Борис Лапин
Конгресс
Что ж вы, черти, приуныли?
Из песни
Прежде чем отправиться к себе в Дом культуры, дед Кузя, или, по
паспорту, Кузьма Никифорович Лыков, выскочил на минутку на двор -
поглядеть, как погода и не собирается ли дождь.
Было что-то около половины двенадцатого. Располневшая луна висела
над избой кума Лексея, где-то далеко-далеко тарахтел трактор, лениво
перебрехивались собаки, да изредка доносил ветерок девичьи частушки
под гитару. Стоял обычный вечер современного колхозного села. Вот
тут-то и случилось это самое - дед Кузя увидел черта.
Черт сидел на крыше сарая, свесив ноги и хвост, и грелся в теплых
лучах луны. Это был самый настоящий черт, черный, как сажа, с зелеными
кошачьими глазами, с маленькими рожками и аккуратными копытцами.
Правда, был он невелик, не больше валенка, но во всем остальном
абсолютно настоящий. Дед Кузя успел разглядеть, что физиономия у черта
преунылая и глаза грустные, но тем не менее не вызывало сомнений, что
в данный конкретный момент черт вполне доволен жизнью. Нежась в лучах
ночного светила и ловко вылавливая лапкой блох из-под мышки, он даже
мурлыкал от приятства.
Все это дед Кузя схватил разом, мгновенно, потому что в следующий
миг рука его сама собой коснулась лба, он осенил себя крестным
знамением - и черт сгинул, будто его и не было.
- Тьфу, тьфу, тьфу, нечистая сила, - трижды сплюнул в сердцах
старик. - Всю жисть, можно сказать, пил, и никогда никаких чертей не
мерещилось, а тутока трех дней не прошло - и на тебе! Вот до чего
довела человека трезвенность!
С невеселой этой мыслью присел дед Кузя на крылечко, чтобы путем и
не торопясь сообразить, как же дошел он до такого состояния.
Припомнились ему три последних дня, когда он бросил пить, три дня,
длинные, как целая жизнь. Все эти дни чувствовал себя дед Кузя
каким-то не таким, И сам он был какой-то не такой, и люди вокруг
какие-то не такие, и деревня выглядела не так, и даже время двигалось
весьма относительно. Дед Кузя склонялся к мнению, что случилось с ним
одно из двух: либо аберрация, либо конвергенция, и что из двух зол
хуже, еще неизвестно. А все началось с этого зануды Афонина,
председателя сельсовета. Вот прилипчивый человек, одно слово - банный
лист! "Бросай-ка, - говорит, - пить, Кузьма Никифорыч, ты у нас
как-никак ветеран труда, не к лицу тебе деревню позорить". И уж так
они его обрабатывали на сельсовете: и увещевали, и уговаривали, и
стращали, и срамили всем скопом. Тыкали в глаза иностранцами, которые
чуть не каждодневно наезжают в их пригородную деревню на экскурсии;
грозились в Москву выслать на перевоспитание, как закоренелого
алкоголика; укоряли, что, дескать, семья у него через эту самую водку
разваливается, и разные другие комментарии высказывали. Дед Кузя
держался до конца, хотя голова его трещала еще со вчерашнего и в
глотке пересохло. Но разве одному против мира устоять? Опять выскочил
Афонька. "Мы тебя, - говорит, - Кузьма Никифорыч, ежели не пресечешь в
корне, от интеллектуальной работы отстраним и перебросим на склады".
Тут уж дед Кузя струхнул. Известное дело, склады - разве это работа
для умственного человека? Встал он да и ляпнул с перепугу: "Ладно,
значица, с ентого самого момента ни-ни. Завязываю, значица, отсюдова
следует, капли в рот не возьму. А кто увидит, плюнь мне в рожу по
собственной инициативе".
И с тех пор во рту у деда Кузи действительно росинки не побывало,
хотя поначалу все нутро натурально переворачивалось и горело синим
огнем, а теперь вот еще и умственные сдвиги начались. Но хошь не хошь,
а дал слово - держи. Будучи уже каким-то не таким, каким знал себя
шесть десятков лет и каким знала его деревня, начал дед Кузя
примечать, что и с объективным миром творятся нелады. Допрежь всего
изменилось пространство. Кривые улицы, по которым никак, бывало, не
пройдешь, не наткнувшись на плетень, подозрительным образом
выпрямились; ежели раньше любая дорога шла под гору, теперь стала
ровной; ежели магазин всегда был под боком, теперь оказался у черта на
куличках, аж на другом конце деревни. Такие же несуразицы происходили
и со временем. Ежели, допустим, добрые карманные часы деда Кузи
показывали двенадцать, то будильник на комоде у снохи оттикивал
полпервого, ходики с кукушкой у кума Лексея куковали на всю округу час
дня, а транзистор младшего сына Петьки передавал из Москвы только семь
тридцать утра!
Дед Кузя высморкался, раздумывая о творящихся на свете чудесах,
поглядел на луну, которая наполовину уже зашла за трубу кума Лексея, и
тихонько заговорил вслух.
- Оно конечно, чудесов как таковых не бывает, любой, значица,
еффект можно объяснить по-научному. Вот, скажем, с деревней - так
очень даже просто. Одно из двух: али искривление пространства, али
коллапс вселенной. Опять же с часами - али теория относительности с
ними произошла, али парадокс Эйнштейна. Что, не верите? Был такой
ученый, Альберт Эйнштейн, башкастый мужик, скажу я вам. Надоела тебе,
допустим, собственная единоутробная старуха хуже горькой редьки - не
беда. Садись себе в суп-световую ракету - и фьюить! А когда вернешься
через недельку, молодой да красивый, твоей старушенции уж и след
простыл, на Земле сто лет миновало. Отсюда следует - женись обратно на
любой молодке, все законно, ни один облакат не прискребется. Вот какую
штуковину изобрел ентот самый Эйнштейн. Голова был, не чета нашему
Афоньке. Но это еще что, тут и удивляться-то нечему. А вот недавно
изобрели в одной загармоничной стране такую амальгаму - слов нету. То
есть, значица, мужик теперь вовсе без надобности. В расход мужика
можно пущать. Али на тягло переводить. Захочет теперь баба детеныша
иметь, очень просто - цоп у себя из мягкого места одну всего клетку и
давай ее, енту клетку, нянчить - робенок вырастает. Теперича не токмо
где - в нашей деревне этот еффект практически внедряется. А откель,
думаете, у Нюрки Лоншаковой, у вдовы-то, двойня взялась? Во какие дела
на белом свете творятся, а вы говорите... Но тут хватился дед Кузя,
что он нынче не пьян и находится не в скверике у магазина и не у кума
Лексея, а у себя на дворе и корешков-слушателей вокруг нет, а потому
смутился и захлопнул рот.
