не стал читать дальше, а, отложив эту книгу в сторону, взялся за
Синистрари.
И почти сразу же мне на глаза попался отрывок следующего содержания:
"Promittunt Diabolo statis temporibus sarificia, et oblaciones; singulis
quindecim diebus, vel singulo mense saltem, nесеm alicius infantis, aut
mortale veneficium, et singulis hebdomadis alia mala tes, incendia, mortem
animalium...", подробно излагающий то, как ведьмы и колдуны в четко
определенное время осуществляют ритуальные убийства детей или иные
магические обряды, связанные с принесением человеческих жертв. Одно только
чтение этих строк наполнило мою душу неописуемым смятением и тревогой, так
что я оказался уже не в состоянии достаточно внимательно ознакомиться с
остальными книгами, ограничившись лишь прочтением их заглавий - "Vitae
sophistrarum" Евнапиуса, "De Natura Daemonum" Анания, "Fuga Satanae"
Стампа, "Discurs des Sorciers" Буге и еще одной не имеющей заглавия работы
Олауса Магнуса; обложки томов были обтянуты гладким черным материалом,
который, как я определил уже позднее, был ни чем иным, как натуральной
человеческой кожей.
Столь характерный подбор книг сам по себе уже выдавал наличие здесь
чего-то большего, нежели простое любопытство и интерес ко всему, что
касается магии и колдовства; я вновь убедился в том, что зловещие слухи о
моем прадеде, в изобилии бродившие по Уилбрэхему и его окрестностям, не зря
были столь живучи, ибо они имели под собой достаточно серьезные основания.
Но книги книгами (о них, впрочем, могли знать очень немногие), а здесь было
что-то еще. Что именно? Человеческие кости, спрятанные в простенке под
тайником недвусмысленно намекали на страшную связь между поместьем Пибоди и
чередой нераскрытых преступлений, с неумолимой регулярностью потрясавших
всю округу в течение многих лет. Однако никаких конкретных свидетельств,
могущих указать на причастность к этим делам Эзафа Пибоди, не существовало
- по крайней мере, до настоящего дня. Значит, в образе жизни и поведении
моего прадеда должны были присутствовать еще какие-то более очевидные черты
- кроме его нелюдимости и той репутации скряги, о которой мне было известно
еще в детские годы, - какие-то иные обстоятельства, что должны были связать
в умах людей угрюмого отшельника с происходившими вокруг трагическими
событиями. Я не рассчитывал найти ключ к этой загадке в содержимом тайной
комнаты, но нужные мне сведения вполне могли оказаться в старых подшивках
"Уилбрэхемской Газеты", имевшихся в местной библиотеке.
Сказано - сделано, и вот спустя всего полчаса я уже сидел в
книгохранилище сего достойного заведения, склонившись над толстыми пачками
пожелтевших страниц. Занятие это было далеко не из приятных и поглощало
массу времени, так как мне приходилось изучать от начала и до конца все
номера "Газеты", относившиеся к последним годам жизни моего прадеда без
сколько-нибудь реальных надежд на успех; правда, следует признать, что
пресса того времени была в значительно меньшей степени ограничена
условностями жанра и стеснена официальными запретами, чем нынешние издания.
Просидев за столом более часа, я не нашел ни одного упоминания о старой
усадьбе или ее владельце, хотя неоднократно встречал - и всегда внимательно
прочитывал - отчеты о "вопиющих злодеяниях", совершенных неподалеку от
наших мест, жертвами которых, как правило, оказывались дети. Все эти
заметки неизменно сопровождались редакционными комментариями, особо
выделявшими те показания очевидцев, где говорилось о странном "животном",
которое "представляло собой существо черного цвета и крайне подозрительного
вида и могло в зависимости от обстоятельств увеличиваться, либо уменьшаться
в объеме, иногда будучи ростом с обыкновенного кота, а в иных случаях
превышая размерами льва". Подобная путаница в показаниях вполне справедливо
объяснялась игрой воображения свидетелей, которые за редким исключением
были детьми не старше десяти лет, порой сильно покусанными и покалеченными,
но все же избежавшими участи их менее удачливых сверстников, бесследно
пропадавших через определенные промежутки времени на протяжении всего
1905-го года, подшивку за который я наугад выбрал для просмотра. И при всем
том ни разу, ни в одном номере не упоминался Эзаф Пибоди - так продолжалось
вплоть до самого года его смерти.
