попрошу вас зайти в комнату 67, в фармацевтический пункт. Там вы получите
пилюли эвфруглия; принимать их надо каждые три часа, чтобы нейтрализовать
вредное для вашего организма радиоактивное излучение нашей планеты...
Угодно ли вам светиться во время пребывания на Энтеропии?
- Нет, спасибо.
- Как желаете. Пожалуйста, вот ваши бумаги. Вы ведь млекососущий, не
правда ли?
- В некотором роде.
- Что ж, приятного вам сосания!
Попрощавшись с учтивым служащим, я пошел, как он и советовал, в
резервную мастерскую. В яйцеобразном помещении было, как мне сперва
показалось, пусто. Там стояло несколько электрических аппаратов, а под
потолком брильянтовыми лучами сияла хрустальная люстра, которая, однако,
оказалась ардритом, дежурным техником; он тотчас спустился ко мне. Я сел в
кресло, а техник, развлекая меня разговором, произвел какие-то измерения и
сказал:
- Благодарю, ваш бутон получат все инкубатории на планете. Если во
время смега с вами что-нибудь станется, можете быть совершенно покойны...
мы немедленно доставим резерв.
Я не вполне понимал, о чем он толкует, но многолетние странствия
научили меня сдержанности. Нет ничего тягостнее для обитателей какой
угодно планеты, нежели объяснять чужаку местные обычаи и привычки.
В фармацевтическом кабинете я снова встал в очередь; продвигалась она
очень быстро, и вскоре проворная ардритка в фаянсовом абажуре вручила мне
порцию пилюль. Еще одна мелкая таможенная формальность (я уже не рискнул
положиться на электрический мозг), и с визой в руке я вернулся на верхнюю
палубу.
Тотчас за луной начиналась космотрасса, прекрасно ухоженная, с
большими рекламными надписями по сторонам. Промежуток между буквами
составляет тысячи километров, но при нормальной езде слова мелькают так
быстро, будто читаешь газету. Какое-то время я читал с любопытством,
например: "Охотники! Пользуйтесь только ловецкой пастой МНЯМ!", или:
"Хочешь быть веселым - плюй на осьмиолов!" и т. п.
В семь вечера я приземлился на этотамском космодроме. Голубое солнце
только что зашло. В лучах красного, стоявшего еще довольно высоко, все
вокруг пламенело, словно охваченное пожаром, - необыкновенное зрелище.
Неподалеку от моей ракеты величественно опустился галактический крейсер.
Рядом с его хвостом разыгрывались трогательные сцены встреч. Разъединенные
на долгие месяцы ардриты с радостными восклицаниями падали друг другу в
объятия, а затем все - отцы, матери, дети - соединялись, нежно обнявшись,
в шары, пылавшие на солнце ярким румянцем, и спешили к выходу. Я двинулся
вслед за катившимися в завидной гармонии семьями; тут же за космодромом
была остановка гламбуса, в который я и сел. Экипаж этот, украшенный вверху
золотыми буквами, которые составляют надпись: "ПАСТА РАУС САМА ОХОТИТСЯ!",
весьма схож со швейцарским сыром: в дырках побольше размещаются взрослые,
в маленьких дырочках - детвора. Только я сел, как гламбус тронулся.
Окруженный его кристаллической мякотью, над собой, под собой и вокруг себя
я видел радушно подсвеченные, разноцветные силуэты попутчиков. Я сунул
руку в карман за томиком Бедекера - пора уже было познакомиться с его
указаниями, - но как же я был удивлен, обнаружив у себя в руках выпуск,
посвященный планете Энтевропии, удаленной на три миллиона световых лет от
места, в котором я находился. Нужный выпуск остался дома. Проклятая
рассеянность!
Не оставалось ничего другого, как пойти в этотамское
представительство известного астронавтического агентства "ГАЛАКС".
Любезный кондуктор, к которому я обратился, тотчас остановил гламбус,
указал присоском на огромное здание и на прощанье дружески переменился в
лице.
С минуту я стоял неподвижно, наслаждаясь редкостным видом, какой
представляли собой центральные кварталы города в наступающих сумерках.
