это был, такой умный. Все-таки, кажется, не Адлерберг. Тот, хоть и псих,
но не дурак.
Впрочем... даже стоящие часы, случается, показывают правильное
время...
Связаться с Парвисом.
Парвис - это голова.
В конце концов, именно этот вариант прорабатывался три года назад,
когда Вась-Вася и Чемдалова в последний раз приглашали к Брежневу. Именно
тогда Парвис и его группа получили особые полномочия.
Вполне возможно, что час пробил.
- ...просто не дошел. Убили, захватили - разве узнаешь теперь? Или
дошел - и не поверили. Легко себе представляю. Нет, полковник, я с вами не
согласен...
Они ехали в рассохшемся скрипучем фургоне (тент полуистлел, в прорехи
смотрели звезды; их было много сегодня), запряженном парой меринов
настолько старых, что даже масть не запомнилась - равномерная
пепловатость. Претензий к миссис Гекерторн за такой ветхий транспорт быть
не могло: получено почти даром, под неопределенные обещания и простую
бумажную расписку. А главное - могло ведь не быть и этого...
Дэнни шел впереди с фонарем, Глеб и полковник сидели рядом на козлах
и тихо беседовали, думая, что она спит. А она не спала, смотрела в небо.
Меня даже не тянет к нему... Человек и человек, один из многих.
Господи, какое было безумство, какие сны, какие грезы! Получается -
навоображала себе, а он и не смотрит. Или - не до того? Еще мокнет рана,
еще просыпается он от кашля и тяжело дышит... и вокруг - происходит
такое... И постоянно - люди рядом... и Билли на руках.
Доктор Фицпатрик рассказывал как-то, что у женщин сильнее развито
природное начало, что часто все порхания и фейерверки - лишь средство
заполучить мужчину, отца ребенка - после чего характер меняется, и
потребность в порханиях исчезает. И это не задавленность былом, а что ни
на есть природный императив. Правда, женщина сама этого понять не может и
в изменениях этих винит мужчину - который, да, явился поводом для них - но
отнюдь не причиной... Вот и у меня так, говорила она себе, я получила от
Глеба все, что он способен был мне дать: месяц блаженства и ребенка.
Больше мне требовать нечего...
Но - почему он так побледнел, когда увидел Билли? Я испугалась, что
он упадет. И - больше ни слова о сынишке, как будто это... что?
Каким он был славным и открытым тогда - и насколько он непонятен и
даже неприятен сейчас... Он так отмахнулся от вопросов об Олив - а ведь
это моя ближайшая подруга. Допустим, ему неловко говорить со мной о ней...
хотя, черт возьми, какая может быть неловкость между нами после всего, что
было? Я ведь знаю - он спал с ней, а потом она и меня затолкала в его
постель... И мне это было по душе, понимаете? Потому что... ах, да что
говорить...
Что такое жизнь? Всего лишь способ накопления ошибок...
Читая старые слова, мы пишем новые тетради, и прекратите, Бога ради,
стирать нам грани естества. Осенний пир едва ль продлится, уж маски вянут,
пламенея, и опадают, словно листья, в миру стать лицами не смея. И вот я
по аллее длинной иду и подбираю лица... О, научи меня молиться - но прежде
вылепи из глины!
Билли шевельнулся рядом, и в ответ шевельнулось сердце.
Неумолчный скрип колес вдруг стих. Фургон остановился.
- Вроде бы, приехали, - сказал Глеб.
- Похоже, - отозвался полковник. - По крайней мере, по расчету
времени получается так.
- Здесь указатель, - издалека донесся голос Дэнни. - Написано:
"Вомдейл".
- Смотри-ка ты, - сказал полковник. - Не промахнулись.
Постов на въезде в городок не было. Равно как и света в окнах домов,
не говоря уже об уличных фонарях. Дэнни долил масла в "летучую мышь" и
продолжал идти впереди лошадей.
- Да вот же он, телеграф, - сказал вдруг Глеб.
Пришлось стучать в запертую дверь, прежде чем с той стороны раздались
шаги и скрип засова.
