Джонатан Кэррол
Грусть деталей
Я привыкла проводить много времени в кафе "Бремен". Кофе
здесь горький и очень вкусный, а обитые голубым бархатом
стулья удобны, как старые друзья. Большие окна приветствуют
утренний свет подобно тому, как герр Риттер, официант,
приветствует каждого входящего. Совсем необязательно делать
крупный заказ - достаточно чашки чая или бокала вина. Из
пекарни, что в соседнем доме, дважды в день привозят булочки.
Поздним вечером для посетителей-полуночников в кафе выпекают
фирменное блюдо - посыпанные сахаром пирожки размером с
карманные часы. Так приятно бывает зайти сюда поздно зимним
вечером и заказать полное блюдо горячих пирожков.
"Бремен" открыт девятнадцать часов в сутки. Кафе не
работает лишь один день в году - 24 декабря, но на Рождество
оно открвается снова, украсившись зелеными и красными
скатертями, и его заполняют люди в ярких новеньких свитерах
или посетители-одиночки, которые выглядят уже не так грустно в
день, когда людям следует быть дома.
Найдете вы там и небольшие, но вполне реальные жизненные
радости - последний номер любимого журнала, новую пачку
сигарет, запах свежей выпечки. Все это вы можете отведать в
кафе, а можно обойтись и так, и все равно вы останетесь
довольны.
Я частенько захожу сюда посидеть, поглазеть в окно и
погудеть, то есть напевать про себя то, что мне нравится. Мой
тайный порок. Мой муж тайком таскает сладости, мать запоем
читает журналы о кино, а я гужу, то бишь пою. Дайте мне
свободный час, хорошее окно6 чтобы в него смотреть, и я с
удовольствием нагужу вам что угодно, от Пятой симфонии Малера
до любой из песен "Белого альбома" "Битлз".
Я первая соглашусь6 что я вовсе не виртуоз в этом деле, но
ведь оно предназначено лишь для одного слушателя, вас самих, и
любой, кто захочет усесться в пределах слышимости, сделает это
на свой страх и риск.
Это случилось поздним ноябрьским вечером, когда весь город
словно превратился в струи дождя и мокрые отблески отраженных
огней. В тот день дождь был холоднее снега, и все делалось с
трудом и через пень-колоду. В такие дни надо сидеть дома,
читать и прихлебывать суп из толстостенной белой чашки.
Я решила зайти в "Бремен", потому что совсем выдохлась.
Перебранка с детьми, визит к зубному врачу, затем бесконечная
беготня по магазинам и покупка вещей-невидимок - туалетной
бумаги, клея, соли. Вещей, про которые никто не вспоминает,
пока они не кончатся и вдруг отчаянно не потребуются.
Невидимый день, когда выматваешься, бегая по городу, отдаваясь
неблагодарным хлопотам, необходимым, но бессмысленным:
оксюморон домашней хозяйки.
Войдя внутрь, мокрая и увешанная сумками, я, кажется, даже
застонала от радости, увидев, что мой любимый столик свободен.
Я метнулась к нему, словно усталая малиновка в свое гнездо.
Герр Риттер подошел ко мне, выглядя в черном костюме с
галстуком-бабочкой элегантно и совсем как джентльмен из
прошлого века; через руку, как и всегда, было аккуратно
переброшено белое полотенце.
- Вы сегодня выглядите очень усталой. Трудный день?
- Пустой день, герр Риттер.
Он предложил мне кусок сметанного пирога, и к чертям
лишние калории, но я вместо этого заказала бокал вина. Через
час дети придут домой. У меня оставался час, чтобы дать узлам
внутри медленно распутаться, пока я буду смотреть в окно на
теперь уже романтический дождь. Сколько я просижу здесь, две
минуты? Три? Почти неосознанно я загудела, но тут в соседней
кабинке кто-то громко и протяжно произнес: - Шш-ш-ш!
Смутившись, я обернулась и увидела, что на меня смотрит
старик с очень розовым лицом.
- Знаете, не всем нравится Нейл Даймонд!
Достойное завершение достойного дня: меня уже осуждают за
то, что я напевала "Холли Холи".
Я изобразила на лице "извините" и уже собралась
повернуться обратно, но вдруг краем глаза заметила несколько
фотографий, которые старик разложил на столике перед собой. На
большинстве из них были я и моя семья.