Да, так, кроме неладов с пространством-временем, которое дед Кузя
еще мог как-то объяснить, обнаружил он в эти три дня вовсе
необъяснимые нелады в собственном доме.
Оказывается, дома-то у него не полный порядок и процветание, как
он всегда думал, а действительно идейный разброд. Мало того, что
старуха стала нервная да болезненная на почве алкоголизма деда Кузи,
так и сын со снохой постоянно цапаются, Нютка на второй год осталась,
а Петька, стервец, вовсе от рук отбился и тоже зашибать стал. И уж
корову, старуха сказала, продали, и мотоциклу, а все денег до зарплаты
не хватает. Вот какие дела. Тут уж дед Кузя, как ни перебирал свой
обширный научный багаж, как ни перетряхивал эрудицию, ничего объяснить
не мог, и оттого делалось ему еще горше. А надо сказать, был дед Кузя
в деревне Баклуши крупнейший специалист по части теоретической физики,
молекулярной генетики, нейрофизиологии, астронавтики и телепатии.
Обычно после того, как третий или четвертый раз выходило у них с
корешками по полбаночки на троих, дед Кузя закатывал возле магазина
такую антирелигиозную пропаганду, что мужики мух ловили разинутыми
ртами, а женщины и вовсе за версту обегали. И при всем при том Кузьма
Никифорович Лыков ни университетов, ни академиев не кончал, а кончал
только "курсы БСН", как он их называл, не расшифровывая, впрочем, что
"БСН" означает "борьба с неграмотностью". Глубокие же знания он
приобрел исключительно без отрыва от производства, то есть работая
ночным сторожем при Доме культуры, где имелась очень даже неплохая
библиотека.
Охраняя по ночам вверенный ему объект, восседал дед Кузя с очками
на носу в уютном кресле, жег до утра настольную лампу под зеленым
абажуром и почитывал в свое удовольствие "Фейнмановские лекции по
физике", ученый журнал "Знание - сила", сочинения Нильса Бора и почти
все понимал. Известное дело, в ученых этих трудах без поллитры не
разберешься, но дед Кузя заранее принимал меры - и даже удивлялся, как
складно написано.
Работу свою дед Кузя ценил, недаром и пить-то бросил только под
угрозой переброски на склады. Да и то, где еще найдешь в Баклушах
другую такую умственную работу? А главное - библиотека Дома культуры
позволяла ему всегда быть в курсе новейших открытий и гипотез,
держаться на уровне и выступать с публичными лекциями перед
населением, что, собственно, и составляло цель жизни старика, а если
он и выпивал иногда - так только для храбрости...
Тяжко вздохнув, поднялся дед Кузя с крылечка. Пора было идти на
службу, и без того, пока он тут прохлаждался, луна уже выкатилась по
другую сторону трубы кума Лексея.
- Вынудил-таки... - пробормотал себе под нос старик. - Складами
застращал. До чего же занудная личность этот Афонька! Довел человека
до полной катаклизмы, черти на почве трезвости мерещутся. Тьфу,
нечистая сила! Сгинь, сгинь! И надо же было поддаться ихней агитации,
бросить навовсе...
Старик осекся и замер. Откуда-то сверху, со стороны тусклых
звездочек, донесся до него странный скрипучий голос с иностранным
акцентом.
- Душевно рад, коллега! Греться на солнышке изволите, хо-хо-хо! -
ответил ему другой голос, какой-то ватный, бесформенный, но на этот
раз явно русский.
- Есть еще время до открытия, присаживайтесь, отдохните, -
пригласил хрипловатый и скрипучий. По отсутствию интонаций и наличию
едва заметного акцента дед Кузя, наметанный в дружественных связях,
безошибочно признал во владельце этого голоса иностранца и беспокойно
огляделся вокруг, никого, однако, не обнаружив.
- Будем знакомы, коллега. Лопотуша, - представился между тем
русский.
- Герр Штюкк. Позвольте полюбопытствовать, мистер Лопотуша, как вы
относитесь к идее организации данного конгресса?
- Признаться, коллега, без особого энтузиазма. Ну что, скажите на
милость, могут сделать несколько сотен жалких чертей, леших и домовых,
когда все человечество с его наукой и техникой, с его могущественными
социальными институтами...
"Вот черти, нашли время и место беседовать, - раздраженно подумал
дед Кузя, будучи уверенным, что где-то поблизости кто-то из
односельчан болтает с приезжим иностранцем.
- И кто этот Лопотуша, вроде бы такого и в деревне-то вовсе нет.
Впрочем, за эти три дня мог появиться, чего только не случалось за эти
три дня!"
- Полностью согласен с вами, мистер Лопотуша. Действительно,
положение дел в мире ввергает в уныние, и мы отнюдь не надеемся, что
наш уважаемый конгресс разом и радикально решит все проблемы. Но мы в
состоянии хотя бы поставить вопрос ребром...
- Ха, поставить вопрос! Перед кем поставить, милостивый государь?
Попробуйте-ка поставить его перед человечеством! А перед чертячьими
сборищами уже тысячу раз ставили, да что толку!.. - и ватный голос
оборвался на унылой утробной ноте. Дед Кузя глянул вверх - и снова
едва не перекрестился, но на этот раз сдержал себя: дудки, опять
ненароком сгинет нечистая сила, а надо бы послушать, чего они там
болтают. На краю крыши, чуть ли не над головой старика, сидел тот
самый черт. То, что сидело рядом с ним, выглядело странно и незнакомо.
