клянчить проволоку и просить о помощи, вот ради чего я работал по вечерам,
записывая адажио Горского, таскал в темноте аппарат, отвечал на странные
вопросы...
"О_н_ находится там, - подумал я, глядя на здание, сразу на всех
этажах, за всеми стеклами и за этой стеной". И внезапно мне показалось,
что здание смотрит на меня, вернее, из окон выглядывает нечто недвижимое,
громадное, притаившееся внутри. Чувство это сделалось столь сильным, что
хотелось кричать: "Люди! Как можете вы так спокойно ходить, заглядываться
на женщин, нести свои дурацкие портфели! Вы ничего не знаете! Ничего!" Я
зажмурился, сосчитал до десяти и вновь открыл глаза. Машины с визгом
остановились, полицейский переводил через улицу маленькую девочку с
голубой игрушечной коляской, подъехал роскошный "флитмастер", пожилой,
благоухающий одеколоном человек в черных очках вышел из машины и
направился в сторону главного входа.
"Видит ли он? Каким образом?" - размышлял я, и, непонятно почему, это
показалось мне тогда самым главным. Тут что-то кольнуло меня в сердце - я
вспомнил Хардена. "Подходящая парочка друзей! Какая гармония! А я -
круглый идиот!" Неожиданно вспомнилась проделка с металлом Вуда. С минуту
я испытывал злобное удовлетворение, потом - страх. Если он обнаружит, то
будет преследовать меня? Гнаться за мной? Каким образом?
Я бросился к станции метро, но когда обернулся и издалека еще раз
посмотрел на великолепное здание, у меня опустились руки. Я знал, что
ничего не могу сделать, каждый, к кому подойду, попросту высмеет меня,
примет за несмышленого щенка, у которого мутится в голове. Я уже слышал
голос Эггера: "Начитался разных сказок, и вот вам, пожалуйста..."
Потом спохватился, что после полудня надо зайти к Хардену. Постепенно
мною овладевала холодная ярость. Слова складывались в фразы - я скажу ему,
что презираю его, пригрожу, что если он осмелится вместе со своим "другом"
что-либо замышлять, строить какие-либо планы... - о чем, собственно, они
мечтали?
Я стоял перед входом в метро и не отрываясь смотрел на далекое
здание. Вспомнил швейцара в серой ливрее и выбритого чиновника, и внезапно
все показалось мне абсурдным, нереальным, невозможным. Я не мог выставить
себя на посмешище, поверив одинокому и несчастному от одиночества чудаку,
который создал воображаемый мир, какого-то всемогущего друга, рисовал по
ночам запутанные, бессмысленные схемы.
Но кто же в таком случае играл на трансформаторе адажио
Дален-Горского?
Ну хорошо... Он существовал. Что он делал? Вычислял, переводил, решал
математические задачи. И в то же время наблюдал за всеми, кто к нему
приближался, и изучал их, пока не выбрал того, кому смог довериться.
Тут я очнулся перед распахнутыми воротами, в которые въезжал
грузовик. Только теперь я понял, что не спустился в метро, а прошел по
улице к задней стороне громадного здания. Я перебирал в памяти людей, к
которым мог бы обратиться, - но никто не шел на ум. С чего начать?
Вспомнив слово "конъюгатор", которым Харден назвал аппарат, я снова
машинально двинулся вперед. Cоnjugo, conjugare связывать, соединять - что
бы это значило? Что с чем хотел он соединить? А может, войти к Хардену и
захватить его врасплох, ошеломить, бросить ему в лицо: "я знаю, кто ваш
друг!" Как он поступит? Кинется к телефону? Испугается? Бросится на меня?
Вряд ли. Но разве знал я, что могло быть невозможным во всей этой истории?
Почему в бетонированном подвале он задал мне тот вопрос? Харден не сам его
выдумал, за это ручаюсь головой.
