Джонатан Кэррол
Грусть деталей
Я привыкла проводить много времени в кафе "Бремен". Кофе
здесь горький и очень вкусный, а обитые голубым бархатом
стулья удобны, как старые друзья. Большие окна приветствуют
утренний свет подобно тому, как герр Риттер, официант,
приветствует каждого входящего. Совсем необязательно делать
крупный заказ - достаточно чашки чая или бокала вина. Из
пекарни, что в соседнем доме, дважды в день привозят булочки.
Поздним вечером для посетителей-полуночников в кафе выпекают
фирменное блюдо - посыпанные сахаром пирожки размером с
карманные часы. Так приятно бывает зайти сюда поздно зимним
вечером и заказать полное блюдо горячих пирожков.
"Бремен" открыт девятнадцать часов в сутки. Кафе не
работает лишь один день в году - 24 декабря, но на Рождество
оно открвается снова, украсившись зелеными и красными
скатертями, и его заполняют люди в ярких новеньких свитерах
или посетители-одиночки, которые выглядят уже не так грустно в
день, когда людям следует быть дома.
Найдете вы там и небольшие, но вполне реальные жизненные
радости - последний номер любимого журнала, новую пачку
сигарет, запах свежей выпечки. Все это вы можете отведать в
кафе, а можно обойтись и так, и все равно вы останетесь
довольны.
Я частенько захожу сюда посидеть, поглазеть в окно и
погудеть, то есть напевать про себя то, что мне нравится. Мой
тайный порок. Мой муж тайком таскает сладости, мать запоем
читает журналы о кино, а я гужу, то бишь пою. Дайте мне
свободный час, хорошее окно6 чтобы в него смотреть, и я с
удовольствием нагужу вам что угодно, от Пятой симфонии Малера
до любой из песен "Белого альбома" "Битлз".
Я первая соглашусь6 что я вовсе не виртуоз в этом деле, но
ведь оно предназначено лишь для одного слушателя, вас самих, и
любой, кто захочет усесться в пределах слышимости, сделает это
на свой страх и риск.
Это случилось поздним ноябрьским вечером, когда весь город
словно превратился в струи дождя и мокрые отблески отраженных
огней. В тот день дождь был холоднее снега, и все делалось с
трудом и через пень-колоду. В такие дни надо сидеть дома,
читать и прихлебывать суп из толстостенной белой чашки.
Я решила зайти в "Бремен", потому что совсем выдохлась.
Перебранка с детьми, визит к зубному врачу, затем бесконечная
беготня по магазинам и покупка вещей-невидимок - туалетной
бумаги, клея, соли. Вещей, про которые никто не вспоминает,
пока они не кончатся и вдруг отчаянно не потребуются.
Невидимый день, когда выматваешься, бегая по городу, отдаваясь
неблагодарным хлопотам, необходимым, но бессмысленным:
оксюморон домашней хозяйки.
Войдя внутрь, мокрая и увешанная сумками, я, кажется, даже
застонала от радости, увидев, что мой любимый столик свободен.
Я метнулась к нему, словно усталая малиновка в свое гнездо.
Герр Риттер подошел ко мне, выглядя в черном костюме с
галстуком-бабочкой элегантно и совсем как джентльмен из
прошлого века; через руку, как и всегда, было аккуратно
переброшено белое полотенце.
- Вы сегодня выглядите очень усталой. Трудный день?
- Пустой день, герр Риттер.
Он предложил мне кусок сметанного пирога, и к чертям
лишние калории, но я вместо этого заказала бокал вина. Через
час дети придут домой. У меня оставался час, чтобы дать узлам
внутри медленно распутаться, пока я буду смотреть в окно на
теперь уже романтический дождь. Сколько я просижу здесь, две
минуты? Три? Почти неосознанно я загудела, но тут в соседней
кабинке кто-то громко и протяжно произнес: - Шш-ш-ш!
Смутившись, я обернулась и увидела, что на меня смотрит
старик с очень розовым лицом.
- Знаете, не всем нравится Нейл Даймонд!
