блистающей и неотразимой, отправляясь в брбках-клеш на
многолюдную вечеринку вскоре после свадьбы. Или рисунок Вилли,
курящего сигару, и такого счастливого, потому что он закончил
писать статью о Фишере фон Эрлахе, которая, как он думал,
положит начало его карьере, но которую даже не опубликовали.
Все рисунки я делала тщательно и со множеством подробностей,
но сейчас я замечала на них лишь смешные брюки или пальцы
мужа, возбужденно разметавшиеся по клавишам пишущей машинки.
Но если это занятие угнетало меня, то почему я продолжала
рисовать в альбоме? Потому что это моя единственная жизнь, и я
не настолько претенциозна, чтобы думать, будто знаю ответ на
это сейчас. Быть может, он придет ко мне, когда я стану
старше. Я продолжаю надеяться, что лет через тридцать или
сорок, когда я снова посмотрю на эти рисунки, на меня
снизойдет некое откровение и поможет мне яснее понять
различные куски моей жизни.
Я все никак не могла отыскать рисунок, который он хотел. Я
перерыла все - корзинки для мусора, ящики столов, даже старые
детские тетради для домашних заданий. Как безжалостно может
стиснуть вас паника, когда вы не можете отыскать то, что
ищете! Что бы вы ни искали, оно становится самым важным на
свете, будь оно даже сущим пустяком - ключом от платяного
шкафа или годичной давности счетом от газовой компании. Дом
становится вашим врагом - он прячет то, что вы ищете, и глух к
вашим мольбам. Рисунка не было ни в альбоме, ни на телефонном
столике, ни в кармане пальто. Не отыскался он ни в серых
прериях под кроватями, ни среди химических запахов под
фальшивой сосновой облицовкой кухонных шкафчиков. Неужели мой
сын действительно лишится г л а з а, если я не найду дурацкий
маленький набросок? Да, так сказал тот старик. Я поверила ему,
увидев фотографию, где были мы с Леоном.
Я пережила ужасный вечер, пытаясь остаться для всей семьи
привычной нормальной "мамой", и одновременно лихорадочно
обыскивая каждый уголок в поисках рисунка. За обедом я
осторожно поинтересовалась, не натыкался ли кто-нибудь на
него. Но никто рисунка не видел. Все привыкли, что по дому
разбросаны мои рисунки и картинки. Иногла кто-нибудь брал
приглянувшийся и относил в свою комнату, но мне и тут не
повезло.
Весь вечер я постоянно поглядывала на Адама и начинала
искать еще активнее. Глаза у него были самые обычные. но в то
же время умные и приветливые. При разговоре он смотрел прямо
на тебя и был очень внимателен.
К полуночи искать было больше негде. Рисунок пропал. Сидя
за кухоным столом со стаканом апельсинового сока в руках, я
поняла, что когда завтра встречусь с Червергом в "Бремене",
мне останется лишь выбирать - сказть правду или восстановить
по памяти рисунок, который он требовал. Набросок был столь
прост, что я не сомневалась, что смогу без труда изобразить
нечто похожее. Но вот воспроизвести совершенно т о ч н о? Нет,
невозможно.
Я прошла в комнату и взяла дощечку с прикрепленной к ней
пачкой бумаги. По крайней мере, бумага будет точно такая же.
Вилли покупал ее стопками, потому что она была дешевая и
плотная, и нам обоим нравилось ею пользоваться. Такой листок
не было жалко смять и выбросить, сделав ошибку. Я с легкостью
представила, как скопирую сейчас тот проклятый набросок и
перстану о нем думать. Ребенок, стоящий под деревом. Маленькая
девочка в джинсах. Дерево - каштан. И что здесь особенного?
У меня ушло пять минут, чтобы нарисовать, еще пять -
убедиться, что рисунок именно такой, каким я его помню, и еще
пять минут он пролежал у меня на коленях, пока я приходила к
выводу, что все безнадежно. Пятнадцать минут от начала до
конца.
Не успела я усесться следующим вечером, а Четверг уже
нетерпеливо барабанил пальцами по мраморному столику. - Вы
нашли его? Он с вами?
- Да. В сумочке.
