Битва началась - оставалось только воплотить идеи в жизнь, но это
казалось Роутону уже мелочью. Он засел за свои записи, сделанные в
университете. Туда были занесены привычки и характеры всех
сотрудников факультета. Он знал, что профессор Фар-рагус - самый
старший из них, что он старый холостяк, живет вдвоем с таким же
старым слугой в маленьком розовом домике в тени больших каштанов,
стоящем в километре от здания Физического факультета. Из
соответствующих рубрик можно было узнать (он слышал это от
студентов), что иметь с профессором дело следует только при
высоком положении барометра, ибо при пониженном давлении он как
подагрик и ревматик мучается от различных болей и становится
совершенно несносным и бесчеловечным. Вообще-то - в этом все
студенты были единодушны - Фаррагус относился к разряду
экзаменаторов-мучителей и обладал прекрасно сохранившимся,
несмотря на возраст, темпераментом холерика.
Взвесив все это, репортер появился возле профессорского домика
около семи утра, неся под мышкой портфель, содержимое которого
было в состоянии распалить даже не особенно буйную фантазию. Там в
удивительнейшем соседстве лежали рядом: второй том "Теории ядерных
сил" Эфферсона и Уэбстера, справочник "Как разводить кур", пачка
жевательного табака, наручники, удостоверение контролера
Водопроводной компании в Милуоки, три карты, кусочек мела, пустое
пластмассовое яйцо, а также очень тяжелый, обернутый грязным
носовым платком сверток, в котором находились резиновая, покрытая
свин-цом перчатка из тех, которыми пользуются рентгенологи, и
герметически закрытый, тоже свинцовый, тюбик с надписью:
"Радиоактивный изотоп йодистого калия - только для употребления в
закрытых лечеб-ных учреждениях".
Вооруженный таким образом, Роутон прибыл в пригород, где стояли
домики университетского городка, прежде всего убедился, что жалюзи
на окнах фаррагусовского дома еще опущены, после чего забрался в
сад и принялся уничтожать яблоки, которые он по дороге срывал с
чрезмерно отягощенных Ветвей, свисающих через забор.
Только он управился с этим здоровым, хотя и несколько однообразным
завтраком, как показался профессор, направляющийся к себе на
факультет, как обычно, в семь тридцать. Это был высокий, худой,
сутуловатый старик; лицо у него было крупное, синеватое, с
обвисшей кожей. Ничего не подозревая, он продефилировал перед
сидевшим в кустах репортером. Когда он исчез из поля зрения,
Роутон выкопал перочинным ножиком небольшую ямку в земле, посадил
в нее несколько яблоневых зернышек и, пригладив волосы, ринулся в
бой, а проще сказать, направился к старому слуге. Этот на первый
взгляд добродушный старичок с роскошными седыми бакенбардами,
великолепно оттенявшими его свежие румяные щеки, медленно
прохаживался по небольшому садику вокруг дома и поливал цветы.
Роутон двинулся к калитке, как крейсер с двойной броней.
- Добрый день, - начал он, перегибаясь через изгородь.
Сейчас он напоминал худого серого кота-забияку, ластящегося к
кому-то.
- Добрый день.
Голубые глазки старого слуги удивленно остановились на чужаке.
- Господин профессор у себя? - спросил Роутон.
- Нет. Пошел на лекции. Он всегда выходит в это время.
- Я имею удовольствие говорить с его братом? Слуга проглотил
наживку достаточно легко. Роутон понял это по жесту, которым
старик отставил лейку.
- Нет... я веду хозяйство господина профессора. А что вы хотели?
Репортер прекрасно знал, что старый слуга до прошлого года был
лаборантом на кафедре физики. Когда из-за преклонного возраста он
уже больше не мог переносить аппараты и помогать профессору во
время демонстраций опытов, Фаррагус, четверть с лишним века
читавший лекции в университете, взял его к себе, предварительно с
великим скандалом выдворив свою экономку. "Профессор - сущая
горчица, - подумал репортер, - а этот старичок - бальзам для ран,
на мое счастье".
- Речь идет о чрезвычайно важном деле, - сказал он громко и
добавил: - Я из Федерального бюро расследований, командирован
госдепартаментом в Вашингтоне.