Оно напоминало скорее всего старую рукавицу, вывернутую наизнанку
овчиной наружу и провалявшуюся добрый год в углу за печью, куда
заметают сор... или закатившийся в подпол бабкин клубок шерсти... или
старую плешивую крысу, облепленную репьями.
- Сгинь, сгинь, сгинь, - дрожащими губами забормотал дед Кузя. -
Нас чертями не испужаешь, мы воинствующие атеисты. Да что же это
такое, господи али галлюцинация, али взаправдашние черти? -
Лихорадочно он начал рыться в своей универсальной памяти, ища
какое-нибудь материалистическое объяснение чертям, но ничего такого
подходящего не подвернулось.
- Глядите, человек! - проскрипел вдруг иностранец испуганно.
- Не бойтесь, герр Штюкк, это не человек, это дед Кузя, -
успокаивающе прошамкал Лопотуша. - Он лыка не вяжет.
"Ишь ты, - удивился дед Кузя, плохо расслышавший последнюю фразу.
- Лыков, говорит. Видать, здорово насолил я им своей антирелигиозной
пропагандой. Да и то, меня в Баклушах не токмо черти - каждая собака
знает".
- Так что не обращайте на него внимания. А вообще, надо сказать,
никакого покоя от людей не стало. Только расположишься где-нибудь в
укромном уголке, а уж человек тут как тут. Воистину, куда конь с
копытом, туда и рак с клешней.
- Да, местность здесь у вас весьма оживленная.
- Тогда позвольте вас спросить, коллега, - чем же объясняется, что
именно нашу деревню избрали местом проведения конгресса?
- Недоразумением, исключительно недоразумением, - саркастически
проскрипел черт.
- Исполком решил выбрать самую захудалую, самую темную деревню.
Естественно, взглянули на карту, и эта местность нас прямо... как это
по-русски?.. очаровала. И деревня Баклуши, и речка Вонючка, и Змеиные
болота, и гора Чертовы кулички, и Русалочье озеро. Можно сказать,
уникальный уголок. К сожалению, карта оказалась несколько устаревшей,
еще дореволюционной. Мы дали задание подобрать о деревне Баклуши
газетные публикации. И попалась нам статья некоего предпринимателя,
побывавшего недавно здесь в качестве туриста и немного знающего
русский язык. Вот что он пишет:
"Народ в этой стране темен и непросвещен, до сих пор процветает
вера в чертей, леших и ведьм. В деревеньке Баклуши я своими ушами
слышал, как один почтенный человек сказал своей супруге возле
магазина: "Лучше отдай бутылку, ведьма", на что та ответила: "Да пошел
ты от меня к лешему, старый черт!"
После такого свидетельства очевидца, мистер Лопотуша, вопрос был
решен окончательно...
"Какая же это скотина так опозорила нашу деревню на весь мир? -
грозно подумал дед Кузя. - Возле магазина, говорит. Вроде бы я всех
знаю, кто возле магазина. Ужо я его отыщу!.."
- И как видите, ошибочно, - продолжал черт. - Вот и верь прессе
после этого. Оказалось, ничего похожего. Оживленное место,
электричество, радио, Дом культуры с богатой библиотекой, передовой
образцово-показательный кооператив, а главное - просвещенные,
приветливые и жизнерадостные люди.
- Добавьте сюда, герр Штюкк, большой гидролизный завод по
соседству, который превратил реку Вонючку, прозванную так за целебные
сероводородные ключи, в сточную канаву. И осушенные Змеиные болота,
где прежде водилось полным-полно дичи, а теперь одна осока. И порошок,
который распыляют по всей округе с самолета. От него в лесу вся
живность передохла, а у меня, извините, чесотка по телу пошла. И
динамик на Доме культуры день и ночь орет без передыху "Стань таким,
как я хочу!" А я, герр Штюкк, не желаю стать таким, каким они хотят.
Я, может быть, желаю остаться самим собой, добрым старым домовым, и по
мере сил делать свое дело...
"Эвона оно что! - сообразил дед Кузя. - И как это я раньше не
допер, ента же штука - самый обнаковенный домовой. Ну и негодяй!
Типичный негодяй этот Лопотуша. А еще свой, колхозный. Хает почем здря
нашу действительность перед иностранцем, а сало небось русское жрет!
Погоди же, доберусь я до тебя, крыса безмозглая, выведу на чистую
воду!"
- Понимаю вас, глубоко понимаю и сочувствую, - вежливо вздохнул
иностранец, то есть черт. - Мы весьма озабочены чрезмерным развитием
того явления, которое определяется понятием "изнанки технического
прогресса", или, как любят выражаться русские, "оборотная сторона
медали". Но, к сожалению, остановить человечество в его поступательном
движении невозможно. Единственное, что мы в состоянии сделать, -
как-то смягчить удар, ожидающийся уже в ближайшем будущем. Собственно,
этому и посвящен конгресс. Кстати, далеко ли до Змеиных болот, мистер
Лопотуша?
- Напрямую, - ответил домовой, - час ходу. Но я знаю одну окольную
тропинку, за десять минут доберемся. Ого, уже время...
И пара нечистых растаяла в темноте на глазах у пораженного всем
увиденным и услышанным деда Кузи.
Заинтригованный донельзя, старик решился не ходить нынче на
службу, ничего не случится за ночь с Домом культуры, а отправиться на
Змеиные болота и хоть одним глазком взглянуть на затевающийся там
чертячий шабаш.
Окольную тропинку к Змеиным болотам знал не только Лопотуша, знал
ее и дед Кузя. И хотя за быстрыми на ноги чертями старик явно не
поспевал, через полчаса он уже подходил к той местности, где в добрые
старые времена действительно были грандиозные болота - мечта охотников
на водоплавающую дичь, а ныне простирались унылые солончаковые луга,
заросшие осокой. Луна светила вовсю, и старик видел каждую травинку,
каждый лист на тропе.
Внезапно из-за кустов на освещенное место выкатилось что-то. Это
было... Это было похоже на два пушистых одуванчика, только побольше.