Красное солнце только что опустилось за горизонт. Ардриты не знают
искусственного освещения, потому что светятся сами. Проспект Мрудр, на
котором я вышел, переполняло мерцанье прохожих; какая-то молодая ардритка
кокетливо вспыхнула и помигала мне золотистыми полосками под своим
абажуром, но затем - как видно, распознав чужеземца, - смущенно пригасла.
Ближние и дальние здания искрились и разгорались жильцами, которые
возвращались домой; в глубине храмов лучились в молитвенном экстазе толпы
прихожан; в проемах лестничных клеток с бешеной скоростью радужно
переливались дети; все это было так восхитительно, так живописно, что
просто не хотелось уходить, но я боялся, что "Галакс" закроется.
В вестибюле агентства меня направили на двадцать третий этаж, в
провинциальный отдел. Увы, такова печальная, но непреложная истина: Земля
затеряна в мало кому известной, заколоченной досками космической глуши!
Сотрудница, к которой я обратился, потускнела, смешавшись, и
объяснила, что "Галакс", к сожалению, не располагает ни путеводителями, ни
маршрутами для землян, поскольку те посещают Энтеропию не чаще одного раза
в столетие. Взамен она предложила мне руководство для юпитериан,
сославшись на общее солнечное происхождение Юпитера и Земли. Я взял его за
неимением лучшего и попросил зарезервировать мне номер в "Космонии". Я
также записался на охоту, которую устраивал "Галакс", и вышел на улицу.
Неудобство моего положения заключалось в том, что сам я не светился;
поэтому, встретив на перекрестке ардрита-регулировщика, я подошел к нему и
в его свете перелистал полученный справочник.
Как и следовало ожидать, там сообщалось, где можно запастись
метановыми продуктами, куда девать щупальца на официальных приемах, и так
далее. Швырнув руководство в мусорную урну, я остановил проезжавший мимо
эборет и велел ехать в квартал пневмоскребов. Эти великолепные чашевидные
здания уже издалека сверкали разноцветными огоньками ардритов,
предававшихся радостям семейной жизни, а в конторах дивно переливались
яркие ожерелья служащих.
Я отпустил эборет и пошел пешком; когда я с восхищением разглядывал
возвышавшийся над площадью пневмоскреб Главсупа, оттуда вышли двое
сотрудников - должно быть, важные птицы, судя по их особенно яркому блеску
и красным гребешкам вокруг абажура. Они остановились неподалеку, и я
услышал их разговор:
- Пригас обрамленцев уже отменен? - спрашивал один из них, высокий,
весь в орденах.
Второй в ответ посветлел и сказал:
- Нет. Начальник говорит, что мы сорвем план, а все из-за Грудруфса.
Не остается, мол, ничего другого, как переиначить его.
- Грудруфса?
- Ну да.
Первый померк - только его ордена продолжали светиться радужными
венчиками - и, понизив голос, заметил:
- Вот запузырится он, бедолага!
- Пускай пузырится, это ему все равно не поможет. А то порядка
никакого не будет. Не затем столько лет трансмутируют всяких субчиков,
чтобы больше было сепулек!
Заинтригованный, я невольно приблизился к беседующим, но те,
замолчав, отошли. Странно, но лишь теперь до моего слуха стало доноситься
слово "сепульки". Я бродил по тротуарам, стремясь окунуться в ночную жизнь
столичного города, и из перекатывающихся толп до меня все чаще долетало
это загадочное слово, произносимое сдавленным шепотом или же страстно
выкрикиваемое; оно виднелось на рекламных шарах, извещавших об аукционах и
распродажах антикварных сепулек, и в огненных неоновых надписях,
рекламирующих модные сепулькарии. Напрасно силился я понять, что бы это
могло быть; наконец около полуночи, освежаясь курдельными сливками в баре
на восьмидесятом этаже универмага, я услышал в исполнении ардритской
певички шлягер "Ах, сепулька-крохотулька", и любопытство разобрало меня до
такой степени, что я спросил подошедшего кельнера, где можно приобрести
сепульку.
