Проснулся дед Кузя в полдень и сразу обнаружил, что спал почему-то
не в сарайчике, а на диване в библиотеке Дома культуры. Рядом
громоздилась изрядная стопка научных книг, поверх которой лежали его
очки. Все могло быть, мог он сдуру и на службу примчаться с утра
пораньше, и доклад для академиков готовить, мало ли что взбредет на ум
трезвому человеку, - но откуда взялись очки?! Старик доподлинно знал,
что оставил их в избе, у снохи на комоде, и вчера вечером, прежде чем
выйти на минутку во двор, подумал еще: "Не забыть бы очки-то". Ломая
голову над этим странным обстоятельством, дед Кузя поднялся с дивана -
и вдруг ощутил приятную тяжесть в карманах пиджака. А было это не что
иное, как она самая - две непочатые бутылки. Мысли старика вовсе
перепутались: да уж не нарушил ли он зарок, данный сельсовету и лично
председателю Афоньке, и не пригрезились ли ему по пьянке приключения с
чертями и конгрессом? Факты, которые держал он в руках, неопровержимо
свидетельствовали в пользу этой гипотезы, и все-таки старику ничего
такого крамольного не припоминалось.
Чтобы рассеять сомнения, поспешил он домой, потому как только герр
Штюкк, один во всем мире, мог успокоить его. Но герра Штюкка в
сарайчике не оказалось, зато блюдце с молоком и цепочка оставались на
месте. Однако ни блюдце, ни цепочка сами по себе не могли служить
сколько-нибудь убедительным доказательством проведения в Баклушах
крупного международного конгресса. А следовательно, все это
примерещилось ему опять же на почве алкоголизма.
Но, проверив свое самочувствие, дед Кузя не обнаружил ни головной
боли, ни жажды, ни желания "подлечиться". Примета была верная, стало
быть, зарок он не нарушил, а необъяснимые на первый взгляд
происшествия объяснялись просто: нечистая сила в лице герра Штюкка
сыграла с ним злую шутку, - так что впредь надо держать ухо повострее.
Придя к такому выводу, дед Кузя уже без сожаления прихватил обе
поллитровки, перелез в огород к куму Лексею и подсунул их в огуречную
грядку, с которой они, бывало, воровали огурчики на закуску и которую,
он знал, кум Лексей непременно посетит в скором времени, - пусть же
будет ему сюрприз.
Избавившись от соблазна, старик направился в избу и нашел там, у
снохи на комоде, еще одно подтверждение своей правоты: очки, вторые
очки, точно такие же, как в кармане.
Сомнений не оставалось - разве без помощи нечистой силы достанешь
в наше время очки?!
На этом дед Кузя окончательно успокоился и взялся у себя в
сараюшке за настрой удочек, причем вместо крючков, грузила и поплавков
испытывал разного рода петли. Потом, осмотрев ременный ошейник, из
которого герр Штюкк преспокойно вытащил свою рогатую голову, разрезал
старую консервную банку, чтобы смастерить ошейничек похитрее. За этим
занятием и застала его старуха.
- Чего опять тутока шебутишься, не пообедамши? - спросила она,
принюхиваясь.
- Да вот, блесну делаю, - не сморгнув соврал дед Кузя. - Думаю
завтра утречком на рыбалку пойтить. Хорош клев ожидается.
На этот раз герр Штюкк был привязан надежно и сбежать не мог. Но,
памятуя о прошлых чертячьих проделках, дед Кузя изо всех сил старался
не уснуть - и все-таки закемарил.
Проснулся он от щекотки в ухе. Спросонья показалось, будто в ухе у
него заблудился клоп. Открыл глаза - возле подушки, пригорюнившись,
сидел Лопотуша и сосредоточенно щекотал деда Кузю соломинкой. - Сгинь,
нечисть! - прикрикнул на него старик. Но Лопотуша не сгинул, только
поежился. У кровати, свернувшись клубочком, лежал мрачный герр Штюкк,
не спал.
- Кузьма Никифорович, отпустите иностранца, - нервно скомкав
соломинку, попросил Лопотуша преры-вающимся голосом.
- А ты кто такой будешь, чтобы мне указывать?
Собственно, вопрос был чисто риторический, но простодушный
Лопотуша не понял этого.