13
К утру седьмого сентября Виггелан собрал на восточном побережье
сорокапятитысячную армию при трехстах орудиях. Два новейших крейсера, два
монитора и десяток кораблей помельче готовы были открыть огонь по любой
цели в трехмильной прибрежной полосе. И пару козырей адмирал имел в
рукаве: бригаду добровольцев с Хармони и секретные пушки инженер-майора
Зацепина. Пускать их в ход нужно было наверняка и в решающем месте боя.
Только вот боя как такового все не было и не было. Бурунцы метались,
подобно опасному, но слепому зверю.
Спрашивается: почему они вдруг сорвались с цепи? Кажется,
договорились по-хорошему...
Наверное, уже не узнать.
Но теперь остается только одно: ткнуть зверя палкой - и, когда он
вцепится в нее зубами, ударить по башке.
Он оторвался от карты и посмотрел на штабных офицеров. Они стояли
молча и строго.
- Георгий Иванович, - сказал он и почувствовал, как позвякивает в
голосе перекаленное железо, - демонстрацию произведем на твоем участке.
Силами гренадерского полка. Затем, отступая, будешь заманивать противника
вот сюда, в теснину. Здесь их встретят волонтеры... и, даст Бог, крепко
обработают. После чего ты наносишь настоящий удар вот отсюда в направлении
теснины и там их запираешь - насмерть. А Филипп Андреевич и Василий
Захарович со своими егерями проходят через лес и наваливаются на них с
флангов. В то время как артиллерия вот отсюда, с высоток, будет их
гвоздить и гвоздить...
Крысиным капканом мы пытаемся поймать волка, подумал вдруг он. Нам
никогда не одолеть их... Это была слабость, обычная его слабость перед
любым боем. Никто не мог знать о ней...
Рано утром седьмого сентября армия трудовиков смяла оставленные
палладийцами заслоны на восточном участке фронта и начала стремительное
наступление вдоль побережья на север, настигая и захватывая обозы...
- У нас еще есть шанс избежать настоящего боя, - сказал Туров, когда
все, наконец, замолчали. - Я прошу всех задуматься о том положении, в
котором мы оказались...
- По чьей вине? - вскочил Адлерберг.
- Я вам могу назвать фамилию, - пожал плечами Туров, - но что это
даст?
- И это будет, конечно, не фамилия Туров?
- Нет. Я не отдавал приказа вводить вас сюда - и не отдавал приказа
оставить вас здесь. Единственный человек, обладающий властью отдать эти
приказы...
- Миша Меченый, - хмуро закончил Адлерберг. - Это нам ничего не дает.
- А если меня прислонить к стенке - это что-то даст?
- Короче, - сказал Адлерберг. - Свою вину за все произошедшее вы
отрицаете?
Это паранойя, подумал Туров. С ними уже ничего не сделать.
- Если за все - то отрицаю. Признаю лишь, что развалил дисциплину в
группе и выпустил из рук управление ею. Но я никогда и подумать не мог,
что прапорщики и офицеры КГБ за три дня сумеют превратиться в отъявленных
махновцев...
Молчат. Съели.
- Оправдывает и вас, и в какой-то степени меня лишь то, что мы
оказались в положении совершенно безвыходном. Я прошу сейчас всех спокойно
и очень холодно произнести про себя: мы - здесь - застряли - на - годы. Не
исключено, что навсегда. Понимаете, что это значит? Мы ведь не сможем все
время воевать...
Он сделал паузу. Все ждали.
Дяденька, выведи...
- Я сам пойду парламентером. Может быть, мне удастся объяснить...
Автобус подпрыгнул, и тут же тугой удар близкого разрыва забил уши.
Поэтому накатывающиеся плотные цепи солдат в зеленых мундирах он видел,
как в немом кино...
Не из чего было сделать белый флаг!
Потом - под танками задрожала земля...
Петр Сергеевич бросил бинокль. Не было сил смотреть на это.
Гренадеры, которые утром стояли перед ним - гибли сотнями под пулеметами,
под гусеницами танков... Он знал, что так и будет, что в этом и состоит
сатанинский план - но невыносимо было видеть... А через минуту наступит
очередь его бригады - вот так же гибнуть в огне. Только мы, может быть,
сумеем ужалить в ответ...