- Откуда они у вас?
Он протянул руку, взял одну из фотографий и подал ее мне.
Не глядя на нее, он сказал: - Это вас сын через девять лет. У
него повязка, потому что он потерял глаз в автомобильной
аварии. Как вы знаете, он он хотел стать пилотом, но для этого
требуется хорошее зрение, поэтому вместо этого он красит дома
и много пьет. Девушка рядом с ним - это та, с которой он
живет. Она колет себе героин.
Моему сыну Адаму сейчас девять лет, и для него в миру
существуют только самолеты. Мы называем его комнату ангаром,
потому что все стены в ней увешены рисунками и фотографиями
самолетов. У него множество моделей, журналов, и так много
различных деталей самолетов, что иногда мы просто изумляемся.
Недавно он целую неделю писал письма во все крупные
авиакомпании (включая "Эйр Марок" и "Таром", национальную
румынскую компанию) и спрашивал, что следует сделать, чтобы
стать у них пилотом. Мы с мужем всегда восхищались и гордились
одержимостью Адама и не представляли его в будущем никем,
кроме как летчиком. А на фотографии, которую я держала, наш
маленький мальчик с короткой стрижкой и смышлеными зелеными
глазами был похож на изможденного восемнадцатилетнего
попрошайку. На его лице читалась неприятная комбинация скуки,
горечи и безнадежности. Несомненно, это был Адам через
несколько лет, но совсем не тот юноша, каким он мог бы стать,
а такой, вид которого заставил бы вас фыркнуть или перейти на
другую сторону улицы.
И повязка на глазу! Представить своего ребенка калекой
столь же невыносимо, как и мертвым. Ничто подобное...
недопустимо. Этого не может б ы т ь. Если все же трагедия
случается, тогда мы вов сем виним себя, неважно в каком
возрасте были дети и как все происходило. У нас, родителей,
крылья всегда должны быть достаточно большими, чтобы укыть
детей и защитить от несчастий и боли. Это записывается в нашем
контракте с Богом, когда мы берем на себя ответственность за
их жизни. Я хорошо помню персонажа из "Макбета", который,
узнав о смерти своих детей, начал называть их "цыплятками".
"Где мои маленькие цыплятки?" Поэтому увидев своего сына с
повязкой на глазу, я ощутила во рту привкус крови.
- Кто вы такой?
- А это фото вашего мужа после развода. Он думает, что ему
идут новые усы. По-моему, это немного глупо.
Много раз за последние годв Вилли пытался отпустить усы, и
каждая новая версия выглядела хуже, чем предыдущая. Однажды, в
середине весьма отвратительной перебранки, я сказала, что он
всегда начинает отращивать усы одновременно с очередной
любовной интрижкой. После этого с усами было покончено.
В дополнение к усам, на фотографии он был одет в одну из
тех дурацких мает, что носят поклонники "тяжелого металла" (с
изображениями языков пламени и молний). Эта майка
предназначалась для фанатов группы "Мертвые мозги". Зловещим
было и то, что Адам недавно принес домой пластинку "Мертвых
мозгов" и сказал, что они "ужасные".
- Меня зовут Четверг, фрау Бекер.
- Сегодня четверг.
- Верно. Если бы мы встретились вчера, меня звали бы
Среда...
- Кто вы такой? Что это значит? Что это за фотографии?
- Они - ваше будущее. Или, вернее, одно из них. Будущее -
предмет неустойчивый и хрупкий. Оно зависит от множества
факторов.
То, как вы ведете себя сейчас, как обращаетесь со своей
жизнью и жизнью окружающих, то и произойдет. - Он указал на
фото, которое я держала, и раскрыл ладони в жесте, означавшем
"Что вы можете поделать? Такова жизнь".
- Я вам не верю. Отстаньте от меня! - Я начала
поворачиваться, но он коснулся моего плеча.
- Больше всего вам нравится запах горящих поленьев. Вы
всегда лгали, утверждая, что первым мужчиной, с которым вы
переспали, был Джо Ньюмен. На самом деле первым был подручный
ваших родителей, Леон Белл.
Н и к т о не знал этого. Ни мой муж, ни моя сестра, никто.
