Станислав Лем. Лолита, или Ставрогин и Беатриче
Перевел Виктор Коваленин
Перевод выполнен по тексту, опубликованному в журнале "Twrczo", #8, 1962.
Файл взят со страницы Speaking In Tongues/Лавка Языков
http://www.vladivostok.com/Speaking_In_Tongues/lem.htm
I
Одним из самых печальных для меня фактов в литературе является
отсутствие критериев. Они, раэумеется, существуют. Разумеется, есть много
знатоков, которые это мое признание сочтут вздором и, если вообще захотят со
мной дискутировать (в чем сомневаюсь), готоds уничтожить меня подробным
перечислением и объективно выделяемых признаков ценности художественного
произведения, и бесконечно длинного ряда заглавий замечательных и выдающихся
произведений, общее признание которых неоспоримо доказывает, что моя печаль
не имеет под собой никаких оснований. Все это как будто верно. Что ж делать,
однако, если не секрет, что время от времени появляется где-нибудь книга,
разобраться в которой долгое время никому как-то не удается, книга, бродящая
от нздателя к издателю, рукопись, не отличимая в глазах специалнстов от
посредственности или кричащей претенциозности, либо (что, возможно, еще
хуже) книга, изданная где-то, когда-то, но так, будто ее нет, ибо она лежит
мертвым грузом в библиографиях, пока вдруг, по неясному стечению
обстоятельств, не окажется внезапно в центре внимания знатоков и, благодаря
их запоздалому приговору, не начнет свою вторую, а точнее -- первую,
настоящую жизнь?
О первоначальной судьбе выдающихся книг, которые все же входили в
читательский мир, как камень в размякшее болото, говорнтся неохотно,
скороговоркой. А не такими ли были первые шаги книги Пруста, прежде чем она
стала библией рафинированных эстетов? Сразу ли хватило французам блеска,
понимания, вкуса, чтобы разобраться в творчестве Пруста? Почему объемистый
труд Музиля оказался "открытым" как достойный именоваться классикой только
через много лет после смерти автора? Что говорила в свое время критика
рассудительных и объективных англичан о первых повестях Конрада? Кто-нибудь
скажет, что так то оно так, но заслуживает ли это обстоятельство упоминания,
если в конце концов каждый из этих авторов все же получил соответствующее
признание, а его произведения -- популярность; стоит ли рвать волосы над
количеством времени, которое должно было пройти от высказывания художника до
заслуженной его оценки?
Трудно мне с этим согласиться. Ведь книга открывается умному и
чувствующему читателю (о знатоках шла речь!) сразу, говорит ему все, что в
состоянии сказать. И какие таинственные процессы должны еще произойти, чтобы
из уст его вырвался, череэ месяцы или годы, крик восхищения? Чего стоит это
восхищение, прибывающее с таким опозданием? Почему мы должны верить в его
подлннность? И почему то, что было в свое время герметичным, скучным, ничего
не стоящим, либо тривиальным, скандалезным, бесстыдным, наконец, ненужным и
бесплодным, -- становится голосом эпохи, исповедью сына века, новым,
потрясающим нас открытием человека, которого мы не знали?