Ночью никто не спал. Настроение было взвинченно-веселое. Травили
анекдоты, пели. Знали: те, кто завтра останется живой, получит все
гражданские права для себя, семьи и еще двух человек по своему выбору. На
эту тему почему-то было особенно много смеха. А ведь после всего, подумал
Забелин, Хармони уже не удастся удержать... Независимо от исхода боя,
исхода войны - тесто поперло. Уже не загнать обратно. Он не знал, хорошо
это или плохо...
Внизу по дороге рванули вперед два танка - прямо на батарею капитана
Губернаторова. Пушки стояли за земляным валом, старые четырехдюймовые
гладкоствольные. Ничто они были против танков. Так, приманка...
Справа и слева от дороги сидели в замаскированных окопах добровольцы
с безоткатными орудиями. На испытаниях кумулятивные снаряды прошивали
сорокасантиметровую стальную плиту...
- Они подожгли Павлика и Кольку!
- Что?!
- Они подожгли Павлика и Кольку! У них ПТО! Ты слышишь? У них ПТО!
- Этого не может быть!
- Я же видел сам! Били в борта! Они пробивают броню!
- Понял... Седьмой, девятый! Вперед, к третьему и шестому - но близко
не подходить, обработать все по сторонам дорог - осколочными! Четвертый и
пятый - выйти из боя, пополнить боекомплект. Как поняли?
- Есть пополнить...
Откуда у них ПТО? И - кипятком: Марин! Значит, и он здесь... И -
может быть убит нами, последний мостик, последняя надежда...
Плохо, что мы опять играем не в свою игру. Нас раздразнили тем
ударом. Не делаем ли мы то, чего от нас почему-то хотят?..
Не могу думать.
Зверь. Просто бросаюсь.
Но все, что остается - вперед и еще раз вперед. Равнина и путь на юг.
Там у нас будет преимущество не только в огне, но и в подвижности. Здесь
слишком тесно, здесь мы уязвимы. Да, надо вырваться - и сразу посылать
парламентеров.
Плохой участок - почти полкилометра: узкая долина иссохшей речушки.
Но если пробиться здесь - дальше будет почти легко. Поднять вертолет и
обработать сверху...
- Не жалеют снарядов... - сказал Денисов.
Четыре танка издалека и не слишком торопливо расстреливали из пушек
позиции добровольцев. Не верилось, что там кто-то мог остаться живой.
- Сейчас пойдут. Сейчас обязательно пойдут...
Но прошло три четверти часа, прежде чем передние танки качнулись и
понеслись вперед, по дороге, ведущей к выходу на равнину.
- Эти остаются прикрывать... молодцы...
Вертолет несколько раз прошел над тесным участком, поливая из
пулеметов кусты и камни.
За танками ушли пять БМД. Остальные окружили грузовики и цистерны - и
двинулись следом.
Тянулось молчание.
- Чего ждешь, майор? - хрипло сказал Денисов. - Уйдут...
- Нет, - покачал головой Алик. - Они уже мои.
Они мои, содрогнувшись, подумал он. Они все мои. На всю оставшуюся
жизнь... может быть, на пять минут, а может быть... Это пылало в каком-то
далеком уголке сознания, а все остальное было как из сырого тяжелого
дерева. Так было когда-то перед экзаменом по истории - решался вопрос,
остаться ли ему в школе или отправляться в техникум. Так было, когда он
наконец узнал правду про Транквилиум... пришлось быстро принимать решения,
а сознание было именно таким: деревянным. И сравнительно недавно, когда он
освобождал Глеба... тогда требовалось решить... впрочем, это неважно.
Хорошо, что он не прельстился тогда иллюзорной идеей... все, хватит об
этом. Хватит.
Тот, деревянный, повернулся и сказал:
- Ильюха, ракету!
Будто кто-то огромный подхватил штабной автобус под капот и опрокинул
на спину, как жука. Турову казалось, что он плывет в черной воде, не в
силах вынырнуть. Во рту скрипело. Он шарил руками вокруг, но ни на что не