Леон Белл! Я так редко вспоминала его. Он был добр и нежен, но
воспоминания о нем до сих причиняли мне боль, и я всегда так
боялась, что кто-нибудь вернется домой и застанет нас в моей
постели.
- Чего вы хотите? - спросила я.
Он взял из моих рук фотографию и положил ее обратно на
стол к остальным.
- Различные варианты будущего можно изменить. Они подобны
линиям на наших руках. А судьба - это нечто такое, о чем можно
поторговаться. Я пришел, чтобы заключить с вами сделку.
- Что же у я меня есть такого, что нужно вам?
- Ваш талант. Помните, как когда-то вечером вы нарисовали
сидящего под деревом ребенка? Мне нужен этот рисукон.
Принесите его, и ваш сын не пострадает.
- И все? Это же был просто набросок! Я потратила на него
всего десять минут, и даже смотрела телевизор, пока рисовала!
- Принесите его завтра сюда точно в это же время.
- Я почему я должна вам верить?
Он вынул фотографию, что была прикрыта другими, и поднес
ее к моим глазам. Моя старая спальня. Леон Белл и я.
- Я даже не знаю вас. Зачем вы делаете это со мной?
Он собрал фотографии в пачку, словно они были колодой
карт, которую он собирался перетасовать.
- Идите домой и отыщите тот рисунок.
* * *
Когда-то у меня получалось совсем неплохо. Я ходила в
художественную школу, записавшись на полный курс, и некоторые
из учителей говорили, что у меня есть задатки настоящей
художницы. А знаете, как я на это отреагировала? Испугалась. Я
рисовала, потому что мне это нравилось. Когда же к моим
работам начали внимательно присматриваться, держа в руках
чековую книжку, я сбежала и выскочила замуж. Замужество (и
связанные с ним обязанности) - самая подходящая скала, за
которой можно укрыться, когда за тобой охотится вооруженный
враг (родители, взрослость, успех). Сожмитесь за ней в
комочек, и буквально ничто не сможет вас коснуться. Для меня
быть счастливой вовсе не означало быть удачливой художницей. Я
видела в успехе напряженность и требования, которые не смогла
бы выполнить, разочаровав тем самым людей, думавших, что я
лучше, чем есть на самом деле.
Совсем недавно, раз дети уже настолько выросли, что могут
сами сварганить себе что-нибудь перекусить, я купила дорогие
английские масляные краски и два натянутых на раму холста. Но
я едва не смутилась, принеся их в дом, потому что единственным
"искусством", в котором я практиковалась в последние годы,
были шутливые зарисовки детей или какая-нибудь картинка в
конце письма доброму приятелю.
Прибавьте к этому моего самого старого друга - альбом для
набросков. Мне всегда хотелось вести дневник, но во мне
никогда не было той усидчивости, которая требуется, если
желаешь записывать что-нибудь о каждом дне своей жизни. Альбом
- совсем другое дело, потому что в тот день, когда я его
завела - мне было тогда семнадцать - я пообещала себе делать в
нем рисунки лишь тогда, когда мне хочется, или же когда
событие настолько важное (рождение детей, день, в который я
обнаружила, что Вилли завел любовницу), что мне просто
необходимо о нем что-то "сказать". Когда я стану старушкой, я
дам его детям и скажу: "Здесь то, о чем вы не знали. Теперь
это уже неважно, разве что эти рисунки расскажут вам обо мне,
если только они будут вам интересны". А может, я лишь посмотрю
на него, вздохну и отброшу в сторону.
Иногда я перелистывала альбом, но он обычно угнетал меня,
даже хорошие его страницы, с приятными воспоминаниями. Потому
что в деталях так много грусти. Какой я представляла себя
блистающей и неотразимой, отправляясь в брбках-клеш на
многолюдную вечеринку вскоре после свадьбы. Или рисунок Вилли,
курящего сигару, и такого счастливого, потому что он закончил
писать статью о Фишере фон Эрлахе, которая, как он думал,
положит начало его карьере, но которую даже не опубликовали.
Все рисунки я делала тщательно и со множеством подробностей,
но сейчас я замечала на них лишь смешные брюки или пальцы
мужа, возбужденно разметавшиеся по клавишам пишущей машинки.