- Да тутошний я, баклушинский. В домовых живу у Бахтеевых.
- Ну так и пошел отседова, - подвел итог дед Кузя, поворачиваясь
на другой бок.
- Никак невозможно мне уйти, Кузьма Никифорович, - не унимался
Лопотуша. - Вы только подумайте, герр Штюкк иностранец, личность,
можно сказать, неприкосновенная, делегат конгресса, член исполкома,
магистр ордена. Это же международный скандал, Кузьма Никифорович! Мы
же гарантии дали, как мы теперь на ихнюю ноту отвечать будем?
Опозорите вы на весь мир нашу деревню...
- Туда же еще, рассуждает о позоре! А ты скажи мне, сукин ты сын,
кто это прошлой ночью почем здря поносил перед иностранцем нашу
деревню?
- А кто в иностранную газету попал, когда свою законную старуху
обозвал ведьмой? - нашелся Лопотуша.
- Ну и кто же? Кто?
- Да вы, Кузьма Никифорович, вы, кто же еще!
Дед Кузя потерял дар речи от неожиданности - так ярко вдруг
предстала перед ним та давняя сцена, когда он поскандалил возле
магазина со старухой, канючил у нее бутылку и нехорошо обозвал в
присутствии какого-то ухмыляющегося иностранца в клетчатых штанах.
- Н-да, возможно, не помню, - пробормотал он смущенно. Но тут же,
наткнувшись взглядом на угрюмо слушавшего разговор магистра ордена,
сказал строго: - А Герштюка не отпущу, для дела нужен, значица. Все,
проваливай, любезный, аудиенция окончена.
Но Лопотуша не собирался проваливать.
- Ну зачем вам, Кузьма Никифорович, заграничный черт? Одна морока
с ним. Он и обычаев-то наших не знает, ничего по дому делать не
сможет, зачем вам такая обуза? Возьмите меня взамен, до конца дней
верой и правдой служить буду - и вам, и вашим детям, и вашим внукам.
- У меня, поди, свой домовой есть? - неуверенно намекнул старик. -
Вы же там толковали, на своем конгрессе, что в каждом доме...
- Был, Кузьма Никифорович. Был, да копыта откинул ваш домовой.
Царствие ему небесное, уж три года как преставился кум Суседушко,
отравили вы его своими испарениями. Отмучился, сердешный.
- А ты вот напрашиваешься, не боишься отравиться?
- Да уж не сладко у вас жить, Кузьма Никифорович, совсем не
сладко. Видите, на какие жертвы иду заради предотвращения
международного конфликта. Отпустите иностранца, достаток и благодать
обеспечу в вашем доме.
- Оно конечно, - раздумчиво произнес дед Кузя, скребя ногтем
щетину на подбородке, - не худо бы порядок навести, полная разруха
образовалась в избе через мою постоянную занятость. Но тут дело
государственной важности. Даже всемирной. А потому, приятель, приношу
свое личное благополучие в жертву общественному долгу и Герштюка не
отдам.
- Господи, на что он вам нужен?!
- А вот возьму отпуск по службе, продам осенью картошку да катану
в Москву, прямо в Академию наук. Пущай там ученые с вашим Герштюком
разбираются и сообща решают проблемы, какие вы, чертово семя, по
недоумию своему взялись без помощи людей решать.
Тут герр Штюкк, до сих пор молчавший, вскочил на ноги, стукнул
копытцами и завопил:
- Он меня погубить хочет!
- Не волнуйтесь, коллега, - успокоил его Лопотуша. - Даю слово,
так или иначе все уладится.
- Так или иначе!" Вот именно: так или иначе, - захныкал зарубежный
гость.
- Вы же высокообразованный, высококультурный человек, Кузьма
Никифорович, - пышным штилем начал Лопотуша. - Неужели вы не
понимаете, что таким путем не только ничего не добьетесь, но и все
наши задумки на корню загубите? Ведь конгресс не шуточки, конгресс
мудрое решение принял. Учтите, на весы положено будущее человечества,
и теперь это будущее в ваших руках, Кузьма Никифорович. А вы говорите
- в академию! У них, у академиков, совсем другие взгляды на жизнь. И
цели совсем другие. Вы думаете, они заинтересуются проблемами, которые
решал конгресс? Черта с два! Они заинтересуются, к какому семейству
отряда парнокопытных принадлежит герр Штюкк, вот чем они
заинтересуются...