- Напротив, - ответил он машинально, выписывая счет. Потом взглянул
на меня внимательнее и слегка потемнел. - Вы один? - спросил он.
- Да. А что?
- Так, ничего. Мелких нет, извините.
Я отказался от сдачи и спустился на лифте вниз. Действительно, прямо
напротив сияла огромная реклама сепулек; толкнув стеклянную дверь, я
очутился в пустом в эту пору магазине. Я подошел к прилавку и, стараясь
казаться невозмутимым, попросил сепульку.
- Вам для какого сепулькария? - осведомился продавец, спускаясь со
своей вешалки.
- Ну, для какого... для обычного, - ответил я.
- Как это для обычного? - удивился он. - Мы отпускаем только сепульки
с подсвистом...
- В таком случае мне одну...
- А где ваш фуфырь?
- Э, гм... у меня его нет с собой...
- Так как же вы возьмете ее без жены? - спросил продавец, испытующе
глядя на меня и постепенно мутнея.
- У меня нет жены, - неосмотрительно брякнул я.
- У вас... нет... жены? - пробормотал, весь почернев, продавец. Он
смотрел на меня с ужасом. - И вы хотите сепульку?.. Без жены?..
Его колотила дрожь. Как прибитый, выбежал я на улицу, поймал
свободный эборет и в ярости велел гнать в какое-нибудь ночное заведение.
Эборет примчал меня в "Мыргиндрагг". Когда я вошел, оркестр как раз умолк.
Здесь свисало, пожалуй, сотни три с лишним народу. Я протискивался сквозь
толпу, высматривая свободное место; кто-то меня окликнул, я с радостью
заметил знакомое лицо - это был коммивояжер, с которым когда-то я свел
знакомство на Аутропии. Он висел с женою и дочкой. Я представился дамам и
принялся развлекать порядком уже захмелевшее общество, причем время от
времени все поднимались с места, чтобы под ритмичную мелодию покататься по
паркету. Супруга знакомого так горячо меня уговаривала, что в конце концов
и я отвалился выйти на круг; крепко обнявшись, наша четверка покатилась в
зажигательном блистанго. По правде сказать, я все-таки не уберегся от
ушибов, однако не подавал виду и прикидывался восхищенным. Когда мы
возвращались к столику, я задержал коммивояжера и спросил его на ухо о
сепульках.
- Что, что? - переспросил он.
Я повторил вопрос и добавил, что хотел бы купить сепульку. Должно
быть, я говорил слишком громко - висевшие рядом поворачивались в нашу
сторону и смотрели на меня с помутневшими лицами, а мой знакомый в ужасе
сложил присоски.
- Побойтесь Друмы, Тихий, - вы же один!
- Так что же, - выпалил я уже с некоторым раздражением, - значит, я и
сепульку взять не могу?
Эти слова прозвучали в наступившей внезапно тишине. Жена знакомого
без чувств рухнула на пол, он катнулся к ней, а находившиеся поближе
ардриты покатились ко мне, выдавая окраской недружелюбные намерения; в эту
минуту появились три кельнера, взяли меня за шиворот и выкинули на улицу.
Я был вне себя. Остановив эборет, я велел ехать в отель. Всю ночь я
не сомкнул глаз - что-то кололо меня и впивалось в бока; лишь на рассвете
я обнаружил причину: не получив разъяснений от "Галакса", гостиничная
прислуга, наученная горьким опытом обслуживания постояльцев, прожигающих
матрацы до самой сетки, постелила мне на ночь асбест. В утреннем свете
печальные инциденты минувшего дня быстро поблекли. Я с радостью встретил
представителя "Галакса", который в десять часов прибыл за мной в эборете,
полном силков, ведерок с ловецкой пастой и прочего охотничьего снаряжения.
- Вы ни разу не ходили на курдля? - осведомился мой проводник, когда
экипаж уже мчался вихрем по улицам Этотама.
- Нет. Я бы охотно выслушал ваши инструкции... - произнес я с
улыбкой.
Сохранять полнейшую невозмутимость позволял мне огромный опыт охоты
на самую крупную дичь Галактики.
- Я к вашим услугам, - любезно отвечал проводник.