Но если это занятие угнетало меня, то почему я продолжала
рисовать в альбоме? Потому что это моя единственная жизнь, и я
не настолько претенциозна, чтобы думать, будто знаю ответ на
это сейчас. Быть может, он придет ко мне, когда я стану
старше. Я продолжаю надеяться, что лет через тридцать или
сорок, когда я снова посмотрю на эти рисунки, на меня
снизойдет некое откровение и поможет мне яснее понять
различные куски моей жизни.
Я все никак не могла отыскать рисунок, который он хотел. Я
перерыла все - корзинки для мусора, ящики столов, даже старые
детские тетради для домашних заданий. Как безжалостно может
стиснуть вас паника, когда вы не можете отыскать то, что
ищете! Что бы вы ни искали, оно становится самым важным на
свете, будь оно даже сущим пустяком - ключом от платяного
шкафа или годичной давности счетом от газовой компании. Дом
становится вашим врагом - он прячет то, что вы ищете, и глух к
вашим мольбам. Рисунка не было ни в альбоме, ни на телефонном
столике, ни в кармане пальто. Не отыскался он ни в серых
прериях под кроватями, ни среди химических запахов под
фальшивой сосновой облицовкой кухонных шкафчиков. Неужели мой
сын действительно лишится г л а з а, если я не найду дурацкий
маленький набросок? Да, так сказал тот старик. Я поверила ему,
увидев фотографию, где были мы с Леоном.
Я пережила ужасный вечер, пытаясь остаться для всей семьи
привычной нормальной "мамой", и одновременно лихорадочно
обыскивая каждый уголок в поисках рисунка. За обедом я
осторожно поинтересовалась, не натыкался ли кто-нибудь на
него. Но никто рисунка не видел. Все привыкли, что по дому
разбросаны мои рисунки и картинки. Иногла кто-нибудь брал
приглянувшийся и относил в свою комнату, но мне и тут не
повезло.
Весь вечер я постоянно поглядывала на Адама и начинала
искать еще активнее. Глаза у него были самые обычные. но в то
же время умные и приветливые. При разговоре он смотрел прямо
на тебя и был очень внимателен.
К полуночи искать было больше негде. Рисунок пропал. Сидя
за кухоным столом со стаканом апельсинового сока в руках, я
поняла, что когда завтра встречусь с Червергом в "Бремене",
мне останется лишь выбирать - сказть правду или восстановить
по памяти рисунок, который он требовал. Набросок был столь
прост, что я не сомневалась, что смогу без труда изобразить
нечто похожее. Но вот воспроизвести совершенно т о ч н о? Нет,
невозможно.
Я прошла в комнату и взяла дощечку с прикрепленной к ней
пачкой бумаги. По крайней мере, бумага будет точно такая же.
Вилли покупал ее стопками, потому что она была дешевая и
плотная, и нам обоим нравилось ею пользоваться. Такой листок
не было жалко смять и выбросить, сделав ошибку. Я с легкостью
представила, как скопирую сейчас тот проклятый набросок и
перстану о нем думать. Ребенок, стоящий под деревом. Маленькая
девочка в джинсах. Дерево - каштан. И что здесь особенного?
У меня ушло пять минут, чтобы нарисовать, еще пять -
убедиться, что рисунок именно такой, каким я его помню, и еще
пять минут он пролежал у меня на коленях, пока я приходила к
выводу, что все безнадежно. Пятнадцать минут от начала до
конца.
Не успела я усесться следующим вечером, а Четверг уже
нетерпеливо барабанил пальцами по мраморному столику. - Вы
нашли его? Он с вами?
- Да. В сумочке.
Все его тело расслабилось. Лицо успокоилось, кисти рук
мягко опустились на стол, а сам он откинулся на обитую
бархатом спинку стула. - Прекрасно. Дайте его мне, пожалуйста.
Он-то почувствовал себя лучше, а я нет. Как можно
спокойнее я достала из сумочки измятый листок бумаги.
Выходя из дома, я смяла рисунок в тугой шарик, надеясь
хоть немного обмануть его. Если он не станет слишком
внимательно приглядываться, может, мне и повезет. А может, и
нет. Шансов на удачу было немного, но на что мне было еще
надеяться?
И все же глядя, как аккуратно он расправляет бумагу, как
вглядывается в нее, словно это какой-то уникальный и бесценный
документ, я поняла, что он может в любой момент заметить
разницу и все полетит к чертям. Я сняла пальто и скользнула в
кабинку.