Слуга поспешно пригласил высокого гостя войти. Спустя минуту в
прелестной небольшой беседке среди цветов Роутон, как это пристало
истинному демократу, уже сердечно беседовал со слугой. Видимо, это
не унижало достоинства Чрезвычайного правительственного
уполномоченного.
- Я, собственно, прибыл, хм, в связи с тем... мероприятием,
которое состоится завтра,- сказал он.- Не знаю, вы в курсе? -
добавил он быстро, разыгрывая недовольство тем, что проговорился.
Старый лаборант разгладил седые бакенбарды.
- В курсе. Я знаю обо всем. У господина профессора нет от меня
тайн. Мы живем бок о бок вот уже семнадцать лет,- добавил он
конфиденциально. Это "мы живем бок о бок" особенно понравилось
репортеру.
- Ну, прелестно. И вы знаете, где будет происходить заседание?
- А как же!
Репортер изобразил недоверие.
- Вам профессор и это сказал? Боже мой, но это же почти
государственная тайна! И вы в состоянии разобраться в столь
сложных вопросах? Хотя... видимо, да... если вы присматриваете за
таким знаменитым человеком, как Фаррагус...
Слуга все нежней гладил седые бачки.
- Оно, конечно... кое-что знаю. При покойном господине ректоре
Ховерье, который читал основы теории относительности... а в то
время это было внове... я был препаратором. Потом, когда к нам
пришел Тарлтон - тот, что сейчас доцентом в Нью-Йорке,- я уже сам
был на кафедре с тремя помощниками. Ну, а через девять лет приехал
мой профессор... тогда еще ассистент. Нервный... ужасно. Обмакнул
мел в чернила и написал на резолюции декана наискосок:
"Не согласен". А ведь ему тогда еще не было и тридцати...
- Зачем в чернила? - спросил репортер, лишь бы что-нибудь сказать:
он слушал одним ухом.
- Не знаю - видно, чтобы получше писалось. Очень способный, так
быстро защитил диссертацию. Я ему помогал. А как читал лекции!
Когда он говорил о матричном исчислении, то даже с других
факультетов студенты приходили, а таких демонстраций, как у нас,
ни у кого не было.
- Ну, да, да, - сказал репортер, даже глазом не моргнув. - А как с
этим открытием профессора? - закинул он удочку.
Рыбка клюнула.
- О, знаете ли, это великое, величайшее дело...
- Что, вам известны подробности? Нет, ни за что не поверю. Ведь
все это очень сложно... Старик скромно улыбнулся.
- А интегральное или матричное исчисление, вы думаете, проще? Но
ведь люди и в этом разбираются. Во время экзаменов ребята, бывало,
меня всегда просили: "Джон, встаньте рядом с дверью и, когда
профессор раздаст задания, подсказывайте... помогите сделать
работы... а то... а того..." Хи-хи-хи... да, да, было, было... но,
но зачем же вы все-таки приехали, если можно спросить? Не станете
же вы ждать профессора?
- Разумеется, нет. Я приехал, видите ли... есть данные...
подозрения, что профессору угрожает некая... опасность.
- Что вы говорите? - испугался старый ла-борант.
- Увы, да. Так я, видите ли, как бы это сказать... разведать, как
и что. На этой конференции не будет никого, кроме ученых, правда?
- неожиданно резко спросил он.
- Нет... профессор говорил, что только одни специалисты.
- От прессы, надеюсь, тоже никого? Эту голь пускать не следует.
- Вероятно, да.
- Дело в том, - сказал репортер, - что за профессором необходимо
установить наблюдение. Он возьмет с собой на заседание какую-
нибудь папку или что-нибудь в этом роде?
- Да... бумаги... наверно, свою работу.
- Я ее-то и имею в виду, - сказал репортер, - это очень важно. А
где машина профессора? Не пойдет же он так далеко пешком?
- То есть как далеко? Вы не знаете города? Ах, правда, вы же
приезжий! У нас нет машины. Профессор машин не любит.
- Мне придется осмотреть дорогу... - сказал как бы про себя
репортер. - Так как же мне туда пройти?
- Куда?
- Ну, на завтрашнюю конференцию?
- Вы не знаете, где Физический факультет? - с нескрываемым
удивлением спросил слуга.