Все эти вопросы я задавал себе, прочтя "Лолиту" Набокова -- книгу,
которая несколько лет назад была одновременно и событием, и литературным
скандалом. Подробностей о ней я не знаю. Знаю только, что, отвергнутая не
раз американскими издателями как нецензурная, она забрела во Францию, где,
иаконец, ее отважился опубликовать один издатель -- он не был повивальной
бабкой отборных произведений ни в малейшей степени, зато с помощью опытных в
своей области экспертов увидел в этой книге возможность порядочного
скандала. Потом пришла ошеломляющая карьера. Рассудительный английский
издатель (я читал "Лолиту" в издании "Корги Букс") присоединил к этому
изданию еще и антологию хвалебных отзывов, высказываннй известных писателей
и критиков (которых книга почему-то не встретила раньше, когда блуждала по
издательствам!). Их мнение, полное признания, даже энтузиазма, сводится к
тому, что "Лолита" является произведением мирового масштаба, что с
порнографией как таковой она ничего общего не имеет, что она стоит на уровне
"Улисса" Джойса и т.д. Я не пытаюсь дать критический анализ "Лолиты". Я тем
более не правомочен, ибо кроме нее не знаю, собственно, ничего больше из
литературного наследия Набокова, которое, насколько я ориентируюсь,
достаточно велико. Тринадцать его рассказов, которые мне попали в руки год
назад, я прочел с абсолютным равнодушием. То, что он хотел в них сказать,
нисколько меня не задевало. Возможно, это были отличные произведения, и,
говоря об их мимолетности, я признаюсь только в своей художественной
глухоте; но к "Лолите" я не оказался в той же степени глух, отсюда эти
заметки. Не знаю, насколько верно, что это книга "эпохальная", "великая",
хотя некоторые из почтенных знатоков, цитируемых английским издателем,
выводят прозу Набокова от Элиота, Бодлера, Джеймса и Бог знает кого еще. Это
почтенное родство мало меня трогает. Сам Набоков в послесловии к "Лолите"
рассказывает довольио интересные вещи: о том, как долго эта книга
создавалась, как родился ее первый замысел, еще в Париже, в сороковых годах;
тогда это был небольшой рассказ о человеке, который женится на больной
женщине и после ее смерти и неудачной попытки изнасиловать падчерицу коичает
самоубийством; далее Набоков рассказывает, как позднее перенес эту главную
ось интриги в Соединенные Штаты, как насыщал ее мясом реалий Нового Света.
Набоков был, впрочем (благодаря, возможно, собственному опыту, а может -- по
совету доброжелателей) настолько осторожен, что предпослал повести --
фиктивному дневнику -- столь же фиктивное предисловие пера "доктора
философии Джона Рея-младшего". Дневник, представляемый этим доктором
философии, -- якобы воспоминания мужчины, умерщего в тюрьме от инфаркта и
скрывшего свое имя под псевдонимом "Хумберт Хумберт". Всех этих трюков
осторожности все же не хватило, и чтение советов более или менее
доброжелательных редакторов, внутренних издательских рецензий или
откровенных осуждений (всем этим повесть обросла на своем пути от стола до
стола, и все это становится местами не намного худшим "документом эпохи",
чем само произведение -- такая здесь мешанина беспомощности,
псевдонаучности, наконец, бессознательного комизма в оценках) -- чтение
всего этого является превосходным довеском к атмосфере "Лолиты".
Поскольку повесть у нас не издана, то мои заметки (повторяю: нисколько
не носящие характера системного анализа) начну с изложения содержания. Герой
представлен нам как европеец, культурный эстет, без определенной профессии,
умеренный, "не практикующий" анархист, по отцу француз, немного и швейцарец
-- по матери, которая умерла при его рождении. После этого вступления сразу
следует дневниковое повествование о первых эротических переживаниях. С этого
момента с изложением содержания мне придется нелегко. Рассказать, как это
там было, назвать ситуацию своим именем -- это было бы искажением пропорций
и чего-то еще, я бы сказал -- духа этой книги (безотносительно к тому,
соглашусь ли я с ним или отвергну). Объективно представить интригу можно
также языком прикладной психиатрии; из двух зол я предпочитаю
"психиатрический" подход. Так вот, объект, каким является Хумберт, с самой