Так я блуждал около часа, временами почти вслух разговаривая сам с
собой, придумывал тысячи вариантов, но ни на что не мог решиться. Миновал
полдень, когда я поехал в городскую библиотеку, набрал гору книг и уселся
под лампой в читальне. Но, начав перелистывать злосчастные фолианты,
понял, что это бесполезное занятие - вся наука о системах и соединениях
электронных мозгов была бессильна мне помочь. Скорей здесь нужна
психология - подумал я и отнес книги дежурному. Тот посмотрел на меня
искоса: я не просидел за книгами и десяти минут. Мне было все равно. Домой
идти не хотелось, не хотелось никого видеть. Я старался подготовиться к
встрече с Харденом. Был уже второй час, и пустой желудок давал о себе
знать. Я пошел в закусочную-автомат и стоя съел порцию сосисок. Вдруг мне
стало смешно - как все это бессмысленно. Желатин в чашечках - кто-то
должен был его есть? И предназначался ли он вообще в пищу?
Было почти четыре, когда я позвонил у дверей Хардена. Я услышал шаги
и впервые понял: меня более всего угнетает то, что я должен относиться к
Хардену, как к противнику. В коридорчике было темно, но с первого же
взгляда я рассмотрел, как выглядит Харден. Он стал ниже ростом, сгорбился.
Словно постарел за ночь. Харден никогда не казался слишком здоровым, а
сейчас походил на библейского Лазаря: ввалившиеся щеки, под опухшими
глазами - синяки, шея под воротником пиджака забинтована. Он впустил меня
без единого слова.
Я неторопливо прошел в комнату. На спиртовке шипел чайник, пахло
крепким чаем. Харден говорил шепотом, он сообщил, что, вероятно, простыл
вчера вечером. И ни разу не взглянул на меня. Подготовленные заранее
тирады застревали в горле, когда я смотрел на него. У Хардена так тряслись
руки, что половину чая он разлил по письменному столу. Но даже не заметил
этого, сел, закрыв глаза, и двигал кадыком, точно не мог вымолвить ни
слова.
- Простите меня, - произнес он очень тихо, - все обстоит иначе... чем
я думал...
Я видел, как тяжело ему говорить.
- Я рад, что познакомился с вами, хотя... но это не в счет. Я не
говорил, а может и говорил, что желаю вам добра. По-настоящему. Это
искренне. Если я что-либо скрывал или притворялся, и даже... лгал... то не
ради себя. Я считал, что обязан это делать. Теперь... вышло так, что мы
больше не должны видеться. Так лучше всего - только так. Это необходимо.
Вы молоды, забудьте обо мне и обо всем этом, вы найдете... впрочем, я зря
это говорю. Прошу вас забыть даже мой адрес.
- Я должен попросту уйти, да? - Мне трудно было говорить - так
пересохло во рту. Все еще с закрытыми глазами, обтянутыми тонкой кожей
век, он кивнул головой.
- Да. Говорю это от всего сердца. Да. Еще раз - да. Я представлял
себе это иначе...
- Быть может, я знаю... - отозвался я. Харден склонился ко мне.
- Что?! - выдохнул он.
- Больше, чем вы думаете, - окончил я, чувствуя, как у меня начинают
холодеть щеки.
- Молчите! Пожалуйста, ничего не говорите. Не хочу... не могу! - с
ужасом в глазах шептал Харден.
- Почему? Вы ему скажете? Побежите и тут же скажете? Да?! - кричал я,
срываясь с места.
- Нет! Не скажу ничего! Нет! Но... но он и так узнает, что я сказал!
- простонал он и закрыл лицо.
Я замер, стоя над ним.
- Что это значит? Вы можете мне все сказать! Все! Я вам помогу.
Несмотря... на обстоятельства, опасность... - бормотал я, не зная, что
говорю.
Он судорожно схватил меня, стиснул мои пальцы холодной как лед рукой.
- Нет, прошу вас не говорить этого! Вы не можете, не можете! - шептал
он, умоляюще глядя мне в глаза. - Вы должны обещать мне, поклясться, что
никогда... Это иное существо, чем я думал, еще более могущественное и...
но не злобное! Просто иное, я этого еще не понимаю, но знаю... помню...
что это - великий свет, а такое величие смотрит на мир по-иному... Только
прошу, обещайте мне...
Я старался вырвать руку, которую он судорожно сжимал. Блюдце, задетое
нами, упало на пол. Харден наклонился одновременно со мной, он был
проворней. Бинт на шее сдвинулся. Я увидел совсем близко синеватую
припухлость, покрытую рядами капелек запекшейся крови, словно кто-то
наколол ему кожу иглой...
