ладонями, словно ночь не спал.
- Вы рассказали о происшедшем Ветрову. И он?
- Сказал, чтобы я отнес оружие в милицию и дал приметы преступников.
- Перов откашлялся, заскрипел стулом. - Виноват, Какие приметы? Так,
шпана. Да чего оправдываться? Виноват. Честно сказать, пистолет отдавать
не хотелось, оружие вещь притягательная. Я Павла обманул, сказал, что сдал
и все прочее, а Иришка проболталась. Павел у меня отобрал, пообещал сам
сдать.
- И сдал? - Лева знал уже, что Павел Ветров пистолет в милицию не
сдавал.
Олег пожал плечами, качнул головой неопределенно.
- Вы этот пистолет больше не видели?
- Не видел.
- Ветров о нем ничего не говорил? - Гуров старался спрашивать как
можно безразличнее.
Перов задумался, даже вздохнул, и Лева почувствовал запах перегара.
- Был разговор, - неуверенно ответил Перов. - Но вот кто и что
говорил, убейте, не помню.
Олег Перов сказал правду, только не всю, а лишь безопасную для себя
часть.
Он не рассказал, как Семен Семенович, узнав, что Павел Ветров
собирается разоблачить Олега и тем самым препроводить в нарсуд весь
подпольный синдикат, взглянул на подопечного удивленно и тихо спросил:
- А ты знаешь, что за хищение госимущества в особо крупных размерах
предусмотрена и вышка? - Семен Семенович помолчал, шевеля бескровными
губами. - Меня не тронут, мне скоро и так конец. - Он уже знал, что у него
рак. - А у тебя, Олег, семья, жизнь впереди.
Олег Перов не рассказал, как вечером первого сентября, выпив и
положив бутылку коньяка в карман, прогуливался у переулка, в котором жил
Павел Ветров. У Олега был ключ от двери и перед самым возвращением Павла
он вошел в квартиру и расположился на кухне.
Он не рассказал, как, стаскивая с рук кожаные перчатки, пьяно смотрел
на мертвого Павла и облегченно улыбался. Покойник не пойдет на Петровку,
не заявит. Семен Семенович прав - вся жизнь у Олега Перова впереди.
Гуров сидел в своей квартире на кухне и читал принесенную Ритой книгу
Павла Ветрова "Скоростной спуск". Лампа освещала только стол - шкафы,
раскладушка, окно, без штор казавшееся нагим и мертвым, тонули во мраке.
Освещенная книга и стол казались Леве маленьким островком жизни в большой
мертвой квартире, а сам он, Лева Гуров, был пигмеем в огромном, шумном
даже в позднее время городе. Квартира находилась на четырнадцатом этаже, и
когда Лева подходил к окну, город своими огнями простирался, как океан, до
горизонта.
Лева уже давно перестал читать, книга нравилась и не нравилась ему.
Ветров писал просто, четко, сразу включал тебя в компанию своих героев,
подкупал доскональным знанием обстановки и происходящих событий. Но был он
раздражающе прямолинеен, неприятно напорист, упрямо навязывая читателю
свою, авторскую, точку зрения. "Неуютный он был человек, - размышлял Лева,
перечитывая отдельные абзацы, - пер вперед, как трактор, ничего не
объезжая и не притормаживая. Такой мог довести до белого каления. И
довел". Лева отодвинул книгу, поднялся, поставил на плиту чайник, зажег в
прихожей свет, "камера одиночного заключения" расширилась. Он заглянул в
гостиную, темные силуэты ящиков походили на покинутые людьми дома, а
большая комната - на вымерший город.
Лева закрыл дверь, вернулся на кухню, взялся за телефон. Позвоню
отцу, пусть приезжают, хватит дурака валять. Впрочем, отца с матерью
звонок и на минуту не поторопит. Клава всполошится, сама начнет звонить
каждый день, и денег на эти разговоры не напасешься. Забыв, что он в
джинсах, Лева сунул руку в карман, хотел выяснить, сколько у него осталось
денег, затем решил не расстраиваться и о финансах не думать. Займу, как
всегда, у Кирпичникова, он аккуратный, у него до зарплаты хватит.