Достойное завершение достойного дня: меня уже осуждают за
то, что я напевала "Холли Холи".
Я изобразила на лице "извините" и уже собралась
повернуться обратно, но вдруг краем глаза заметила несколько
фотографий, которые старик разложил на столике перед собой. На
большинстве из них были я и моя семья.
- Откуда они у вас?
Он протянул руку, взял одну из фотографий и подал ее мне.
Не глядя на нее, он сказал: - Это вас сын через девять лет. У
него повязка, потому что он потерял глаз в автомобильной
аварии. Как вы знаете, он он хотел стать пилотом, но для этого
требуется хорошее зрение, поэтому вместо этого он красит дома
и много пьет. Девушка рядом с ним - это та, с которой он
живет. Она колет себе героин.
Моему сыну Адаму сейчас девять лет, и для него в миру
существуют только самолеты. Мы называем его комнату ангаром,
потому что все стены в ней увешены рисунками и фотографиями
самолетов. У него множество моделей, журналов, и так много
различных деталей самолетов, что иногда мы просто изумляемся.
Недавно он целую неделю писал письма во все крупные
авиакомпании (включая "Эйр Марок" и "Таром", национальную
румынскую компанию) и спрашивал, что следует сделать, чтобы
стать у них пилотом. Мы с мужем всегда восхищались и гордились
одержимостью Адама и не представляли его в будущем никем,
кроме как летчиком. А на фотографии, которую я держала, наш
маленький мальчик с короткой стрижкой и смышлеными зелеными
глазами был похож на изможденного восемнадцатилетнего
попрошайку. На его лице читалась неприятная комбинация скуки,
горечи и безнадежности. Несомненно, это был Адам через
несколько лет, но совсем не тот юноша, каким он мог бы стать,
а такой, вид которого заставил бы вас фыркнуть или перейти на
другую сторону улицы.
И повязка на глазу! Представить своего ребенка калекой
столь же невыносимо, как и мертвым. Ничто подобное...
недопустимо. Этого не может б ы т ь. Если все же трагедия
случается, тогда мы вов сем виним себя, неважно в каком
возрасте были дети и как все происходило. У нас, родителей,
крылья всегда должны быть достаточно большими, чтобы укыть
детей и защитить от несчастий и боли. Это записывается в нашем
контракте с Богом, когда мы берем на себя ответственность за
их жизни. Я хорошо помню персонажа из "Макбета", который,
узнав о смерти своих детей, начал называть их "цыплятками".
"Где мои маленькие цыплятки?" Поэтому увидев своего сына с
повязкой на глазу, я ощутила во рту привкус крови.
- Кто вы такой?
- А это фото вашего мужа после развода. Он думает, что ему
идут новые усы. По-моему, это немного глупо.
Много раз за последние годв Вилли пытался отпустить усы, и
каждая новая версия выглядела хуже, чем предыдущая. Однажды, в
середине весьма отвратительной перебранки, я сказала, что он
всегда начинает отращивать усы одновременно с очередной
любовной интрижкой. После этого с усами было покончено.
В дополнение к усам, на фотографии он был одет в одну из
тех дурацких мает, что носят поклонники "тяжелого металла" (с
изображениями языков пламени и молний). Эта майка
предназначалась для фанатов группы "Мертвые мозги". Зловещим
было и то, что Адам недавно принес домой пластинку "Мертвых
мозгов" и сказал, что они "ужасные".
- Меня зовут Четверг, фрау Бекер.
- Сегодня четверг.
- Верно. Если бы мы встретились вчера, меня звали бы
Среда...
- Кто вы такой? Что это значит? Что это за фотографии?
- Они - ваше будущее. Или, вернее, одно из них. Будущее -
предмет неустойчивый и хрупкий. Оно зависит от множества
факторов.
То, как вы ведете себя сейчас, как обращаетесь со своей
жизнью и жизнью окружающих, то и произойдет. - Он указал на
фото, которое я держала, и раскрыл ладони в жесте, означавшем
"Что вы можете поделать? Такова жизнь".
- Я вам не верю. Отстаньте от меня! - Я начала
поворачиваться, но он коснулся моего плеча.
