- Не надо, не надо! - закричала было Эллен.
Но траппер мягко зажал ей рот ладонью.
Шш!.. - остановил он ее. - Будем громко говорить - попадем в беду. А твой друг, - обратился он к Полю, - достаточно ли храбр?
Не зовите скваттера моим другом! - перебил юноша. - Я не вожу дружбу с человеком, если он не может показать купчую на землю, которая его кормит.
- Ладно, ладно. Скажем - твой знакомый. Стойкий он человек? Пустит он в ход свинец да порох, чтоб отстоять свое добро?
- Свое добро? Го-го! Он отстоит и свое и не свое! Можешь ты сказать мне, старый траппер, чье ружье расправилось с помощником шерифа, который собирался согнать поселенцев, захвативших землю у Буффало-Лик в старом Кентукки? Я в тот день выследил отличный рой до дупла сухого бука, а под буком лежал помощник шерифа с дыркой в тех "милостью господней" <То есть в исполнительных листах (с этих слов обычно начинались постановления суда и прочие официальные документы).>, которые он держал при себе в кармане куртки, точно думал, что лист бумаги послужит ему щитом против скваттерской пули! Ничего, Эллен, тебе не о чем беспокоиться: дальше подозрений дело не пошло - в округе, кроме Ишмаэла, еще с полсотни хозяев поселились на тех же птичьих правах, подозревай любого!
Девушка вздрогнула, и тяжкий вздох, как ни силилась она подавить его, вырвался словно из глубины ее сердца.
Старик узнал довольно: после рассказа Поля, короткого, но выразительного, не оставалось сомнений, захочет ли Ишмаэл мстить за свою обиду. То, что он услышал, вызвало у него новый ход мыслей, и он продолжал:
- Каждый знает сам, какие узы крепче всего связывают его с близкими, - сказал он. - Но очень печально, что цвет кожи, и собственность, и язык, и ученость так глубоко разделяют людей, когда люди все в конечном счете дети одного отца! Но как бы то ни было, - продолжал он с внезапным резким переходом, характерным для него и в чувствах и в действиях, - сейчас не до проповеди: видно, будет драка, и надо к ней приготовиться. Шш... Внизу какое-то движение, - верно, увидели нас.
- В лагере зашевелились! - воскликнула Эллен и так задрожала, точно приход друзей был ей сейчас не менее страшен, чем недавнее появление врагов. - Ступай, Поль, оставь меня. Чтоб они хоть тебя-то не увидели!
- Если, Эллен, я тебя оставлю раньше, чем ты будешь в безопасности, хотя бы и под кровом Ишмаэла, пусть я в жизни своей не услышу больше жужжания пчелы. Или хуже того - пусть ослепнут мои глаза и не смогут выследить пчелу до улья!
- Ты забываешь об этом добром старике. Он меня но покинет. Хотя, сказать по правде, Поль, в прошлый раз мы с тобой расстались в пустыне похуже этой.
- Ну нет! Индейцы, того и гляди, прибегут назад, и что тогда станется с вами? Уволокут, и, покуда разберешься, куда за ними гнаться, они уже будут с тобою на полпути к Скалистым горам. Как по-твоему, траппер, сколько времени пройдет, пока твои тетоны вернутся забрать у старого Ишмаэла остальной его скарб?
- Их теперь бояться нечего, - ответил старик с особенным своим глухим смешком. - Знаю я этих чертей, они будут носиться за своими лошадьми часов шесть, не меньше! Слышите? Топот под холмом в ивняке! Это они! У сиу каждый конь такой, что не отстанет в беге от долгоногого лося. Тес... Ложись опять в траву - оба, живей! Я слышал щелк курка - это верно, как то, что я горстка праха!
Траппер не дал своим товарищам раздумывать: говоря это, он потянул их за собой в высокую - чуть ли не в рост человека - заросль. К счастью, старый охотник сохранил еще острое зрение и слух и не утратил своей былой быстроты и решимости. Едва они все трое пригнулись к земле, как раздались три так хорошо им знакомых коротких раската - три выстрела из кентуккийских ружей, - и тотчас же в опасной близости от их голов прожужжал свинец.
- Неплохо, молодцы! Неплохо, старик! - прошептал Поль. Ни опасность, ни трудное положение не могли, казалось, окончательно подавить в нем бодрость духа. - Залп такой, что лучшего не пожелаешь услышать, когда ты сам под дулом. Что скажешь, траппер? Похоже, начинается трехсторонняя война! Послать и мне в них свинец?