Леве стало себя жалко, пытаясь побороть это великолепное чувство, он
достал папку, блокнот и авторучку. Вечером, оставаясь один, Лева порой
записывал свои впечатления о прошедших встречах и беседах. Надо бы это
делать ежедневно, иначе свежие впечатления забываются, но не хватало силы
воли и просто силы, и записи носили эпизодический и довольно сумбурный
характер. Только Лева сосредоточился, как раздался звонок в дверь. Рита,
прижимая к груди какие-то свертки, прошла в кухню.
- Ты ужинал? - спросила девушка. - Я тут стащила дома кое-что...
- Спасибо. - Лева посмотрел на свои бумаги.
Рита перехватила его взгляд.
- Ты работай, работай, я тихонечко.
Лева кивнул и сел за стол, Рита стала возиться у плиты.
Рита не преувеличивала, у нее действительно было много поклонников. И
юношей-ровесников, и людей более взрослых, она всех держала на нужной
дистанции. Рита знала, точнее, почти безошибочно чувствовала, на кого
прикрикнуть, кому польстить, с кем держаться заносчиво, а у кого просить
защиты. Цель же была одна - покорить, сделать рабом, затем забыть или
отправить в запас, так плохую книгу ставят на верхнюю полку, не нужна,
выбросить жалко, вдруг пригодится.
Когда Гуров переехал и Рита впервые увидела его, то, взглянув
мельком, отметила лишь, что "мальчик ничего", и забыла. Через несколько
дней отец за завтраком сказал, что к ним в министерство переводится
генерал-лейтенант Гуров, который будет жить в их доме, пока переехал сын,
работает в уголовном розыске.
Рита познакомилась с Левой и решила включить его в свою свиту. Но
произошла осечка, молодой Гуров влюбиться не захотел. Если бы Рита поняла,
что вообще не нравится ему, то исключила бы из кандидатов, обвинив в
отсутствии вкуса и обозвав бесчувственным чурбаном. Такой прием у нее тоже
существовал, потому что, естественно, не всех мужчин она могла завоевать.
Свои неудачи Рита списывала за счет неполноценности испытуемых. Но в
том-то и дело, что Рита своим женским естеством чувствовала: она нравится
этому парню, но подчиняться он не желал, мало того, не она его, а он ее
держал на дистанции. Рита использовала весь арсенал обольщения: холодность
и покорность, кокетство и умные разговоры о профессии, она появилась в
брюках, платьях коротких и длинных, изображала взрослую даму и приходила
простоволосой девчонкой. Она не показывалась месяц, после этого Лева
встретил ее радостно, сказал, что скучал, интересовался, где она
пропадала. Рита уже праздновала победу, заявила: мол, захочешь увидеть,
позвони. Они столкнулись несколько раз у лифта. Лева пригласил заходить,
поинтересовался здоровьем, но никаких шагов для новых встреч не
предпринял. Ее терпение кончилось, Рита стала приходить к Леве каждый
вечер, и чем чаще видела, тем больше хотела видеть, скучала, ждала его
возвращения с работы, часами простаивая на лоджии. Изредка Лева приезжал
на черной "волге", в большинстве случаев приходил пешком. Рита начинала
слоняться по квартире, выдумывая предлог для визита, иногда находила его,
чаще нет. Рита наконец разгадала секрет этого упрямого парня. Он видел ее,
Риту, только когда она была рядом. Он не думал о ней, не мечтал, не ждал.
Она приходила, и огонек в его глазах загорался, она уходила - огонек
пропадал. Он не тлел, не превращался в пламя, исчезал, потому что Лева
думал о своих делах, работе, которую Рита начинала потихоньку ненавидеть.
Порой даже ее присутствие не трогало Леву, вот как сейчас, он
взглянул на Риту и перевел взгляд на свои бумаги.
Гуров переворачивал знакомые страницы, мельком просматривая свои
пометки. Все эти люди порядком надоели ему, даже Ирина надоела.
Умалчивают, недоговаривают, лгут, смотрят святыми глазами, оскорбляются,
когда им не веришь. Уличенные во лжи, простенько эдак признаются: "Грешен,
обманул, так ведь это, к делу не относится". Откуда они знают, относится
или не относится?