- Больше всего вам нравится запах горящих поленьев. Вы
всегда лгали, утверждая, что первым мужчиной, с которым вы
переспали, был Джо Ньюмен. На самом деле первым был подручный
ваших родителей, Леон Белл.
Н и к т о не знал этого. Ни мой муж, ни моя сестра, никто.
Леон Белл! Я так редко вспоминала его. Он был добр и нежен, но
воспоминания о нем до сих причиняли мне боль, и я всегда так
боялась, что кто-нибудь вернется домой и застанет нас в моей
постели.
- Чего вы хотите? - спросила я.
Он взял из моих рук фотографию и положил ее обратно на
стол к остальным.
- Различные варианты будущего можно изменить. Они подобны
линиям на наших руках. А судьба - это нечто такое, о чем можно
поторговаться. Я пришел, чтобы заключить с вами сделку.
- Что же у я меня есть такого, что нужно вам?
- Ваш талант. Помните, как когда-то вечером вы нарисовали
сидящего под деревом ребенка? Мне нужен этот рисукон.
Принесите его, и ваш сын не пострадает.
- И все? Это же был просто набросок! Я потратила на него
всего десять минут, и даже смотрела телевизор, пока рисовала!
- Принесите его завтра сюда точно в это же время.
- Я почему я должна вам верить?
Он вынул фотографию, что была прикрыта другими, и поднес
ее к моим глазам. Моя старая спальня. Леон Белл и я.
- Я даже не знаю вас. Зачем вы делаете это со мной?
Он собрал фотографии в пачку, словно они были колодой
карт, которую он собирался перетасовать.
- Идите домой и отыщите тот рисунок.
* * *
Когда-то у меня получалось совсем неплохо. Я ходила в
художественную школу, записавшись на полный курс, и некоторые
из учителей говорили, что у меня есть задатки настоящей
художницы. А знаете, как я на это отреагировала? Испугалась. Я
рисовала, потому что мне это нравилось. Когда же к моим
работам начали внимательно присматриваться, держа в руках
чековую книжку, я сбежала и выскочила замуж. Замужество (и
связанные с ним обязанности) - самая подходящая скала, за
которой можно укрыться, когда за тобой охотится вооруженный
враг (родители, взрослость, успех). Сожмитесь за ней в
комочек, и буквально ничто не сможет вас коснуться. Для меня
быть счастливой вовсе не означало быть удачливой художницей. Я
видела в успехе напряженность и требования, которые не смогла
бы выполнить, разочаровав тем самым людей, думавших, что я
лучше, чем есть на самом деле.
Совсем недавно, раз дети уже настолько выросли, что могут
сами сварганить себе что-нибудь перекусить, я купила дорогие
английские масляные краски и два натянутых на раму холста. Но
я едва не смутилась, принеся их в дом, потому что единственным
"искусством", в котором я практиковалась в последние годы,
были шутливые зарисовки детей или какая-нибудь картинка в
конце письма доброму приятелю.
Прибавьте к этому моего самого старого друга - альбом для
набросков. Мне всегда хотелось вести дневник, но во мне
никогда не было той усидчивости, которая требуется, если
желаешь записывать что-нибудь о каждом дне своей жизни. Альбом
- совсем другое дело, потому что в тот день, когда я его
завела - мне было тогда семнадцать - я пообещала себе делать в
нем рисунки лишь тогда, когда мне хочется, или же когда
событие настолько важное (рождение детей, день, в который я
обнаружила, что Вилли завел любовницу), что мне просто
необходимо о нем что-то "сказать". Когда я стану старушкой, я
дам его детям и скажу: "Здесь то, о чем вы не знали. Теперь
это уже неважно, разве что эти рисунки расскажут вам обо мне,
если только они будут вам интересны". А может, я лишь посмотрю
на него, вздохну и отброшу в сторону.
Иногда я перелистывала альбом, но он обычно угнетал меня,
даже хорошие его страницы, с приятными воспоминаниями. Потому
что в деталях так много грусти. Какой я представляла себя