- Они меня препарировать будут! - содрогнулся герр Штюкк и вдруг
упал на колени. - Ради всех святых, отпустите меня, мистер Лыков!
Это было уж слишком.
- Цыц вы, нехристи! - прикрикнул дед Кузя. - Только спать мешаете
своим бормотаньем. Сейчас как перекрещу обоих!
Герр Штюкк и Лопотуша испуганно притихли, а дед Кузя отвернулся к
стене, натянул на голову одеяло и уснул сном праведника.
Проснулся он далеко за полдень. Ни Лопотушей, ни герром Штюкком
даже и не пахло. Толстая железная ножка кровати, за которую он
привязал на рассвете черта, была согнута в дугу, а сам герр Штюкк
удрал вместе с цепочкой, свободно сняв ее с ножки. На том месте, где
еще совсем недавно сидел рогатый член чертячьего исполкома, лежала
записка с магическим словом "Аufwiedersehen!".
Деду Кузе сделалось дурно, сердце так и уходило, так и
проваливалось в пятки. "Одно из двух: али диабет, али миокард", -
подумал старик и рухнул без чувств.
С тех пор прошло два года.
Дед Кузя окончательно бросил пить, и никто ни разу не видел его
навеселе, даже по воскресеньям. В доме воцарился мир и достаток.
Старуха была довольна, и сын со снохой жили душа в душу, и Нютка стала
учиться лучше, в кружок кройки-шитья записалась, и Петька остепенился,
взялся кой-какую работу по дому делать, крышу починил и забор новый
поставил. По праздникам большой семейный стол ломился от снеди, и
бутылка появлялась, и новый мотоцикл с коляской купили недавно и
телевизор справили, и холодильник, а все равно женег до зарплаты почти
всегда хватало. Так что соседи и родня, кроме кума Лексея,
нарадоваться не могли на такое неожиданное процветание Лыковых. Да
только нелегко досталось это благоденствие деду Кузе. Особенно первое
время ходил он мрачнее тучи: чувствовал камень на душе. Не раз, когда
никого не было дома, шуровал он кочергой за печью, шарил что-то в
подполе и на чердаке, даже крысоловку в сельпо купил и настораживал по
ночам, однако никаких крыс в нее не попалось.
Пострадал от такого поворота событий и председатель сельсовета
Афонин. В первые месяцы трезвости дед Кузя хвостом ходил за ним и
ежедневно приставал с устными заявлениями о том, что никакая другая
сила, кроме самого человека, не поможет человечеству найти правильный
выход из создавшегося положения, и упорно требовал, чтобы Афонин
составил ему мотивированное письмо в "Объединенную Нацию" по крайне
важному для рода человеческого вопросу, так как сам дед Кузя хотя и
читал довольно бегло, писать не умел, кроме как расписываться.
Но поскольку Афонин на устные заявления старика не реагировал, а
требование составить письмо игнорировал, дед Кузя взялся
самостоятельно изучать иностранный язык, чтобы осенью, продав
картошку, лично катануть в Объединенную Нацию и произнести там
мотивированную речь на иностранном языке. Свои науч-ные занятия дед
Кузя вовсе забросил, ночи напролет, сидя в библиотеке Дома культуры,
твердил заграничные выражения и, видимо, изрядно преуспел в этом деле,
потому как ни односельчане, ни приезжавшие в деревню иностранцы не
понимали из его разговоров ни слова.
Однако по мере овладения богатствами заграничной лексики дед Кузя
все больше успокаивался, камень на душе таял, ответственность за
судьбы человечества все меньше тяготила старика, и в конце концов
пришел дед Кузя к резонному выводу, что весь этот конгресс и связанная
с ним чертовщина - не что иное, как вполне научная галлюцинация,
пригрезившаяся ему на почве злоупотребления. Впрочем, выходя по
вечерам на двор, он все же по привычке настораживал ухо - не
послышится ли со стороны сарая знакомый говорок. Но думал уже не о
чертях, а о том, что пора бы с помощью Афонина организовать в Баклушах