Подскакивая и обгоняя друг друга, покатились они впереди деда Кузи в
сторону Змеиных болот. Смекнув, что и эти, по всей вероятности, из той
же компании, старик снял шапку, изловчился и накрыл нечисть, как
пацаны накрывают зазевавшуюся бабочку. Потом осторожно нашарил их
рукой и, стараясь не раздавить, по одному пересадил в карман. На ощупь
они оказались как мышата, мягкие, теплые, и гладить их было приятно и
щекотно. Дед Кузя довольно долго бродил по Змеиным болотам, но никаких
следов герра Штюкка, Лопотуши или еще чего-нибудь подозрительного не
обнаружил. И только под утро, когда луна уже начала бледнеть, а
восточная сторона неба исподволь наливаться прозеленью, уловил старик
какой-то характерный запашок, отдающий затхлостью и горящей серой. Он
пошел на запах и вскоре услышал галдеж и писк, исходящий из небольшого
овражка на границе Змеиных болот и леса, что у подножия горы Чертовы
кулички. Осторожно, кустами, прокрался он к откосу, глянул вниз - и
едва не свалился. Вот это было зрелище!
По всему овражку, занимая добрый гектар площади, кишмя кишела
самая разнообразная нечисть. Тут были и обыкновенные черти вроде герра
Штюкка, засаленные, лысоватые, с унылыми дряблыми физиономиями, с
изрядными брюшками, а иные с обломанными рогами; и зеленобородые
коряжистые лешие, обросшие лишайником; и жабообразные, ластоногие,
ядовито-зеленые болотные черти с вылезшими на лоб склеротическими
глазами; и перепончатокрылые надутые упыри; и кикиморы, которых дед
Кузя сразу узнал, хотя отродясь не видывал подобных неописуемых
страшилищ; и какие-то длинноногие вертлявые пигалицы; и важные паны,
состоящие сплошь из одной бороды; и явно заграничного происхождения
лощеные, упитанные, с выражение собственного достоинства на лице гномы
и тролли; и скучающие сонные эльфы; и обыкновенные домовые вроде
Лопотуши - запущенные, заплесневелые, изъеденные молью и вывалянные в
пуху; и разная другая мелочь без названия, отдаленно напоминающая то
запечных сверчков, то помятые одуванчики, то даже ершики, какими моют
бутылки. И вся эта нечисть шебутилась, размахивала ногами, руками,
лапами, хвостами и крыльями, у кого что было; невообразимо галдела,
пищала, хихикала, свистела, аплодировала, улюлюкала, топала,
заупокойно выла и утробно ухала - хоть уши затыкай; и все
проталкивались к трухлявому пеньку, заменявшему трибуну, и все
требовали слова. Зрелище было настолько непристойное и омерзительное,
что дед Кузя хотел уже плюнуть и уйти от греха подальше, но тут один
важный седобородый пан, на вид вроде поприличнее других, влез на
трибуну, то бишь на пенек, и провыл, что объявляется
пятнадцатиминутный перерыв, после чего прения будут продолжены.
Моментально вся нечисть бросилась врассыпную и раскатилась в разные
стороны с криками: "Пиво привезли!", "Мохеровые платки выбросили", "На
меня очередь займите", - будто только затем и съехалась сюда со всего
света, чтобы толкаться в буфетах и прохаживаться, покуривая, по
коридорам.
Деда Кузю сшибли с ног, сотни две тварей пробежало по нему,
изрядно помяв бока, и старик на всякий случай притих под кустом - с
такой ватагой лучше не связываться. Конечно, один на один он вышел бы
против любого черта, любого лешего, но супротив целого конгресса
нечистой силы... Известное дело, обнаружат - защекотят насмерть. Так и
лежал дед Кузя весь перерыв, посматривал вокруг прищуренным глазом,
слушал краем уха да на ус мотал.
Стоявший рядом домовой, плешивый, с редкими островками свалявшейся
шерсти по тулову, обвязанный вместо шарфа старым чулком, гнусаво
жаловался лупоглазой жабе:
- Муж у нее положительный, смирный, слова в защиту не скажет, так
и достается же нам обоим от нее! Сурьезная такая дама, кандидат наук,
да еще очки носит, ну просто не приведи господь. Раз, значит, сослепу
хвать меня за шкирку - и в таз с водой. Заместо котенка. И давай
купать, да еще с "Новостью". Это нечистую-то силу - с "Новостью"!
- Ква, ква, - согласно кивала жаба.
- Хозяина ни в грош не ставит. Вечером ложится - непременно с
книжкой. Раньше, бывало, еще до елестричества, выскочит хозяюшка на
двор, пуганешь ее как следовает, прибежит, дрожит вся, голубушка, к
мужику прижмется, пригреется - любо-дорого. Так и детишки же были. А
теперь одни книги. Да еще этот самый... дай бог памяти... елевизор.
Больно грамотный народ пошел, ни во что не верит. Попробуй ее
напужать, когда она наскрозь мировоззрением пропитана. И вот вам
пожалуйста - один дитенок растет в семье, и тот ни то ни се. А разве
это семья, когда один дитенок?
- Ква, ква, - кивала жаба.
- Ну, с хозяином, правда, живем душа в душу, грех жаловаться.
Полное взаимопонимание. Он мне под печку окурки подсовывает, не
забывает старика. И я его иной раз выручаю как могу. Единожды уж
больно она разошлась на него, так и сыпет выражениями, так и сыпет.
Дай-ка, думаю, пощекочу я ее малость, чтоб отвлечь. Как она зафитилит
ему, бедолаге, по физиономии! Какой с нее спрос - близорукий
человек... Потом возле деда Кузи остановился заморский гном с двумя
голенастыми пигалицами не то в мини-юбках, не то в макси-шляпках, не
разберешь, пошел вещать:
- Вся беда, как нам доподлинно удалось установить, в архитектуре.
Современный жилой интерьер не предусматривает, к сожалению, площади
обитания для домового или другой заменяющей его субстанции. Где,
позвольте вас спросить, обитаться нашему брату, если нет ни печи, ни
подполья, ни чердака? Не в туалете же, пардон. Я лично, например,
глубоко привязан к своему хозяину и не оставлю ни при каких
обстоятельствах. Но вот не столь давно переезжал он в новую квартиру -
и даже не позаботился пригласить меня. Так и бросил бы на произвол
судьбы, не догадайся я залезть в старый валяный сапог. Нет, пока
архитекторы не предусмотрят в современном жилом интерьере уютный
уголок для нашего брата, не видать человечеству счастья. Кстати, мой
хозяин архитектор, и провел я недавно такой эксперимент: нашептал ему
ночью насчет этого самого уголка, он и учел мои советы, предусмотрел в
проекте специализированный закуток. И что же - хозяина осмеяли,
объявили рутинером, едва не попросили с работы. Не знаю, не знаю, о
чем думает человечество, как оно собирается жить дальше!..