Только тогда в печати появилась небольшая статья, в которой было
по-своему отражено расхожее мнение о моем прадеде. "Эзаф Пибоди покинул
этот мир; но о нем долго еще будут помнить в наших краях. Среди местных
жителей было немало таких, кто приписывал ему сверхъестественные
способности и власть над силами тьмы, то есть нечто, происходящее из глубин
далеких и мрачных столетий и совершенно не подобающее нашему просвещенному
веку. В свое время фамилия Пибоди значилась в списке обвиняемых на
знаменитом Салемском процессе[3] ведьм; позднее именно из Салема приехал
сюда и построил свой дом близ Уилбрэхема Джедедия Пибоди. Само собой
разумеется, что слухи, ходящие вокруг этого семейства, как и всякие
суеверия вообще, не основываются на реальных фактах. Исчезновение старого
черного кота Эзафа Пибоди, которого никто не видел со дня смерти хозяина,
является не более чем простым совпадением. До сих пор еще не прекратились
разговоры, касающиеся обстоятельств похорон Эзафа. Утверждают, будто гроб с
покойным не был выставлен в открытом виде накануне погребения по причине
каких-то таинственных изменений, происшедших с телом либо из-за
вынужденного нарушения похоронного обряда, что делало показ мертвеца крайне
нежелательным. В этой связи из пыльных сундуков были извлечены на свет
божий старинные поверья о колдунах, которые якобы должны быть положены в
гроб лицом вниз, после чего покой их не следует нарушать никоим образом,
разве только посредством сожжения..." Статья эта и сам ее стиль показались
мне не совсем искренними, словно автор чего-то недоговаривал. Но все же я
узнал из нее достаточно много, пожалуй, даже больше, чем хотел бы узнать.
Люди считали черного кота Эзафа Пибоди его подручным, так сказать, младшим
бесом - ибо у каждого колдуна или ведьмы имеется свой младший бес, обычно
принимающий образ какого-нибудь животного. Неудивительно, что те, кто
приписывал моему прадеду колдовские способности, относили сюда же и кота -
очевидно, при жизни старика кот был с ним так же неразлучен, как и в моих
сновидениях. Но сильнее всего меня потрясло описание похорон Эзафа Пибоди,
ибо я знал то, что не было известно редактору, а именно - что тело
действительно было положено в гроб лицом вниз. Более того, я знал, что
покой его был нарушен, хотя, конечно, этого делать не следовало. И
последнее - я имел все основания подозревать, что кто-то еще, кроме меня,
обитает в усадьбе Пибоди, выходя из моих снов и перемещаясь по комнатам
дома, по окружающей местности и по воздуху над ней!
4
Этой ночью опять пришли сны, и вновь они сопровождались голосами,
звучавшими столь близко и пронзительно, словно они проникали в меня
одновременно как изнутри, так и снаружи. Вновь мой прадед был занят своим
страшным делом, а спутник его, черный кот, время от времени останавливался,
поворачивал голову и смотрел как будто в упор на меня, при этом на морде го
каждый раз возникало выражение злобного торжества. Я видел, как старик в
своей островерхой шляпе и длинных черных одеждах появился со стороны леса
и, пройдя сквозь стену дома и через темную комнату, очутился перед мрачным
алтарем, за которым, ожидая жертвоприношения, стоял Черный Человек. Видеть
весь дальнейший ужас было невыносимо, но я не мог уклониться от зрелища,
как не мог избавиться и от дьявольских звуков, ибо весь был во власти сна.
