===========================================================================
Howard Phillips LOVECRAFT
The Descendant
(c) Arkham House
Наследство Пибоди
перевод В.Дорогокупли
Лавкрафт Г.Ф., "Полное собрание сочинений", т. 1, М., МП "Форум", 1992.
OCR, spellcheck - Constantine Vetlov, keen@keen.ru, http://www.keen.ru
26.X.1999
===========================================================================
Говард Филипс ЛАВКРАФТ
НАСЛЕДСТВО ПИБОДИ[1]
Мне так и не довелось лично познакомиться с моим прадедом Эзафом
Пибоди, хотя я достиг уже пятилетнего возраста к тому времени, как он отдал
Богу душу в своей огромной старой усадьбе, лежавшей к северо-востоку от
городка Уилбрэхем, штат Массачусетс. Из воспоминаний моего детства
сохранилось лишь одно, связанное с поездкой в те края. Старик тогда уже был
при смерти и не вставал с постели; отец с матерью поднялись в его спальню,
оставив меня с няней внизу, так что я его даже и не увидел. По слухам, он
был весьма состоятелен, но время сводит на нет любое богатство, как и
вообще все в этом мире, ибо даже казалось бы вечному камню на деле отмерен
свой срок - что уж тогда говорить о столь преходящем и ненадежном предмете,
как деньги. Сплошь и рядом солидные некогда капиталы тают под возрастающим
из года в год налоговым бременем, уносятся по частям с каждой новой
постигающей семью смертью. Вот уж чего-чего, а смертей в нашем семействе
было предостаточно. За моим прадедом, скончавшимся в 1907 году, вскоре
последовали двое моих дядьев - один был убит на Западном фронте, а другой
пошел ко дну вместе со злосчастной "Лузитанией". Поскольку третий мой дядя
умер еще раньше и никто из троих не был женат, все права на старинное
поместье перешли к моему отцу сразу после смерти деда в 1919 году.
Отец мой, в отличие от большинства его предков, не был провинциалом. Не
питая пристрастия к радостям деревенской жизни, он оставил унаследованный
дом вместе с землями на произвол судьбы, а прадедовские капиталы вложил в
несколько прибыльных предприятий в Бостоне и Нью-Йорке. Мать также не
разделяла внезапно пробудившийся во мне интерес к сельской старине и в
особенности к нашему затерянному где-то в провинциальной глуши родовому
гнезду. Однако мои родители так и не пришли к согласию относительно его
продажи, хотя я припоминаю один случай, когда во время очередного моего
приезда домой из колледжа мать завела разговор на эту тему и предложила
сбыть с рук бесполезное и не приносящее доходов имущество. Отец очень
строго и холодно прекратил обсуждение вопроса; я помню этот его неожиданно
оледеневший - не могу найти более подходящего определения - голос и его
странное упоминание о каком-то неизвестном доселе "наследстве Пибоди". Вот
в точности его тогдашние слова: "Дед предсказал, что когда-нибудь один из
его потомков обретет наследство в полной мере". Мать на это презрительно
фыркнула: "Что там еще за наследство? Разве отец твой уже давным-давно не
пустил его по ветру за самым малым остатком?" Отец промолчал, ограничив
свои доводы этой единственной ледяной фразой и оставив меня в убеждении,
что существуют некие - и весьма серьезные - причины сохранять за собой
право на эту собственность, как будто под словом "наследство"
подразумевалось что-то иное, не могущее быть переданное другим лицам
обычным законным порядком.
Однако сам отец так никогда и не собрался навестить заброшенную
усадьбу; земельный и прочие налоги регулярно вносились в казну нашим
поверенным Ахавом Хопкинсом, адвокатом из Уилбрэхема. Время от времени он
присылал родителям отчеты о состоянии имущества, которые неизменно
оставлялись ими без внимания, а на все предложения и советы "выделить
средства на поддержание дома в мало-мальски приличном виде" они отвечали в
том духе, что тратить на это свои деньги считают пустым и чуть ли даже не
вредным занятием.
Итак, усадьба пребывала в запустении, и не похоже было на то, что со
временем такое положение изменится. Пару раз адвокат по собственной
инициативе пытался было сдать ее в аренду, но даже в период недолгого
подъема деловой активности в Уилбрэхеме ему удалось привлечь туда лишь
временных постояльцев, вскорости съехавших прочь и вновь предавших старый
дом Пибоди в распоряжение ветров, дождей, солнца и неумолимо бегущих лет.
Таким образом и обстояли дела на момент, когда я вступил во владение
наследством после трагической гибели моих родителей в автомобильной
катастрофе осенью 1929 года. Несмотря на резкое падение цен на недвижимость
и на биржевой кризис, разразившийся в конце того же года и ознаменовавший
собой начало Великой Депрессии, я все же решился продать свою собственность
в Бостоне и восстановить старинный особняк неподалеку от Уилбрэхема с тем,
чтобы поселиться в нем самому. Смерть родителей сделала меня единственным
владельцем довольно крупного состояния, и теперь я мог позволить себе
отказаться от юридической практики, что и сделал без всякого сожаления, ибо
данный род занятий требовал гораздо больше исключительной точности,
аккуратности и внимания, чем я был расположен ему уделять по складу своего
характера.
Теперь осуществление моих замыслов зависело от того, насколько быстро
мог быть отремонтирован сельский дом - или хотя бы его часть, - куда я
намеревался переезжать. Здание это возводилось на протяжении многих лет
несколькими поколениями семьи Пибоди. Первоначально построенный в 1787 году
дом являл собой типичный образчик старого колониального стиля - невысокий
(второй этаж так и остался незавершенным), простой и строгой планировки, с
четырьмя массивными колоннами по фасаду. Позднее это строение стало основой
- если угодно, ядром - постепенно разрастающейся усадьбы. Каждое новое
поколение ее обитателей что-нибудь переделывало или дополняло - сперва был
надстроен второй этаж, куда вела винтовая лестница, затем появились боковые
крылья и флигели; так что ко времени моего приезда этот обширный комплекс
построек занимал уже более акра земли, если считать вместе с лужайкой и
садом, столь же запущенными, как и все остальное хозяйство.