Он оторвался от рисунка и посмотрел на меня. - Можете
погудеть, если хотите. Я закончу через минуту.
Я так любила это кафе, но сегодня этот человек превратил
его неприятное, угрожающее место, где мне хотелось лишь одного
- побыстрее покончить с этим делом и уйти. Даже вид Риттера,
что стоял возле стойки и читал газету, раздражал меня. Как
может жизнь нормально продолжаться, если какая-то скверная
магия витает в воздухе, плотная, как сигаретный дым.
- У вас хорошая память.
- О чем это вы?
Он полез в нагрудный карман пиджака и достал лист бумаги.
Развернув его, он подал мне тот самый рисунок маленькой
девочки под каштаном, который я сделала.
- Так он был у вас!
Он киснул. - Мы сжульничали вместе. Я сказал, что рисунок
у вас, а вы попытались подсунуть мне копию, сказав, что это
оригинал. Кто из нас нечестен больше?
- Но ведь я не могла отыскать его именно потому, что он
был у вас! Зачем вы это сделали?
- Потому что нам нужно было проверить, насколько хорошая у
вас память. Это очень важно.
- А мой сын? - спросила я. - С ним ничего не случится?
- Гарантирую, что нет. Я могу показать вам его фотографию
из будущего, но наверное будет лучше, если вы просто узнаете,
что у него все будет хорошо. И именно из-за того, что вы для
него сделали. - Он показал на второй рисунок. - Хотите увидеть
его фотографию?
Я немного побородась с искушением, но все-таки отказалась.
- скажите только, станет он пилотом?
Четверг сложил на груди руки. - Он будет пилотом
"Коркорда", летающего по маршруту Париж-Каракас. Однажды его
самолет попытаются угнать, но Адам сделает нечто накое умное и
героическое, что сможет в одиночку спасти самолет и
пассажиров. Он даже попадет на обложку "Таймс", где про него
будет напечатана статья под названием "Возможно, не перевелись
еще герои". - Он приподнял рисунок. - Ваш сын. И благодаря
этому.
- А я со временем не разведусь?
- Вы действительно хотите узнать?
- Да.
Он достал еще один сложенный лист бумаги и огрызок
карандаша. - Нарисуйте грушу.
- Грушу?
- Да. Нарисуйте, и тогда я смогу ответить.
Я взяла карандаш и разгладила бумагу на столе. - Я ничего
в этом не понимаю, мистер Четверг.
Груша. Толстый низ и суженный верх. Черенок. Немного
штриховки, чтобы создать тени и глубину. Одна груша.
Я протянула ему рисунок, он мельком взглянул на него,
сложил и всунул в другой карман.
- Развод будет, потому что вы уйдете от мужа, а не на
оборот, как вы опасаетесь.
- А почему я это сделаю?
- Потому что вас будет ждать Фрэнк Элкин.
Я всегда считала, что выйди я замуж за Фрэнка Элкина, в
моей жизни все было бы в порядке. Несомненно, я достаточно
сильно его любила. Но он любил не только меня, но и парашютные
прыжки. Однажды он прыгнул, дернул за кольцо, но парашют не
сработал. Когда это было, лет двадцать назад? Или двадцать
четыре?
- Фрэнк Элкин умер.
- Да, но вы можете это изменить.
Когда мы пришли, в квартире было пусто. Четверг сказал,
что никто не придт, пока мы не закончим то, что следует
сделать. Я сходила в спальню и взяла альбом состолика возле
кровати. Привычная красно-серая обложка. Я вспомнила тот день,
когда купила его и заплатила новенькими монетками. Почему-то
каждая монета, которую я выкладывала перед продавщицей,
блестела как золотая или серебряная. Я была достаточно
романтична, и восприняла это как доброе предзнаменование.
Снова войдя в комнату, я протянула альбом Четвергу, и он
молча его взял.
- Садитесь.
- Что будет с детьми?
- Если захотите, суд присудит их вам. Вы сможете доказать,
что ваш муж алкоголик и неспособен о них заботиться.
- Но Вилли не пьет!
- Вы можете изменить и это.
- Как? Как я могу все это изменить? Что вы хотите этим
сказать?