Все его тело расслабилось. Лицо успокоилось, кисти рук
мягко опустились на стол, а сам он откинулся на обитую
бархатом спинку стула. - Прекрасно. Дайте его мне, пожалуйста.
Он-то почувствовал себя лучше, а я нет. Как можно
спокойнее я достала из сумочки измятый листок бумаги.
Выходя из дома, я смяла рисунок в тугой шарик, надеясь
хоть немного обмануть его. Если он не станет слишком
внимательно приглядываться, может, мне и повезет. А может, и
нет. Шансов на удачу было немного, но на что мне было еще
надеяться?
И все же глядя, как аккуратно он расправляет бумагу, как
вглядывается в нее, словно это какой-то уникальный и бесценный
документ, я поняла, что он может в любой момент заметить
разницу и все полетит к чертям. Я сняла пальто и скользнула в
кабинку.
Он оторвался от рисунка и посмотрел на меня. - Можете
погудеть, если хотите. Я закончу через минуту.
Я так любила это кафе, но сегодня этот человек превратил
его неприятное, угрожающее место, где мне хотелось лишь одного
- побыстрее покончить с этим делом и уйти. Даже вид Риттера,
что стоял возле стойки и читал газету, раздражал меня. Как
может жизнь нормально продолжаться, если какая-то скверная
магия витает в воздухе, плотная, как сигаретный дым.
- У вас хорошая память.
- О чем это вы?
Он полез в нагрудный карман пиджака и достал лист бумаги.
Развернув его, он подал мне тот самый рисунок маленькой
девочки под каштаном, который я сделала.
- Так он был у вас!
Он киснул. - Мы сжульничали вместе. Я сказал, что рисунок
у вас, а вы попытались подсунуть мне копию, сказав, что это
оригинал. Кто из нас нечестен больше?
- Но ведь я не могла отыскать его именно потому, что он
был у вас! Зачем вы это сделали?
- Потому что нам нужно было проверить, насколько хорошая у
вас память. Это очень важно.
- А мой сын? - спросила я. - С ним ничего не случится?
- Гарантирую, что нет. Я могу показать вам его фотографию
из будущего, но наверное будет лучше, если вы просто узнаете,
что у него все будет хорошо. И именно из-за того, что вы для
него сделали. - Он показал на второй рисунок. - Хотите увидеть
его фотографию?
Я немного побородась с искушением, но все-таки отказалась.
- скажите только, станет он пилотом?
Четверг сложил на груди руки. - Он будет пилотом
"Коркорда", летающего по маршруту Париж-Каракас. Однажды его
самолет попытаются угнать, но Адам сделает нечто накое умное и
героическое, что сможет в одиночку спасти самолет и
пассажиров. Он даже попадет на обложку "Таймс", где про него
будет напечатана статья под названием "Возможно, не перевелись
еще герои". - Он приподнял рисунок. - Ваш сын. И благодаря
этому.
- А я со временем не разведусь?
- Вы действительно хотите узнать?
- Да.
Он достал еще один сложенный лист бумаги и огрызок
карандаша. - Нарисуйте грушу.
- Грушу?
- Да. Нарисуйте, и тогда я смогу ответить.
Я взяла карандаш и разгладила бумагу на столе. - Я ничего
в этом не понимаю, мистер Четверг.
Груша. Толстый низ и суженный верх. Черенок. Немного
штриховки, чтобы создать тени и глубину. Одна груша.
Я протянула ему рисунок, он мельком взглянул на него,
сложил и всунул в другой карман.
- Развод будет, потому что вы уйдете от мужа, а не на
оборот, как вы опасаетесь.
- А почему я это сделаю?
- Потому что вас будет ждать Фрэнк Элкин.
Я всегда считала, что выйди я замуж за Фрэнка Элкина, в
моей жизни все было бы в порядке. Несомненно, я достаточно
сильно его любила. Но он любил не только меня, но и парашютные
прыжки. Однажды он прыгнул, дернул за кольцо, но парашют не
сработал. Когда это было, лет двадцать назад? Или двадцать
четыре?
- Фрэнк Элкин умер.
- Да, но вы можете это изменить.