- Нет! Отвечать, так не свинцом, а разумным словом, - поспешил остановить его старик, - или вы оба погибли.
- Не уверен я, что добьюсь большего, ее. in дам говорить своему языку, а по ружью, - сказал Поль скорее зло, чем шутливо.
Ради бога, тише. Еще услышат! - вмешалась Эл-лен. - Уходи, Поль, уходи! Теперь ты можешь спокойно оставить меня. - Раздалось несколько выстрелов, пули падали все ближе, и она умолкла - не так со страху, как ради осторожности.
- Пора положить этому конец, - сказал траппер и поднялся во весь рост с достоинством человека, думающего только о взятой на себя задаче. - Не знаю, дети, почему вам приходится опасаться тех, кого вы должны бы любить и чтить, но, так или иначе, нужно спасать вашу жизнь. Протянуть на несколько часов больше или меньше - какая разница для того, чей век насчитывает так много дней? Поэтому я выйду им навстречу. Путь перед вами свободен на все четыре стороны. Пользуйтесь, покуда можно и как вам будет угодно. Дай вам бог побольше счастья, вы заслуживаете его!
Траппер не стал ждать ответа и смело зашагал вниз по склону в сторону лагеря ровным шагом, не позволяя себе ни ускорить его, ни со страху замедлить. Свет месяца в эту минуту упал на его высокую, худую фигуру, так что переселенцы должны были его увидеть. Но, не смутившись этим неблагоприятным обстоятельством, старик твердо и безмолвно продолжал свой путь прямо на лесок, пока не услышал грозный оклик:
- Кто идет - друг или враг?
- Друг! - был ответ. - Человек, проживший слишком долго, чтобы омрачать остаток жизни ссорами.
- Но не так долго, чтобы забыть хитрые уловки своих юных лет, - сказал Ишмаэл и, чтобы встретиться с траппером лицом к лицу, вышел из-за низкого куста. - Старик, ты навел на нас свору краснокожих чертей и завтра пойдешь получать свою долю добычи.
- Что у тебя забрали? - спокойно спросил траппер.
- Восемь лучших кобыл, какие только ходили в упряжке, да еще жеребенка - ему цена тридцать мексиканских золотых с головой испанского короля. А жене не оставили ни одной хотя бы самой захудалой скотинки - ни коровы, ни овцы. Свиньи, даром что хромоногие, и те, поди, роют рылом прерию. Скажи мне, старик, - добавил он, стукнув прикладом по твердой земле с такой силой, что легко мог бы устрашить человека менее стойкого, чем траппер, - сколько из моих животных придется на твою долю?
- До лошадей я не жаден и не ездил на них никогда, хоть и мало кто больше моего странствовал по широким просторам Америки, как ни стар и ни слаб я на вид. Но мало пользы от коня среди гор и лесов Йорка - то есть того Йорка, каким он был: ныне он, боюсь, совсем не тот. А что до шерсти и коровьего молока - это женское дело. Степные звери доставляют мне пищу и одежду. По мне, нет лучшей одежды, чем из оленьих шкур, ни мяса вкусней, чем оленина.
Простодушные оправдания траппера, их искренний тон оказали некоторое действие. Скваттер, преодолевая свою природную вялость, все сильней распалялся. Но тут он заколебался и бормотал себе под нос обвинения, которые минутой раньше он собирался выкрикнуть во весь голос, перед тем как приступить к задуманной расправе.
- Хорошо говоришь, - пробурчал он наконец, - но, на мой вкус, что-то слишком по-адвокатски для честного охотника.
- Я всего лишь траппер, - смиренно сказал старик.
- Что охотник, что траппер - разница невелика! Я пришел, старик, в эти края, потому что меня утеснял закон, и мне не по душе соседи, которые не умеют уладить спор, не потревожив судью и с ним еще двенадцать человек <То ость присяжных заседателей.>. Но не затем я пришел, чтобы тут у меня отбирали мое добро, а я бы смотрел и говорил грабителю спасибо!
- Кто решился забраться в глубь прерий, должен приноравливаться к обычаям ее владельцев!