Пигалицы восторженно пикали, вертели тонкими шеями, стукались
носами, соглашались.
- Не следует недооценивать наших возможностей, - толковала упырю
кикимора, прогуливаясь с ним вокруг куста, под которым лежал дед Кузя.
- Все-таки мы в состоянии влиять на людей, что-либо внушая им во сне.
Я вот своими руками абсолютно ничего сделать не могу, даже нитку
ссучить, а внушила же хозяину, редактору самой объемистой в стране
газеты, провести дискуссию в защиту природы. Какая это была дискуссия
- дым столбом!..
- Гибнет, гибнет чертячье племя, - гундел кто-то за спиной. -
Никаких условий не создано для плодотворной работы. Ну скажите, что я
ей плохого сделал, кроме хорошего? А она меня аэрозолью, аэрозолью,
как таракана. Едва богу душу не отдал, честное слово...
- Приспосабливаться надобно к изменившимся условиям, а не
плакаться в жилетку, друг мой. Даже моль научилась ныне капронами да
нейлонами питаться, а нам и бог велел. Я лично намерен до конца нести
свой тяжкий крест.
- Что касается нас, водяных, мы много довольны. Хватит, послужили
человечеству, теперь пусть оно само над собой работает. Ни одного
водоема не осталось неотравленного вблизи жилья. Не могу же я, черт
возьми, в мазуте жить. Рыба и то дохнет, а мы все-таки не плотва, мы
народ творческий, нам атмосфера требуется. Так что, если мы еще нужны
человечеству, пусть оно прежде выведет нас на чистую воду...
- Как милости, смерти у бога прошу, а не дает. Вот и влачу
существование. Точно в народе говорят: нежить и жить не живет, и
умирать не умирает...
Тут задребезжал звонок, и всю погань вокруг как ветром сдуло в
овражек, только один нетопырь, озираясь, направился прямехонько в
буфет. Дед Кузя поднялся, отряхнулся, размял косточки и решил
послухать, о чем они там будут еще преть, потому как распирало его
любопытство.
Почти до самого восхода продолжались прения, шумные, страстные и
бестолковые. Дед Кузя ловил каждое слово, стараясь уяснить, чего же
все-таки добиваются черти, чего ради съехались сюда их представители
из многих стран мира. Но даже ему с его фундаментальным
естественнонаучным образованием трудненько было понять сразу, о чем
шла речь на конгрессе. Поначалу казалось, что главная проблема,
волнующая это сборище, - невыносимые условия существования, созданные
в последнее время человеком чертову племени. Но по мере того, как все
новые и новые ораторы влезали на пенек, начал постигать дед Кузя, что
не о себе пекутся черти и что единственная задача конгресса - спасти
заблудшее в дебрях цивилизации человечество. Если коротко суммировать
все, что вынес из этих прений старик, картина получалась такая.
Когда древний человек научился добывать огонь, первое живое
существо, пригревшееся у его очага, была не собака - это был черт,
покинувший свои болота. Постепенно, исподволь складывался своеобразный
и весьма стойкий к жизненным невзгодам симбиоз человек - черт. Человек
в этом странном на первый взгляд содружестве кормил, давал пристанище
и обогревал черта, черт же, продолжительность жизни которого
измеряется столетиями, следил за преемственностью традиций, обычаев и
нравов от поколения к поколению быстро сменяющих друг друга людей. С
самого начала человек был общественным существом, причем его
общественная жизнь неизбежно протекала в двух инстанциях: в племени и
в семье. И если племенные узы под воздействием борьбы за существование
крепли век от века, то в делах семейных пришлось полностью положиться
на черта. Издревле стал черт добрым гением семейного очага: нянькой,
педагогом, советчиком, историком и этнографом, а если понадобится -
судьей и полицейским. Когда ребенок впервые разбивал глиняный горшок,
представлявший несомненную материальную ценность, он просил: "Черт
побери!" - и черт послушно подбирал и выбрасывал черепки. Когда же это
случалось вторично, мать призывала в сердцах: "Черт тебя возьми!" - и
черт безропотно брал ребенка, на час-другой освобождая от него занятую
кухонными заботами хозяйку. Если что-то терялось в хижине, говорили:
"Черт знает, где эта вещь", - и черт действительно все знал. Но если
уж в доме царила полная неразбериха, говорили: "Сам черт ногу сломит",
- и черт действительно не раз и не два ломал ноги, наводя порядок в
запутанных человеческих делах. За проступки против семьи и обычаев
предков черт карал домочадцев, и люди привыкли посылать провинившегося
на проработку лаконичной фразой "Пошел к черту!". Иногда черт
заставлял браться за какое-то трудное, рискованное дело, и коли оно не
выгорало, человек пенял: "Дернул же меня черт в одиночку нападать на
мамонта!" Когда ребенок уходил на прогулку в сопровождении черта,
взрослые не тревожились за своего отпрыска: "Черт с ним". Когда же
кто-то настолько зазнавался, что пренебрегал поддержкой черта даже в
самых отчаянных начинаниях, такого осуждали: "Ишь ты, сам черт ему не
брат". Порой черт наказывал всю семью: "Опять черт несет кого-то к нам
в гости", порой был щедр на разного рода сюрпризы: "Чем черт не
шутит!", а то и люди ополчались на запечных жителей, так что "всем
чертям становилось тошно". Словом, человек шага не мог ступить без
помощи черта, а если вместо своего, привычного черта, бравшего
очередной отпуск, временно появлялся какой-то другой, человек выражал
недоумение: "Это еще что за черт?!"