Благородная строгость линий, характерная для зданий колониального
периода, была в значительной степени смягчена трудами сменявших друг друга
строителей, не слишком озабоченных такими вещами, как цельность
архитектурного облика; результаты их творческих поисков были видны повсюду
- высокая остроконечная крыша дома вдруг как-то неуклюже переходила в
покатую крышу мансарды, различной формы большие и малые - в том числе
чердачные - окна были прорублены где попало, а широкий, украшенный
затейливой резьбой карниз мог преспокойно соседствовать со своим донельзя
примитивным подобием. В целом же, несмотря на все эти недостатки, старый
дом произвел на меня благоприятное впечатление, хотя, пожалуй, иному
знатоку он показался бы лишь жалкой, заведомо неудачной попыткой совмещения
разных архитектурных стилей и видов декоративной отделки. При взгляде
издалека, однако, усадьба во многом выигрывала за счет огромных вековых
дубов и вязов, чьи роскошные кроны нависали над домом, окружая его с трех
сторон; с четвертой же к нему примыкал старый сад, в котором среди
неухоженных, буйно разросшихся кустов роз поднимались молодые тополя и
березки. Да и сам дом с его потемневшими от времени стенами, на фоне
которых терялись могучие стволы деревьев, хранил в себе черты если не
былого великолепия, то, по крайней мере, какой-то особой мрачной
торжественности.
Я насчитал в доме не менее двадцати семи комнат, три из которых,
расположенные в юго-восточном крыле, показались мне наиболее подходящими
для устройства своих апартаментов. Распорядившись насчет ремонта, я в
течение всей осени и первой половины зимы периодически наезжал сюда из
Бостона, чтобы лично проследить за ходом работ. Я видел, как старое дерево
после очистки и вощения приобретает красивый теплый оттенок; а вскоре
проведенное в дом электричество изгнало из комнат угрюмый полумрак, и лишь
задержка с водопроводом отложила мой переезд до поздней зимы; но вот
наконец этот день настал - двадцать четвертого февраля я переступил порог
дома моих предков уже не только в качестве наследника, но и как его
постоянный жилец. Весь следующий месяц я был занят составлением планов
реконструкции остальной части усадьбы. Одно время я подумывал было об
удалении некоторых позднейших элементов для того, чтобы воссоздать
первоначальный облик дома, но потом отказался от этой затеи и решил
оставить все как есть, сохранив тот колорит и тот своеобразный дух, что был
привнесен многими поколениями живших здесь людей и многочисленными
событиями, происходившими некогда в этих стенах.
К концу месяца я вполне освоился на новом месте и даже успел его
полюбить; таким образом то, что казалось сперва лишь причудой, внезапным
душевным порывом, обернулось теперь глубокой и устойчивой привязанностью.
На мою беду, привязанность эта со временем зашла чересчур далеко, и я, сам
того не заметив, оказался на ложном пути, приведшем меня к результату, не
имеющему ничего общего с моими исключительно благими намерениями. А
началось все с того, что я замыслил перенести останки моих родителей,
покоившихся на небольшом кладбище в Бостоне, в старый фамильный склеп семьи
Пибоди, вырубленный в склоне холма неподалеку от дома и хорошо видный из
его задних окон, хотя и совершенно незаметный с проходящего перед усадьбой
шоссе. Мало того, я решил найти и доставить в Соединенные Штаты прах моего
дяди, павшего на поле битвы где-то во Франции, и тем самым воссоединить
почти всех членов нашего рода на исконных землях Пибоди. Подобная идея
могла прийти в голову только склонному к уединению и затворничеству
холостяку - то есть именно тому, кем я успел стать всего за один месяц,
проведенный в огромном пустом доме в окружении чертежей и набросков,
сделанных по моей просьбе местным архитектором, за месяц, ставший
переломным в моей жизни и безвозвратно отдаливший меня от всего, что прежде
составляло ее суть.
Таковы вкратце были причины, приведшие меня в один из последних дней
марта ко входу в фамильный склеп со связкой ключей, которую мне передал мой
уилбрахэмский поверенный. Само по себе сооружение отнюдь не бросалось в
глаза - оно целиком находилось внутри холма, так что наружу выступала одна
лишь массивная дверь, да и та была полускрыта деревьями и кустами, которые
вот уже много лет никем не расчищались и не подстригались. Дверь, как и вся
гробница, делалась с расчетом на века; строительство это велось практически
одновременно с постройкой дома, и с той поры представители нескольких
поколений нашей семьи, начиная со старого Джедедии Пибоди, нашли здесь свое
последнее пристанище. Проникнуть внутрь оказалось не так уж легко - дверь
как будто вросла в проем и очень долго сопротивлялась моим усилиям, но в
конце концов подалась, и передо мной открылся черный зев склепа.
Мои покойные родственники покоились каждый в своем гробу - всего их
было тридцать семь, иные в отдельных каменных нишах, иные просто внизу у
стены. Впрочем, в первых с краю нишах находились уже не гробы, а то
немногое, что от них осталось, а ниша, предназначенная для Джедедии, была
вообще пуста - ни даже кучки праха там, где должен был стоять гроб. Все
другие были на месте, располагаясь в строгом хронологическом порядке, за
исключением гроба с останками моего прадеда Эзафа Пибоди - он почему-то