Потом я увидел его, кота и Черного Человека уже среди густого леса далеко
от Уилбрэхема, где в обществе прочих бесовских тварей они справляли Черную
Мессу у алтаря под открытым небом; за этим последовала дикая оргия. На сей
раз изображение было не столь четким; лишь иногда отдельные сцены
прорывались мгновенными вспышками сквозь плотную пелену цветного тумана и
жуткую какофонию звуков. Помню странное ощущение зыбкости и чужеродности
окружавшего меня мира, который я воспринимал на подсознательном уровне,
слыша и видя вещи, непереносимые для нормального человеческого рассудка. До
меня постоянно доносились леденящие кровь песнопения, крики умирающего
ребенка, нестройное завывание труб, читаемые задом наперед молитвы, визг и
хохот пирующих, которых я мог наблюдать лишь урывками. Также урывками до
сознания моего доходили куски разговоров, короткие фразы, ничего не
значившие каждая в отдельности, но все вместе создававшие смутную смысловую
картину происходящего.
- Достоин ли он избрания?
- Именем Велиала, именем Вельзевула, именем Сатаны...
- От плоти и крови Джедедии, от плети и крови Эзафа, прибывший сюда
вместе с Бэлором...
- Подведите его к книге!
В следующем проблеске сновидений я увидел самого себя приближающимся в
сопровождении моего прадеда и кота к огромной черной книге, со страниц
которой мерцали начертанные горящими буквами имена, и под каждым стояла
кровавая роспись. Я тоже был принужден расписаться, причем рукой моей водил
Эзаф Пибоди, а кот, которого он называл Бэлором, полоснул острыми когтями
по моему запястью; хлынула кровь, в которую и обмакнули перо, кот же при
этом начал подпрыгивать и приплясывать, выделывая в воздухе дикие антраша.
В этом сне была одна подробность, особенно смутившая меня по
пробуждении. Когда мы шли через лес к месту дьявольского шабаша, я хорошо
запомнил тропу, проложенную краем болота; с одной стороны от нее
поднимались заросли осоки, а с другой - тянулась зловонная трясина, над
которой тяжелым туманом плыли гнилостные испарения. Ноги мои при каждом
шаге погружались в черную вязкую жижу, тогда как мои спутники, казалось,
плавно летели над самой землей, не оставляя на ней ни малейших отпечатков.
И вот поутру, когда я очнулся - а это случилось много позднее обычного
часа - я обнаружил, что моя обувь, еще накануне вечером сиявшая чистотой,
была теперь вся облеплена едва подсохшей черной грязью - несомненно той
самой, что составляла лишь часть моего сна! Вскочив с кровати, я двинулся в
обратном направлении по грязным следам собственных ботинок, поднялся по
лестнице на второй этаж, вошел в потайную комнату и - следы обрывались все
в том же неестественной формы углу, откуда вели в комнату столь озадачившие
меня прежде отпечатки босых ног и кошачьих лап! Я долго отказывался верить
собственным глазам, но безумный ночной кошмар упрямо оборачивался
действительностью. Еще одним подтверждением тому были глубокие царапины,
оставшиеся на моем запястье.
Пошатываясь и спотыкаясь, я выбрался из страшной комнаты. Только теперь
я начал понимать своего отца, не пожелавшего продавать поместье Пибоди; он
мог узнать что-то от моего деда, который, скорее всего, собственноручно
уложил Эзафа в гроб лицом вниз. Как бы они оба не презирали все эти
суеверные легенды и предания, ни у кого из них не хватило духу открыто
пренебречь доставшимся им жутким наследством. Я понял также, почему отсюда
так поспешно съезжали все арендаторы - вероятно, на этом доме
фокусировались какие-то таинственные и недобрые силы, находящиеся за
пределами знаний и власти человека, равно как и любого другого живого
существа; и еще я понял, что сам уже попал в сферу притяжения этих
неведомых сил, сделавшись таким образом пленником старого дома и его
