оказался выдвинутым из длинного ряда гробов, установленных на особом уступе
вдоль стены с нишами - здесь были все сравнительно недавно умершие члены
семьи, в том числе мой дед и один из моих дядьев. Внимательно осмотрев гроб
Эзафа Пибоди, я к своему глубокому изумлению обнаружил следы постороннего
вмешательства - кто-то явно пытался поднять крышку, судя по тому, что одна
из крепежных петель была сломана, а остальные расшатаны и едва держались в
своих гнездах.
Первым моим побуждением было поправить крышку и передвинуть гроб
поближе к стене, но при этом я действовал недостаточно аккуратно, и крышка
вдруг съехала набок, открыв моему взору внутренность гроба. Несколько
долгих секунд я пребывал в странном оцепенении, отказываясь верить
собственным глазам, ибо вследствие какой-то чудовищной ошибки Эзаф Пибоди
был погребен лицом вниз - я не хотел даже думать о том, что мой прадед мог
быть подвергнут этому обряду, находясь в состоянии каталепсии, и скончался
в ужасных мучениях, стиснутый в узком пространстве без доступа воздуха и
без всякой надежды на спасение. Теперь плоть его уже истлела, сохранились
лишь кости до полусгнившие лохмотья одежды, и все же я счел своим долгом
исправить последствия этой ошибки или - не дай Бог - несчастного случая. Я
сдвинул крышку до конца и осторожно переложил череп и кости, придав скелету
подобающее покойнику положение. При этом я не испытывал ни страха, ни
отвращения, вполне допустимых в таких обстоятельствах; наоборот, мои
действия представлялись мне совершенно естественными. Надо заметить, что
все происходило средь бела дня, солнечный свет врывался в раскрытую дверь,
проникая сквозь голые кроны деревьев и рассыпая по пыльному полу мозаику
ярких пятен - словом, склеп в этот час не выглядел таким уж зловещим и
мрачным. Только теперь я вспомнил о главной цели своего визита - я хотел
выяснить размеры помещения и убедиться, что в нем хватит места для моих
родителей, моего дяди - если останки его будут привезены из Франции - и для
меня самого. Результаты осмотра меня вполне удовлетворили.
Выйдя затем наружу, я запер дверь и зашагал в сторону дома, попутно
прикидывая, сколько времени могут занять поиски и доставка на родину праха
покойного дяди, и перебирая в уме наилучшие пути и средства осуществления
данного предприятия. Тем же днем я написал и отправил два письма - одно к
официальным властям в Бостоне с просьбой разрешить вскрытие могилы моих
родителей, а другое в соответствующие инстанции местного округа, сообщая о
своем желании перезахоронить их в фамильном склепе.
2
Именно с той самой ночи - если мне не изменяет память - и потянулась
цепочка необычайных событий, в центре которых оказалось старое поместье
Пибоди. Сказать по правде, я и раньше по некоторым туманным намекам мог
догадаться, что с этим домом не все ладно - адвокат Хопкинс, почтенный
пожилой джентльмен, вручая мне связку ключей еще во время первого моего
приезда, как-то уж очень настойчиво интересовался моими дальнейшими планами
и, узнав, что я хочу здесь поселиться, повторил свой вопрос, как будто не
веря в серьезность моих намерений. Позднее по ходу разговора он не раз
подчеркивал, что дом этот - "место весьма уединенное", что соседи-фермеры в
прошлом "не очень-то жаловали семью Пибоди" и, наконец, что никакие пришлые
арендаторы "не могли сколько-нибудь долго там продержаться".
- Это одно из тех мест, - говорил он, стараясь придать лицу
многозначительно выражениe, - в которые никто и никогда не выезжает на
пикник. Там вы не найдете ни одной бумажной тарелки или салфетки, поверьте
моим словам!