Так было от века. Казалось, ничто не угрожает семье, как ничто не
угрожает содружеству человека и черта. И вдруг где-то в середине
двадцатого столетия мощная волна технической революции потрясла
общество, принеся многие и многие блага. Но хрупкая скорлупка семьи не
выдержала потрясения и дала трещину, поначалу почти незаметную. Только
когда семья фактически уже потеряла свое прежнее значение в
воспитании, а говоря шире - в воссоздании человека, черти, чувствующие
свою ответственность за собрата по симбиозу, хватились и всполошились
не на шутку. И было из-за чего! Действительно, где как не в семье с
детства учили человека любить мать и чтить отца, уважать старших и
заботиться о младших? Где, как не в семье, воспитывались традиции,
прививались убеждения, от деда к внуку передавались веками выверенные
обряды и обычаи? И где, как не в семье, впитывал человек жизненный
опыт, житейскую мудрость, столь необходимые в общении с ближними? Вот
почему культ очага, домашнего уюта, отчего дома стал в свое время
основной заботой чертей, огромное большинство которых попросту
превратилось в домовых. Когда же семья начала отмирать, когда мать и
жена, бывшая хранительницей семейного очага, во всем уподобилась
мужчине и пошла на службу, когда работа, досуг, развлечения, еда,
воспитание детей, традиционные праздники и многие другие домашние
обряды стали исполняться вне дома, жилище человека превратилось в
простую ночлежку и потеряло прежнюю свою притягательность, хорошо
выраженную древнейшим и многозначным словом "дом".
Дом утратил прежнее свое значение, молодые люди слишком рано
становились самостоятельными, слишком рано покидали отчий кров,
пытаясь создать свой дом. И цепочка преемственности рвалась, не успев
окрепнуть. Сын и дочь не успевали перенять житейскую мудрость отца и
матери, проверенную опытом многих поколений, и каждому поколению
приходилось все начинать сначала.
Не прошедшие науку человеческого общения, не умеющие уступать друг
другу, не знающие терпимости и привязанности, молодые не могли
построить толком и свою семью, не могли по-настоящему воспитать и
своих детей.
И где тут выход, что надо сделать, чтобы вернуть человека в лоно
семьи, какие предпринять срочные и эффективные меры - вот о чем шла
речь на бурном и печальном чертячьем конгрессе.
Унылые речи делегатов, их утробный вой, их жалобы и стоны так
забили голову старику, что он и вовсе перестал что-нибудь соображать.
Однако же, будучи стреляным воробьем, не раз попадавшим еще и не в
такие переплеты, дед Кузя быстро взял себя в руки, и вскорости созрел
у него хитрый и далеко идущий план. Теперь он знал, как помочь
чертячьей, а в конечном счете человечьей беде.
- Али пан, али пропал, - решительно сказал старик и с этими
словами стащил с себя рубаху, перевязал ворот рукавами, соорудив нечто
вроде мешка, натянул пиджак на голое тело и, предчувствуя скорый конец
пленарного заседания, затаился на тропе.
Долго ждать не пришлось. Первым угодил в мешок какой-то
зазевавшийся зеленобородый леший, древний, как сама тайга. Потом,
когда по тропе ходом пошли один за другим делегаты, компанию с ним
разделили две неразлучные пигалицы, смурная мутноглазая кикимора, пара
шибающих в нос плесенью домовых, заграничный наодеколоненный тролль и
десятка два одуванчиковых шаров, оказавшихся, как выяснилось
впоследствии, "домашними чадами". Со всей этой добычей, доверху
наполнившей мешок, подался было дед Кузя домой, когда услышал знакомый
скрипучий голос. В окружении панов и упырей шествовал по тропе тот
самый черт.
"Ага, Герштюк, чертов сын! - обрадовался старик. - Тебя-то мне и
не хватало для полного комплекту!"
Он выскочил на тропинку и схватил герра Штюкка за ногу. Но в этот
самый момент мешок зацепился за куст, развязался, и вся наловленная
стариком живность в мгновение ока разбежалась. Дед Кузя выругался,
сплюнул, подобрал рубаху, но ловить решил больше никого не ловить,
боялся упустить герра Штюкка. Трудно сказать, по какой причине, но
этот герр Штюкк, черт степенный и рассудительный, пришелся старику по
душе. Так он и отправился домой, с рубахой через плечо и с чертом на
руках. Чтобы небольшие, но весьма заметные рожки герра Штюкка не
бросались в глаза, если кто встретится на пути, дед Кузя прикрывал их
ладонью то и дело поглаживая черта по голове, так что со стороны можно
было подумать, будто старик Лыков возвращается из лесу с крупным
черным щенком на руках. К счастью, никто им не встретился в этот
ранний час.
Когда дед Кузя достиг деревни, перелез забор со стороны поскотины
и открыл калитку во двор, солнце уже высунулось из-за горизонта.
Допрежь всего старик снял с гвоздика над конурой собачью цепочку,
память по издохшему весной псу Кабыздоху, соорудил из ремешка подобие
ошейника и привязал герра Штюкка к ножке своей железной кровати,
стоявшей в сарае, куда старуха в прежние пьяные времена запирала иной
раз самого деда Кузю, чтобы "дурь выветрилась на свежем воздухе" и
чтобы "избу этим смрадом не отравлять". Потом тихонько прокрался в
сенцы, принес блюдце молока, поставил на пол перед герром Штюкком и
завалился спать. После приключений минувшей ночи сон сморил его
мгновенно.
Снилась деду Кузе разная чепуха, такая чепуха, что не приведи
господь. Будто бы у них в Баклушах нынче днем должна открыться
выездная сессия Академии наук, деду Кузе предстоит делать доклад, а
еще гора литературы не прочитана, да и не припас он ничего, чтобы не
ударить в грязь лицом и соответственно встретить корешков из ученой
братии. И будто бы всю ночь готовил он этот самый доклад, а поутру
хлопотал о встрече и заседал в оргкомитете, куда входили, кроме него,
Афонька и, разумеется, кум Лексей.