Шутин, тот вообще патологический лгун. Большой черный пистолет, похож
на "ТТ", говорит он. Перов точно называет: "Вальтер" калибра семь
шестьдесят пять". Один знает, другой нет? Чушь! И вообще, мужчина, взяв в
руки пистолет, долго его разглядывает, вынимает обойму, передвигает
затвор, прицеливается. Такова природа мужская. Шутин лжет. Почему?
Легко сложить схему: Шутин - убийца, знает, что следствию известна
марка и калибр пистолета, из которого был произведен выстрел, и лжет,
чтобы не навести на оружие преступления. Красиво и правдоподобно. Шутин
лжет, возможно, не ведая почему. Просто так, для перестраховки, зачем,
спрашивается, распространяться о когда-то виденном пистолете?
К примеру, Ирина. Как она, встретив Леву, прикусила губку и,
сдерживая слезы, говорила о Павле Ветрове? А между тем она знала о
пистолете с самого начала. Почему же сразу не сообщила об этом на допросе?
Ведь ее лучший друг, человек, любивший ее, был застрелен? Почему не
сказать? Пистолет вернулся к Олегу, и жена боится навлечь подозрение на
мужа? Возможно. Но скорее всего она считает, что давний пистолет не имеет
отношения к преступлению. А тут начнутся допросы: как да почему не сдали
оружие? Начнут "таскать" в милицию и прокуратуру. Есть такое слово у
обывателя: "таскать".
Рита уже давно разогрела принесенный из дома шашлык, заварила чай,
взяла книгу Павла Ветрова, перелистала, тут терпение ее кончилось.
- Извини, Гуров, что такое презумпция невиновности?
Лева закрыл свою папку, отодвинул ее, повернулся к Рите, взглянул
недоуменно. Наконец Лева увидел ее, понял вопрос, и на его лице появилась
лукавая улыбка.
- Согласно закону, человек не виновен, пока не доказано обратное.
Бремя доказательства лежит на органах следствия. Человек же ничего
доказывать не должен - не виновен, и конец. Например, - Лева сделал вид,
что задумался, - ты умышленно мешаешь мне, доказать я этого не могу. Ты не
виновна, хотя лично я и убежден в обратном.
- Доказать не можешь, и конец, - подхватила Рита, быстро расставляя
тарелки. - Давай ужинать, я ужасно голодная. - И без всякого перехода
спросила: - Лева, а ты любил когда-нибудь?
Гуров взял девушку за руку, посадил на колени, заглянул в глаза. Рита
затихла и в первый раз в жизни почувствовала, как бьется сердце. Но Лева
не обнял ее, не поцеловал.
- Ваш вопрос бестактен, мадемуазель, - сказал он, снял ее с колен,
вздохнул и добавил: - Любил ли, не знаю, но влюблен был точно, до
галлюцинаций.
Лева вспомнил залитый солнцем парк, стоящую под деревом Нину, зайчики
света на ее лице и золотистых волосах. Он вспомнил и благодарно улыбнулся,
внутри не защемило, не отдало в груди привычной болью: жизнь катится
вперед, и его первая любовь прошла, он благодарен ей за одно лишь то, что
она была...
- Прошло, два года, - счастливо сказал Лева. Чувствовал, что вид у
него глуповатый, но не смутился, не покраснел, улыбнулся еще радостней и
откровеннее. Он становился взрослым.
- Два года, - Рита ненатурально вздохнула. - Я влюблялась по два раза
в месяц. - Она лгала, легкие увлечения приходили и уходили, она прекрасно
понимала, что это не любовь, ждала ее, боялась и звала.
Рита интуитивно понимала, что с Левой у нее все иначе, но не хотела
признаваться в этом даже себе, уговаривая себя, мол, в любой момент
повернусь и уйду, ведь есть и другие. Однако она замечала - "других"
вокруг будто стало меньше, предметы ее увлечений как-то побледнели,
казались теперь пустыми и глупыми. Ей неинтересно сделалось с ними,
скучно, она хотела спорить с Левой, улыбаться Леве, кокетничать, сердить,
даже просто смотреть, как он ест. Любовь всегда представлялась ей радостью
и счастьем, ослепительным солнечным днем - милое заблуждение девушек ее