Я отступил к стене. Харден выпрямился. Взглянув на меня, он судорожно
затянул бинт обеими руками. Его взгляд был страшен - какую-то долю секунды
казалось, что он бросится на меня. Харден оперся о письменный стол, обвел
взглядом комнату и уселся со вздохом, звучавшим как стон.
- Обжегся... на кухне... - сказал он деревянным голосом. Я молча шел,
точнее, отступал к двери. Харден смотрел на меня тоже в молчании. Потом
вдруг вскочил и настиг меня у порога.
- Хорошо, - задыхался он, - хорошо. Можете думать обо мне что угодно.
Но вы должны поклясться, что никогда... никогда...
- Пустите меня, - сказал я.
- Дитя! Сжальтесь!
Я вырвался из его рук и выбежал на лестницу. Я слышал, что он бежит
за мной, потом шаги утихли. Я дышал, как после утомительного бега, не
зная, в каком направлении иду. Я должен был освободить Хардена. Я ничего
не понимал, решительно ничего, теперь, когда должен был понимать все.
Сжималось сердце, когда мне снова слышался звук этого голоса, когда я
вспоминал его слова и его ужас.
Я пошел медленней. Миновал парк, потом вернулся и вошел в него. Я
сидел на скамейке у пруда, голова разламывалась. Теперь я вообще не думал
- казалось, что вместо мозга мне вложили в голову свинцовую болванку.
Потом бесцельно бродил некоторое время. Уже смеркалось, когда я
возвращался. Внезапно, вместо того, чтобы идти прямо, я свернул у ворот
Хардена. Проверил содержимое карманов - оказалось лишь несколько мелких
монет, на три поездки на метро. На дворе было уже темно. Я посмотрел на
крыло дома и сосчитал окна; у Хардена горел свет, значит он был дома. Еще
был. Мне не следовало ждать - он легко заметил бы меня в автобусе. Я
поехал один на площадь Вильсона.
Когда я выходил из метро, зажглись фонари. Громадное здание было
погружено во тьму, только на крыше горели красные огни, предостерегавшие
самолеты. Я быстро нашел длинный забор и ворота. Они были приоткрыты.
Ветер гнал редкие клочья тумана, видимость была хорошая - в свете фонаря
белели свежевыструганными досками стены гаражей на противоположной стороне
двора. Я направился туда, стараясь держаться в тени. Никто не встретился.
За гаражами тянулись котлованы, прикрытые досками, дальше - леса у задней
стены небоскреба. Я бросился бежать, чтобы побыстрее скрыться в лабиринте.
Дверь пришлось искать почти на ощупь, настолько было темно. Я нашел ее,
но, желая удостовериться, нет ли тут другого входа, добрался, перелезая
через стропила и проползая под ними, до конца лесов.
Другой двери не оказалось. Я вернулся назад, потом отошел в сторону и
прислонился к стене в углублении между стропилами. Передо мной был
достаточно широкий просвет, сквозь который виднелась часть двора,
освещенного в глубине фонарем. Там, где я стоял, царил полный мрак. От
двери меня отделяли каких-нибудь четыре шага. Так я стоял и стоял, время
от времени поднося часы к глазам, и старался представить себе, как
поступлю, когда придет Харден, - в том, что он придет, я почти не
сомневался. Я уже начинал зябнуть, переминался с ноги на ногу. Хотелось
подслушивать у дверей, но я не решался, боясь быть застигнутым врасплох. К
восьми часам я был сыт ожиданием по горло, но все-таки ждал. Неожиданно
послышался хруст, словно кто-то раздавил каблуком обломок кирпича, а
минуту спустя на фоне светлого проема показался сгорбленный силуэт в
пальто с поднятым воротником. Он вошел боком под леса, таща за собой
что-то тяжелое, бренчавшее, как металл, обмотанный тряпками, и положил
свою ношу у дверей. Я слышал его тяжелое дыхание, потом он слился с
темнотой; заскрежетал ключ, скрипнула дверь. Я скорее почувствовал, чем
увидел, как он исчез внутри, волоча за собой принесенный мешок.