Когда мы пришли, в квартире было пусто. Четверг сказал,
что никто не придт, пока мы не закончим то, что следует
сделать. Я сходила в спальню и взяла альбом состолика возле
кровати. Привычная красно-серая обложка. Я вспомнила тот день,
когда купила его и заплатила новенькими монетками. Почему-то
каждая монета, которую я выкладывала перед продавщицей,
блестела как золотая или серебряная. Я была достаточно
романтична, и восприняла это как доброе предзнаменование.
Снова войдя в комнату, я протянула альбом Четвергу, и он
молча его взял.
- Садитесь.
- Что будет с детьми?
- Если захотите, суд присудит их вам. Вы сможете доказать,
что ваш муж алкоголик и неспособен о них заботиться.
- Но Вилли не пьет!
- Вы можете изменить и это.
- Как? Как я могу все это изменить? Что вы хотите этим
сказать?
Он открыл альбом и быстро его пролистал, нигде не
останавливаясь и не замедляясь. Закончив, он посмотрел на
меня.
- В некоторых местах в этом альбоме вы нарисовали Бога. Я
не могу сказать, гле именно, но я только что это проверил, и
такие рисунки есть. Некоторые люди обладают подобным талантом.
Кто-то может описать Бога, кто-то выразить его в музыке.
Кстати, я не говорю о людях вроде Толстого или Бетховена. Они
лишь великие художники.
Говоря вашими же словами, вам доступна грусть деталей.
Именно это делает вас способной к трансцендентности.
Если вы захотите, то до конца вашей жизни я буду иногда
приходить и просить вас кое-что нарисовать. Вроде сегодняшней
груши. Я буду просить или об этом, или скопировать что-нибудь
из вашего альбома. Я м о г у сказать, что он полон
удивительных рисунков, миссис Бекер. Там есть по меньшей мере
три различных и важных рисунка Бога, один из них таков,
который мне никогда ранее не приходилось видеть. И еще многое
другое. Нам нужен ваш альбом, и нужны вы, но, к сожалению,
больше ничего не могу вам сказать. Даже если я покажу, какая
из ваших работ... трансцедентна, вы все равно не поймете, о
чем идет речь.
Вы способны на то, что недоступно нам, и наоборот. Для нас
оживить Фрэнка Элкина - не проблема. Или спасти вашего сына. -
Он приподнял альбом обеими руками. - Но этого мы не умеем
делать, и поэтому нуждаемся в вас.
- А если я откажусь?
- Мы держим свое слово. Ваш сын все равно станет пилотом,
но вы все глубже станете вязнуть в вашей тоскливой жизни, пока
еще сильнее, чем сейчас, не поймете, что уже годами
задыхаетесь.
- А если отдам адьбом и стану для вас рисовать?
- То получите Фрэнка Элкина и любое другое, что пожелаете.
- Вы с небес?
Четверг впервые улыбнулся. - Я не могу отчетить честно,
потому что не знаю. Именно поэтому нам нужны ваши рисунки,
мисс Бекер. Потому что даже Бог сейчас ничего не знает и не
помнит, словно у него нечто вроде прогрессирующей амнезии.
Проще говоря. он все забывает. Мы можем напомнить ему о чем-то
лишь показав рисунки вроде ваших, дав послушать определенную
музыку, прочитав отрывки из книг. Только тогда он вспоминает и
говорит нам то, что нам следует знать. Мы записываем все, что
он говорит, но периоды ясности становятся все реже и реже.
Видите ли, самое печальное в том, что даже он начал забывать
детали. И по мере того, как он забывает, все начинает меняться
и расползаться. Пока что это лишь мелочи - определенные
запахи, или же он забудет дать какому-нибудь ребенку руки или
другому человеку свободу, когда он ее заслуживает. Некоторые
из нас, что работают для Бога, не знают, откуда мы, или даже
правильно ли мы поступаем. Мы знаем лишь, что его состояние
ухудшается и надо что-то быстро делать. Когда он видит ваши
рисунки, он многое вспоминает, и даже иногда становится таким,
как прежде. Но без них, когда мы не можем показать ему самого
себя, образы того, что он некогда создал, или слова, которые