Он открыл альбом и быстро его пролистал, нигде не
останавливаясь и не замедляясь. Закончив, он посмотрел на
меня.
- В некоторых местах в этом альбоме вы нарисовали Бога. Я
не могу сказать, гле именно, но я только что это проверил, и
такие рисунки есть. Некоторые люди обладают подобным талантом.
Кто-то может описать Бога, кто-то выразить его в музыке.
Кстати, я не говорю о людях вроде Толстого или Бетховена. Они
лишь великие художники.
Говоря вашими же словами, вам доступна грусть деталей.
Именно это делает вас способной к трансцендентности.
Если вы захотите, то до конца вашей жизни я буду иногда
приходить и просить вас кое-что нарисовать. Вроде сегодняшней
груши. Я буду просить или об этом, или скопировать что-нибудь
из вашего альбома. Я м о г у сказать, что он полон
удивительных рисунков, миссис Бекер. Там есть по меньшей мере
три различных и важных рисунка Бога, один из них таков,
который мне никогда ранее не приходилось видеть. И еще многое
другое. Нам нужен ваш альбом, и нужны вы, но, к сожалению,
больше ничего не могу вам сказать. Даже если я покажу, какая
из ваших работ... трансцедентна, вы все равно не поймете, о
чем идет речь.
Вы способны на то, что недоступно нам, и наоборот. Для нас
оживить Фрэнка Элкина - не проблема. Или спасти вашего сына. -
Он приподнял альбом обеими руками. - Но этого мы не умеем
делать, и поэтому нуждаемся в вас.
- А если я откажусь?
- Мы держим свое слово. Ваш сын все равно станет пилотом,
но вы все глубже станете вязнуть в вашей тоскливой жизни, пока
еще сильнее, чем сейчас, не поймете, что уже годами
задыхаетесь.
- А если отдам адьбом и стану для вас рисовать?
- То получите Фрэнка Элкина и любое другое, что пожелаете.
- Вы с небес?
Четверг впервые улыбнулся. - Я не могу отчетить честно,
потому что не знаю. Именно поэтому нам нужны ваши рисунки,
мисс Бекер. Потому что даже Бог сейчас ничего не знает и не
помнит, словно у него нечто вроде прогрессирующей амнезии.
Проще говоря. он все забывает. Мы можем напомнить ему о чем-то
лишь показав рисунки вроде ваших, дав послушать определенную
музыку, прочитав отрывки из книг. Только тогда он вспоминает и
говорит нам то, что нам следует знать. Мы записываем все, что
он говорит, но периоды ясности становятся все реже и реже.
Видите ли, самое печальное в том, что даже он начал забывать
детали. И по мере того, как он забывает, все начинает меняться
и расползаться. Пока что это лишь мелочи - определенные
запахи, или же он забудет дать какому-нибудь ребенку руки или
другому человеку свободу, когда он ее заслуживает. Некоторые
из нас, что работают для Бога, не знают, откуда мы, или даже
правильно ли мы поступаем. Мы знаем лишь, что его состояние
ухудшается и надо что-то быстро делать. Когда он видит ваши
рисунки, он многое вспоминает, и даже иногда становится таким,
как прежде. Но без них, когда мы не можем показать ему самого
себя, образы того, что он некогда создал, или слова, которые
он поизносил, он всего лишь старик с увязающей памятью. Когда
его память исчезнет, не останется ничего.
* * *
Я больше не хожу в кафе "Бремен". Через несколько дней
после последней встречи с Четвергом произошло странное
событие, отвадившее меня от этого места. Я сидела в своем
любимом кресле в кафе и по его просьбе рисовала свинью,
Гибралтарскую скалу и старинную испанскую монету. Закончив
рисовать монету, я подняла глаза и увидела герра Риттера,
который пристально разглядывал меня со своего места за
стойкой. Слишком уж пристально. Я должна быть очень осторожной
в выборе тех, кому можно позволить видеть мои рисунки. Четверг
сказал, что вокруг вертится слишком много тех, кому ничто не
доставляет большего удовольствия, чем навсегда исчезнувшее
воспоминание.
(с) 1990 перевод с английского А.Новикова
Jonathan Carroll. The Sadness of Detail. - OMNI,
vol. 12, No 5, February 1990