Не скупясь на подобного рода двусмысленные и неопределенные замечания,
старик однако всячески избегал упоминать о конкретных вещах и событиях,
могущих подтвердить справедливость его опасений. Оно и не удивительно,
поскольку фактов-то как раз и не было - не принимать же всерьез хмурые
взгляды соседей, по какой-то им самим вряд ли известной причине обходящих
далеко стороной обширный участок в самом сердце массива плодородных земель.
Владения мои, общей площадью около сорока акров, были по большей части
заняты лесом, а вокруг во всех направлениях простирались четкие квадраты
возделанных полей, разделенных каменными стенками или оградами из жердей,
вдоль которых тянулись ряды деревьев и густые заросли кустарника, дававшие
приют многочисленным птицам. Обдумав слова старого адвоката, я пришел к
выводу, что столь странное - если не сказать предвзятое - отношение к
усадьбе передалось ему от моих соседей, благо он был связан с ними
родством. Эти люди - суровые, крепкие, немногословные - были из той же
породы коренных янки, что и Пибоди, отличаясь от последних разве что
большей привычкой к труду и более прочной привязанностью к своей земле.
Но вернемся к той ночи - а это бьша одна из ночей, когда мартовский
ветер с особой силой поет и стонет в ветвях деревьев, - во время которой
меня впервые посетило ощущение, что я нахожусь в доме не один.
Потревожившие меня посторонние звуки мало походили на шаги, правильнее было
бы назвать это просто движением - что-то беспрестанно передвигалось по
второму этажу взад и вперед, в пределах какого-то небольшого пространства.
Я вышел в темный пустой холл, откуда вела наверх винтовая лестница, и
прислушался - мне показалось, что звуки медленно спускаются вниз; временами
совершенно отчетливые, они порой понижались до обманчиво тихого шороха; я
стоял нсподвижно и слушал, слушал, слушал, пытаясь определить их источник,
найти им какое-нибудь рациональное объяснение. Ничего подобного мне прежде
слышать не приходилось; в конечном счете я решил, что это могла быть одна
из ветвей нависавшего над домом дерева, которая, раскачиваясь на ветру,
скребла по стене или крыше и создавала эффект чужеродного присутствия в
верхних комнатах. Удовлетворившись такой разгадкой происходящего, я
вернулся в свою спальню; в дальнейшем странные шумы меня уже не беспокоили,
и вовсе не потому что они прекратились, отнюдь - просто я потерял к ним
интерес, дав всему этому убедительное обоснование.
Куда меньше мне повезло со сновидениями, посещавшими меня этой ночью.
Обычно я вообще сплю без снов, но на сей раз самые невероятные образы
вставали передо мной как нельзя более явственно; я оказался в роли
пассивного наблюдателя, пространственные и временные барьеры были
разрушены, слуховые и зрительные иллюзии сменяли одна другую, но особенно
четко запечатлелись в моем сознании темная мрачная фигура в широкой шляпе с
коническим верхом и еще одно столь же призрачное существо, неизменно
присутствовавшее рядом с первым. Этих двоих я видел словно сквозь дымчатое
стекло, а окружающие их предметы были замутнены и преломлены, как будто
отгороженные от меня толстой полупрозрачной стеной. В сущности, это был не
сон в полном смысле слова, а лишь обрывки видений без конца и начала,
открывавшие мне иной, причудливо-гротескный, мир, иное измерение,
несовместимое с реалиями повседневной жизни. Когда эта ночь, наконец,
прошла, я очнулся на своей койке совершенно измученным и разбитым.
На следующий день меня посетил архитектор, занимавшийся составлением
планов переустройства дома и принес известие, чрезвычайно меня
заинтересовавшее. Это был молодой еще человек, свободный от предрассудков и
не верящий во всякие дурацкие легенды, какими обычно обрастают заброшенные
старые усадьбы, особенно если они расположены в сельской глуши.
- Человек непосвященный никогда бы не догадался, что в этом доме
имеется секретная комната, - сказал архитектор, - что-то вроде тайника.