Проснулся дед Кузя в полдень и сразу обнаружил, что спал почему-то
не в сарайчике, а на диване в библиотеке Дома культуры. Рядом
громоздилась изрядная стопка научных книг, поверх которой лежали его
очки. Все могло быть, мог он сдуру и на службу примчаться с утра
пораньше, и доклад для академиков готовить, мало ли что взбредет на ум
трезвому человеку, - но откуда взялись очки?! Старик доподлинно знал,
что оставил их в избе, у снохи на комоде, и вчера вечером, прежде чем
выйти на минутку во двор, подумал еще: "Не забыть бы очки-то". Ломая
голову над этим странным обстоятельством, дед Кузя поднялся с дивана -
и вдруг ощутил приятную тяжесть в карманах пиджака. А было это не что
иное, как она самая - две непочатые бутылки. Мысли старика вовсе
перепутались: да уж не нарушил ли он зарок, данный сельсовету и лично
председателю Афоньке, и не пригрезились ли ему по пьянке приключения с
чертями и конгрессом? Факты, которые держал он в руках, неопровержимо
свидетельствовали в пользу этой гипотезы, и все-таки старику ничего
такого крамольного не припоминалось.
Чтобы рассеять сомнения, поспешил он домой, потому как только герр
Штюкк, один во всем мире, мог успокоить его. Но герра Штюкка в
сарайчике не оказалось, зато блюдце с молоком и цепочка оставались на
месте. Однако ни блюдце, ни цепочка сами по себе не могли служить
сколько-нибудь убедительным доказательством проведения в Баклушах
крупного международного конгресса. А следовательно, все это
примерещилось ему опять же на почве алкоголизма.
Но, проверив свое самочувствие, дед Кузя не обнаружил ни головной
боли, ни жажды, ни желания "подлечиться". Примета была верная, стало
быть, зарок он не нарушил, а необъяснимые на первый взгляд
происшествия объяснялись просто: нечистая сила в лице герра Штюкка
сыграла с ним злую шутку, - так что впредь надо держать ухо повострее.
Придя к такому выводу, дед Кузя уже без сожаления прихватил обе
поллитровки, перелез в огород к куму Лексею и подсунул их в огуречную
грядку, с которой они, бывало, воровали огурчики на закуску и которую,
он знал, кум Лексей непременно посетит в скором времени, - пусть же
будет ему сюрприз.
Избавившись от соблазна, старик направился в избу и нашел там, у
снохи на комоде, еще одно подтверждение своей правоты: очки, вторые
очки, точно такие же, как в кармане.
Сомнений не оставалось - разве без помощи нечистой силы достанешь
в наше время очки?!
На этом дед Кузя окончательно успокоился и взялся у себя в
сараюшке за настрой удочек, причем вместо крючков, грузила и поплавков
испытывал разного рода петли. Потом, осмотрев ременный ошейник, из
которого герр Штюкк преспокойно вытащил свою рогатую голову, разрезал
старую консервную банку, чтобы смастерить ошейничек похитрее. За этим
занятием и застала его старуха.
- Чего опять тутока шебутишься, не пообедамши? - спросила она,
принюхиваясь.
- Да вот, блесну делаю, - не сморгнув соврал дед Кузя. - Думаю
завтра утречком на рыбалку пойтить. Хорош клев ожидается.
На этот раз герр Штюкк был привязан надежно и сбежать не мог. Но,
памятуя о прошлых чертячьих проделках, дед Кузя изо всех сил старался
не уснуть - и все-таки закемарил.
Проснулся он от щекотки в ухе. Спросонья показалось, будто в ухе у
него заблудился клоп. Открыл глаза - возле подушки, пригорюнившись,
сидел Лопотуша и сосредоточенно щекотал деда Кузю соломинкой. - Сгинь,
нечисть! - прикрикнул на него старик. Но Лопотуша не сгинул, только
поежился. У кровати, свернувшись клубочком, лежал мрачный герр Штюкк,
не спал.
- Кузьма Никифорович, отпустите иностранца, - нервно скомкав
соломинку, попросил Лопотуша преры-вающимся голосом.
- А ты кто такой будешь, чтобы мне указывать?
Собственно, вопрос был чисто риторический, но простодушный
Лопотуша не понял этого.
- Да тутошний я, баклушинский. В домовых живу у Бахтеевых.
- Ну так и пошел отседова, - подвел итог дед Кузя, поворачиваясь
на другой бок.
- Никак невозможно мне уйти, Кузьма Никифорович, - не унимался
Лопотуша. - Вы только подумайте, герр Штюкк иностранец, личность,
можно сказать, неприкосновенная, делегат конгресса, член исполкома,
магистр ордена. Это же международный скандал, Кузьма Никифорович! Мы
же гарантии дали, как мы теперь на ихнюю ноту отвечать будем?
Опозорите вы на весь мир нашу деревню...
- Туда же еще, рассуждает о позоре! А ты скажи мне, сукин ты сын,
кто это прошлой ночью почем здря поносил перед иностранцем нашу
деревню?
- А кто в иностранную газету попал, когда свою законную старуху
обозвал ведьмой? - нашелся Лопотуша.
- Ну и кто же? Кто?
- Да вы, Кузьма Никифорович, вы, кто же еще!
Дед Кузя потерял дар речи от неожиданности - так ярко вдруг
предстала перед ним та давняя сцена, когда он поскандалил возле
магазина со старухой, канючил у нее бутылку и нехорошо обозвал в
присутствии какого-то ухмыляющегося иностранца в клетчатых штанах.
- Н-да, возможно, не помню, - пробормотал он смущенно. Но тут же,
наткнувшись взглядом на угрюмо слушавшего разговор магистра ордена,
сказал строго: - А Герштюка не отпущу, для дела нужен, значица. Все,
проваливай, любезный, аудиенция окончена.
Но Лопотуша не собирался проваливать.
- Ну зачем вам, Кузьма Никифорович, заграничный черт? Одна морока
с ним. Он и обычаев-то наших не знает, ничего по дому делать не
сможет, зачем вам такая обуза? Возьмите меня взамен, до конца дней
верой и правдой служить буду - и вам, и вашим детям, и вашим внукам.
- У меня, поди, свой домовой есть? - неуверенно намекнул старик. -
Вы же там толковали, на своем конгрессе, что в каждом доме...
- Был, Кузьма Никифорович. Был, да копыта откинул ваш домовой.
Царствие ему небесное, уж три года как преставился кум Суседушко,
отравили вы его своими испарениями. Отмучился, сердешный.