- Ах, да! Столько забот в голове! Знаю, знаю, видел на плане.
Слуга принялся долго и пространно объяснять, рисуя пальцем на
столике, а репортер лихорадочно размышлял.
"Что делать? Сам не понимаю, как мне в голову пришла идея с
госдепартаментом... Теперь придется ехать на этой лошадке, сколько
удастся".
- Простите, - сказал он серьезно, почти угрюмо, - я вижу, что имею
дело с человеком разумным, интеллигентным и что вы осознаете,
какую ценность представляет профессор Фаррагус для нашей отчизны,
поэтому скажу вам все... Нашему департаменту стало известно, что
шпики иностранных держав пытаются слям... пардон, выкрасть плоды
трудов профессора. Самый опасный момент будет завтра, когда
профессор явится на конференцию. Они могут вмонтировать в стену
микрофон, либо подложить бомбу с часовым механизмом, либо при
помощи водопроводных труб впустить некую пластическую
субстанцию...
Репортер неожиданно осекся, так как, болтая, что ему на ум
взбредет, вдруг сообразил, что его собеседник знает физику.
- Поэтому, - быстро покинул он опасную тему, - наш департамент
хотел сначала дать знать профессору обо всем и прислать несколько
человек для охраны в критический момент, но мы опасались, что
профессор недооценит предупреждения. Вы же его знаете... а? Однако
мы не можем допустить, чтобы такому человеку что-либо угрожало, и
поэтому я был послан сюда самолетом со специальными полномочиями.
Хорошо, что я встретил именно вас. Профессор необыкновенный
человек, но очень уж того... нервный, правда?
- Ох, да, - вздохнул слуга, - он очень добрый, но уж если что-
нибудь решит, то на своем настоит, а когда разгневается - не
приведи господь.
- Вот именно. Мы об этом прекрасно знаем. Это наша обязанность.
Так вот, мне необходимо присутствовать на конференции, потому что
я обязан непрерывно следить за профессором, но он не должен об
этом знать. Понимаете?
- Понимаю... - теперь лаборант оттягивал свои бакенбарды и
накручивал их на пальцы. - Оно, конечно, надо бы, но...
- Какие могут быть "но", если речь идет о важном деле! Когда
профессор выйдет завтра из дома?
- В шесть вечера.
- Ага. Ну, конечно, раз конференция начнется в шесть тридцать.
- Нет, в шесть сорок пять.
- Да, да. Я оговорился. Профессор знает своих коллег в лицо,
поэтому я должен укрыться в зале, чтобы меня никто не видел,
понимаете? Я возьму с собой специальный аппарат и автоматический
револьвер, - репортер хлопнул по оттопыривающемуся заднему карману
брюк, в котором лежал футляр от зубной щетки.
- Так, что же нам сделать?
- Вы случайно не знаете кого-нибудь, кто мог бы меня впустить в
зал?
- А, правда! Ну, конечно! - обрадовался слуга. - Конечно, знаю!
Стивенс! Он сейчас старший лаборант в корпусе. Все ключи у него.
Репортер встал.
- Так что же, профессор сегодня после обеда не придет домой?
- Нет... будет у сестры в городе. Вернется только к ночи.
- Прекрасно. В половине шестого я буду тут с машиной и отвезу вас
на факультет, там поговорим с этим, как его? Сти...
- Стивенс, Стивенс. Он был помощником на кафедре еще год назад.
- Вашим подчиненным?
- Ну да.
- Стало быть, я приеду на машине и заберу вас, - повторил
репортер, небрежно встал, приложил пальцы к шляпе и быстро вышел
на дорогу. Слуга удивленно смотрел ему вслед. Такое случилось с
ним впервые в жизни.
Тихо посвистывая, в радужном настроении, репортер доехал автобусом
до города, оплатил в гараже комиссионные за пользование
автомашиной на два часа, выбрал черный как ночь "бьюик" с
компрессором, приказал поставить новое сиденье сзади и поморщился,
увидев в вазочке несвежие цветы; наконец, сунув в зубы
тридцатицентовую сигару, уселся за руль и что было сил погнал за
город.
Опускались первые осенние сумерки, когда тормоза огромной машины
завизжали-перед домиком профессора. Возбужденный ожиданием