ранней юности чувствовал влечение к девочкам, -- не к детям, а к подросткам,
что сам он связывает в своей автобиографии с первыми эротическими
переживаниями отрочества. (Не один знаток заявил бы, вероятно, что это
ложная гипотеза, потому что у подавлящего большинства мужчин подобные
контакты не оставляют никаких следов девиации, которая бы на всю жизнь
изменила бы характер эротических переживаний; но речь не об этом). После
опять-таки несчастливого, случайного брака, окончившегося разводом, --
история с оттенком трагикомичности, даже с фарсовой окраской, после острого
разочаровония и стыда, испытанного им, когда беспокоящее его влечение
привело в среду оплачиваемой, профессиональной любви -- герой, получив
небольшое наследство, переезжает в Соединенные Штаты. Здесь опять, после
недолгой интерлюдии, после участия -- случайного, пожалуй -- в научной
экспедиции, после опубликования каких-то там статей он оказывается (по
причинам не совсем ясным -- депрессия, меланхолня) в санаторни. Ту сторону
анормальности героя, которую определяет некий медиум, поддерживаемый
ненормальным его либидо, автор показывает мимоходом, хотя и достаточно
демонстративно, ибо, с одной стороны, мы вндим это "недомогание рассудка"
настолько значительным, что оно приводит его, раз н другой, в лечебницу для
нервнобольных; а с другой cтороны -- настолько слабым, что благодаря своей
интеллигентности Хумберт обманывает врачей, и в его история болезни отмечены
подозрения на гомосексуализм, импотенцию -- но не на то, заботливо от врачей
скрываемое, извращение.
Вылечившнсь более или менее, он оказывается в доме миссис Шарлотты
Хейз, вдовы, которая охотно соглашается сдать ему комнату. Но чувствуя
отвращение к невыносимой атмосфере этого псевдокультурного американского
дома и к самой хозяйке, "плохой копии Марлен Дитрих", говорящей на скверном
французском, он готовится уже съехать, когда вдруг судьба показывает ему
двенадцатилетнюю дочь вдовы. Эта девочка, Долорес, Лолита или Ло, как будет
он называть ее потом в своем отчаянном бреду и столь же отчаянно наяву, --
эта девочка меняет его решение. Он остается в этом американском доме и
начинает вести дневник, в котором дьявольскими взрывами страстного желания и
инфантильными грезами очерчена фигурка двенадцатилетней девочки.
Незначительные и случайные встречи с нею являются единственным содержанием
его существования. Почти катастрофой становится ее выезд в летний лагерь для
девочек. Тем временем мать Лолиты влюбляется в Хумберта. Он, сразу
встревожившись, видя в этом возможность сближения с предметом влечения,
женится. Узнав, что его новая супруга хочет избавиться от Лолиты, отдав ее в
воспитательное учреждение, Хумберт доходит до размышлений над возможностью
"идеальвого убийства", но когда во время купания эта возможность
предоставляется, он не может решиться. Следующая катастрофа -- любящая жена
находит развратный дневник. Драматическая сцена. Пораженный взрывом ужаса и
презрения, Хумберт скрывается от отчаяния и стыда бедной женщины в кухне.
Звонит телефон: его жену -- та бежала к почтовому ящику с письмами,
написанными после фатального открытия, -- сбнл автомобиль.
Тихие похороны и выезд "папы" за "бедной сироткой", которой он пока еще
не сообщает о смерти (нелюбимой, впрочем) матери. Они садятся в машину. Так
начинается сексуальная одиссея по мотелям, туристским кемпингам,
национальным паркам и по всем возможным и невозможным, "достойным обозрения"
местам Штатов. Первая общая ночь. Ничего скабрезного в описании, только шок,
не первый и не последний для этого "извращенца" родом из Европы, когда он
узнает от "дочери", что проблемы пола ей не чужды. Был где-то там, в
девичьем лагере, тринадцатилетний мальчик, ее первый, -- не из любви или
желания, а от любопытства, ибо так сделала, подавая пример, какая-то подруга
Лолиты; а сейчас сама "Ло" соблазняет -- говоря словами Хумберта -- этого
своего "отчима".
Дальнейшие подробности -- не из области физиологии, и даже не из
сексуальной психопатологии, а чисто психологически-бытовые -- начинают
играть главную роль, что делает мою задачу изложения содержания все менее