- А ты вот напрашиваешься, не боишься отравиться?
- Да уж не сладко у вас жить, Кузьма Никифорович, совсем не
сладко. Видите, на какие жертвы иду заради предотвращения
международного конфликта. Отпустите иностранца, достаток и благодать
обеспечу в вашем доме.
- Оно конечно, - раздумчиво произнес дед Кузя, скребя ногтем
щетину на подбородке, - не худо бы порядок навести, полная разруха
образовалась в избе через мою постоянную занятость. Но тут дело
государственной важности. Даже всемирной. А потому, приятель, приношу
свое личное благополучие в жертву общественному долгу и Герштюка не
отдам.
- Господи, на что он вам нужен?!
- А вот возьму отпуск по службе, продам осенью картошку да катану
в Москву, прямо в Академию наук. Пущай там ученые с вашим Герштюком
разбираются и сообща решают проблемы, какие вы, чертово семя, по
недоумию своему взялись без помощи людей решать.
Тут герр Штюкк, до сих пор молчавший, вскочил на ноги, стукнул
копытцами и завопил:
- Он меня погубить хочет!
- Не волнуйтесь, коллега, - успокоил его Лопотуша. - Даю слово,
так или иначе все уладится.
- Так или иначе!" Вот именно: так или иначе, - захныкал зарубежный
гость.
- Вы же высокообразованный, высококультурный человек, Кузьма
Никифорович, - пышным штилем начал Лопотуша. - Неужели вы не
понимаете, что таким путем не только ничего не добьетесь, но и все
наши задумки на корню загубите? Ведь конгресс не шуточки, конгресс
мудрое решение принял. Учтите, на весы положено будущее человечества,
и теперь это будущее в ваших руках, Кузьма Никифорович. А вы говорите
- в академию! У них, у академиков, совсем другие взгляды на жизнь. И
цели совсем другие. Вы думаете, они заинтересуются проблемами, которые
решал конгресс? Черта с два! Они заинтересуются, к какому семейству
отряда парнокопытных принадлежит герр Штюкк, вот чем они
заинтересуются...
- Они меня препарировать будут! - содрогнулся герр Штюкк и вдруг
упал на колени. - Ради всех святых, отпустите меня, мистер Лыков!
Это было уж слишком.
- Цыц вы, нехристи! - прикрикнул дед Кузя. - Только спать мешаете
своим бормотаньем. Сейчас как перекрещу обоих!
Герр Штюкк и Лопотуша испуганно притихли, а дед Кузя отвернулся к
стене, натянул на голову одеяло и уснул сном праведника.
Проснулся он далеко за полдень. Ни Лопотушей, ни герром Штюкком
даже и не пахло. Толстая железная ножка кровати, за которую он
привязал на рассвете черта, была согнута в дугу, а сам герр Штюкк
удрал вместе с цепочкой, свободно сняв ее с ножки. На том месте, где
еще совсем недавно сидел рогатый член чертячьего исполкома, лежала
записка с магическим словом "Аufwiedersehen!".
Деду Кузе сделалось дурно, сердце так и уходило, так и
проваливалось в пятки. "Одно из двух: али диабет, али миокард", -
подумал старик и рухнул без чувств.
С тех пор прошло два года.
Дед Кузя окончательно бросил пить, и никто ни разу не видел его
навеселе, даже по воскресеньям. В доме воцарился мир и достаток.
Старуха была довольна, и сын со снохой жили душа в душу, и Нютка стала
учиться лучше, в кружок кройки-шитья записалась, и Петька остепенился,
взялся кой-какую работу по дому делать, крышу починил и забор новый
поставил. По праздникам большой семейный стол ломился от снеди, и
бутылка появлялась, и новый мотоцикл с коляской купили недавно и
телевизор справили, и холодильник, а все равно женег до зарплаты почти
всегда хватало. Так что соседи и родня, кроме кума Лексея,
нарадоваться не могли на такое неожиданное процветание Лыковых. Да
только нелегко досталось это благоденствие деду Кузе. Особенно первое
время ходил он мрачнее тучи: чувствовал камень на душе. Не раз, когда
никого не было дома, шуровал он кочергой за печью, шарил что-то в
подполе и на чердаке, даже крысоловку в сельпо купил и настораживал по
ночам, однако никаких крыс в нее не попалось.
Пострадал от такого поворота событий и председатель сельсовета
Афонин. В первые месяцы трезвости дед Кузя хвостом ходил за ним и
ежедневно приставал с устными заявлениями о том, что никакая другая
сила, кроме самого человека, не поможет человечеству найти правильный
выход из создавшегося положения, и упорно требовал, чтобы Афонин
составил ему мотивированное письмо в "Объединенную Нацию" по крайне
важному для рода человеческого вопросу, так как сам дед Кузя хотя и
читал довольно бегло, писать не умел, кроме как расписываться.
Но поскольку Афонин на устные заявления старика не реагировал, а
требование составить письмо игнорировал, дед Кузя взялся
самостоятельно изучать иностранный язык, чтобы осенью, продав
картошку, лично катануть в Объединенную Нацию и произнести там
мотивированную речь на иностранном языке. Свои науч-ные занятия дед
Кузя вовсе забросил, ночи напролет, сидя в библиотеке Дома культуры,
твердил заграничные выражения и, видимо, изрядно преуспел в этом деле,
потому как ни односельчане, ни приезжавшие в деревню иностранцы не
понимали из его разговоров ни слова.
Однако по мере овладения богатствами заграничной лексики дед Кузя
все больше успокаивался, камень на душе таял, ответственность за
судьбы человечества все меньше тяготила старика, и в конце концов
пришел дед Кузя к резонному выводу, что весь этот конгресс и связанная
с ним чертовщина - не что иное, как вполне научная галлюцинация,
пригрезившаяся ему на почве злоупотребления. Впрочем, выходя по
вечерам на двор, он все же по привычке настораживал ухо - не
послышится ли со стороны сарая знакомый говорок. Но думал уже не о
чертях, а о том, что пора бы с помощью Афонина организовать в Баклушах
добровольное общество по борьбе со злоупотреблениями. Потому как кто
бы еще, окромя деда Кузи, мог стать в этом обществе председателем?