- "Владельцев"! - усмехнулся скваттер. - Я такой же полноправный владелец земли, по которой хожу, как любой губернатор Штатов. Можешь ты указать мне, где тот закон, который утверждал бы, что один человек вправе забрать в свое пользование полгорода, город, целую область, а другой должен выпрашивать пядь земли себе на могилу? Это противно природе, и я такой закон не признаю - ваш узаконенный закон!
- Не могу сказать, что ты неправ, - ответил траппер, чье мнение по этому важному вопросу (хоть исходил он совсем из других предпосылок) было до странности сходно с мнением Ишмаэла. - Я всегда и всюду, если думал, что голос мой будет услышан, говорил то же самое. Но твой скот угнали те, кто считают себя хозяевами прерии и всего, что в ней есть.
- Пусть-ка они попробуют сказать это мне! - возразил скваттер грозно, хотя его низкий голос был так же вял, как вся его манера. - Я считаю себя честным купцом: что получил, за то плачу. Ты видел тех индейцев?
- Видел. Они держали меня в плену, когда пробирались в твой лагерь.
- Белый человек, да еще христианин, должен бы вовремя меня предупредить, - укорил Ишмаэл и опять искоса глянул на траппера, как будто еще не оставив своего злобного умысла. - Я не больно склонен в каждом встречном привечать сородича, а все же, что ни говори, цвет кожи кое-что значит, когда двое белых встречаются в таком месте. Но что сделано, то сделано - словами не поправишь. Выходите из засады, ребята, здесь только старик. Он ел мой хлеб и должен быть нашим другом, хотя кое-что наводит на мысль, что он спелся с нашими врагами.
Траппер не стал отвечать на обидное подозрение, которое скваттер не постеснялся высказать вопреки всем его разъяснениям и отрицаниям. Сыновья неучтивого скваттера сразу отозвались на призыв отца. Четверо или пятеро из них высунулись каждый из-за своего куста, где они укрылись, приняв фигуры, замеченные ими на склоне холма, за часть отряда сиу. Они подходили один за другим с ружьем под мышкой и бросали на траппера недоуменные взгляды, хотя ни один не полюбопытствовал, откуда он взялся и зачем пришел. Впрочем, такая сдержанность только частично объяснялась обычной их апатией: в жизни им не раз приходилось присутствовать при самых неожиданных сценах, и давний опыт научил их благоразумной осторожности. Траппер выдерживал их угрюмые взгляды с твердостью столь же бывалого человека и с тем спокойствием, какое дает сознание своей невиновности. Удовлетворенный осмотром, старший из подошедших - тот самый оплошавший часовой, чьей нерадивостью так успешно воспользовался коварный Матори, - повернулся к отцу и грубо сказал:
- Если этот человек - все, что уцелело от отряда, который я приметил на холме, то мы не зря израсходовали свинец.
- А ведь верно, Эйза, - сказал отец и быстро повернулся к трапперу: замечание сына напомнило ему то, о чем он подумал было и чуть не забыл. - Как же так? Вас только что было трое - или свет луны ничего не стоит.
- Видел бы ты, как тетоны, точно стая чертей, метались по прерии в погоне за твоими кобылами, друг! Тут могло бы почудиться, что их вся тысяча.
- Да, городскому парнишке или пугливой бабе! Впрочем, баба бабе рознь. Взять хоть Истер: индеец ей не страшнее, чем слепой щенок или волчонок. Верно тебе говорю: когда бы твои черти попробовали сыграть свою шутку при свете дня, моя старуха не дала б им спуску и показала бы им, что не привыкла отдавать задаром сыр и масло. Но придет час, старик, скоро придет, когда правда возьмет свое - и тоже без помощи твоего хваленого закона. Мы, можно сказать, народ неторопливый - нам это часто ставят в укор; но мы делаем дело медленно, да верно; и нет на свете человека, который мог бы похвалиться, что нанес Ишмаэлу Бушу удар и тот не ответил ему таким же крепким ударом.
- Значит, Ишмаэл Буш следует больше побуждениям, присущим зверю, чем правилам, которым должны бы следовать люди, - возразил неуступчивый траппер. - И я в своей жизни немало нанес ударов, но, если я не нуждаюсь в мясе или шкуре, я не смог бы с легким сердцем уложить оленя. А ведь я без угрызений оставлял непохороненным в лесу проклятого минга, убив его на войне открыто и честно.
