокна обнаружены на пистолете и ладони правой руки Шутина.
     При этом Шутин пытался инсценировать убийство. За несколько минут  до
выстрела  он  договаривается  о  встрече  через  два   часа,   говорит   о
существовании угрозы для своей жизни, старается не оставить своих  пальцев
на пистолете и тем создать видимость убийства.
     Доказательством вины Шутина в убийстве Ветрова служит,  в  частности,
тот  факт,  что  деньги,  полученные  Ветровым,  оказались  у  Шутина,   и
объяснение последнего, что все шесть тысяч  дал  ему  сам  Ветров  взаймы,
несостоятельны: ко дню получения гонорара у  Ветрова  накопились  долги  в
размере трех тысяч шестисот рублей, которые Ветров обещал вернуть  второго
сентября. Установлено, что Ветров был человеком щепетильным и пунктуальным
и не мог, не отдав долги, одолжить всю сумму Шутину.
     Экспертами установлено, что Шутин застрелился из того  же  пистолета,
из которого был убит  и  Ветров.  Данный  пистолет  хранился  в  картонной
коробке на книжной полке в комнате Ветрова. На коробке обнаружен пальцевый
отпечаток Шутина. Ко всему прочему  у  него  имелся  и  ключ  от  квартиры
Ветрова.
     В связи  с  вышеизложенным  полагаю  работу  по  розыску  преступника
прекратить, дело сдать в архив."
                                          Из справки инспектора уголовного
                                      розыска капитана милиции Л.И.Гурова.  

ЙНННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННН»
є          Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory         є
є         в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2"        є
ЗДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДД¶
є        Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент       є
є    (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov    є
ИННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННј


Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт:

Комментарии (1)