Взгляните сюда, - он развернул на столе свои чертежи и расчеты.
- Вы в этом вполне уверены? - спросил я.
- Думаю, это либо потайная молельня, - предположил он, - либо укрытие
для беглых рабов.
- Я ничего такого не замечал.
- Я пока тоже. Но вот посмотрите... - и он ткнул пальцем в план здания,
вычерченный им после осмотра и замера всех внутренних помещений и
фундамента. На втором этаже в самой старой части дома, согласно расчетам,
должна была находиться еще одна комната, протянувшаяся вдоль всей северной
стены. Разумеется, ни о какой тайной молельне не могло быть и речи - в
нашем роду никогда ни водилось папистов. Что же касается беглых рабов - это
было как будто похоже на правду, но, с другой стороны, во времена, когда
строилась эта часть здания, бегство рабов с юга в Канаду еще не было
достаточно распространенным явлением и вряд ли могло стать причиной
создания специального тайника. Нет, данная версия также не подходила.
- И вы уверены, что можете прямо сейчас показать мне эту комнату? -
спросил я.
- Ее там просто не может не быть.
И действительно, комната была там, где он указывал. Очень умело и
тщательно скрытая, хотя отсутствие окон в северной стене спальни могло бы и
раньше навести меня на определенные догадки. Ведущая в комнату дверь была
замаскирована тонкой резной отделкой по красному кедру, что сплошь
покрывала всю стену. Обнаружить дверь, не зная заранее о существовании
комнаты, было делом крайне сложным, ибо она не имела ничего, хотя бы
отдаленно напоминающего ручку, а открывалась посредством нажатия па один из
многочисленных выступов резьбы. Честь этой находки также принадлежала
архитектору, который, как человек сведущий в таких вещах, сориентировался
гораздо быстрее меня, после чего я еще несколько минут простоял на пороге,
изучая заржавленный механизм двери и пытаясь понять принцип его действия.
Наконец мы вошли внутрь и оказались в небольшом замкнутом помещении.
Для потайной молельни, впрочем, оно было даже велико, достигая в длину
десяти футов - при ширине значительно меньшей - и ограничиваясь у
противоположного конца скатом крыши. По всем признакам, здесь давно уже
никто не бывал, и вещи оставались нетронутыми в течение многих лет -
различные бумаги и книги лежали на своих местах под толстым слоем пыли, а
столь же запыленные стулья были придвинуты к расположенному у стены
небольшому письменному столу.
В целом комната имела на редкость необычный вид. При своих сравнительно
малых размерах она казалась абсолютно лишенной прямых углов, как будто
строители намеренно старались удивить и озадачить ее будущих хозяев
последовательным искажением естественных очертаний и нарушением всех
пропорций. Кроме того, пол у нас под ногами оказался покрыт странными
узорами и письменами, частью нарисованными, а частью просто вырезанными на
дощатых половицах. Будучи выполнены в самой что ни на есть грубой и
примитивной манере, эти узоры образовывали в конечном счете подобие
окружности, вдоль внутренней и внешней сторон которой располагались рисунки
- один только взгляд на них вызвал у меня внезапный приступ ужаса и
отвращения. Похожие чувства я испытал при осмотре письменного стола - он
был какого-то непонятного, скорее черного, нежели коричневого цвета и
казался частично обугленным; думается, этому предмету мебели доводилось в
свое время выполнять функции, весьма далекие от обычных функций письменного
стола. На столешнице беспорядочной грудой были навалены древние книги в
переплетах из какого-то особого сорта кожи, в числе коих был и один толстый
рукописный фолиант, переплетенный аналогичным образом.
Более подробный осмотр пришлось отложить, поскольку сопровождавший меня
архитектор, убедясь в правильности своей догадки относительно тайника и
потешив тем самым свое профессионально самолюбие, не пожелал далее здесь
