Отобрав несколько бравых молодцов, он с видом заговорщика отвел их в сторону и дал им важный наказ, все это хотя и на глазах у всего поселка, но так, что никто ничего не слышал. Бравые молодцы, узнав, какая на них возложена миссия, немедленно зашагали по направлению к горе. На лице у каждого из них было такое выражение, будто от его проворства зависят судьбы мира, и при этом все напустили на себя необычайную таинственность, словно выполняли секретное государственное дело.
Ровно в полдень возле "Храброго драгуна" послышалась продолжительная барабанная дробь, и появился Ричард в сопровождении капитана Холлистера, облаченного в мундир командующего отрядом пехоты Темплтона: шериф просил у капитана отряд ополчения в помощь властям, дабы успешнее выполнить свой долг перед законом. Мы не имеем возможности приводить здесь речи, произнесенные по этому поводу обоими достойными джентльменами, но они сохранились на страницах "синей" газетки, которую и сейчас еще можно найти в подшивке. Говорят, что речь шерифа строго соответствовала юридической форме, а выступление капитана Холлистера отличалось военной точностью и сжатостью. Все было подготовлено заранее, и, пока барабанщик в красном мундире продолжал выбивать дробь, откуда-то появилось человек двадцать пять волонтеров, и все они выстроились в боевом порядке.
Поскольку войско это состояло только из волонтеров, а командовал им человек, тридцать пять дет своей жизни проведший на биваках и в гарнизонах, оно считалось в этих краях непревзойденным образцом боевой науки; знающие люди в Темплтоне уверенно заявляли, что по выучке и внешнему виду оно не уступит никакому другому войску, а что касается физических достоинств воинов, то тут уж они не найдут себе равных. Против этого утверждения поднималось лишь три голоса и имелось также одно невысказанное мнение. Мнение это принадлежало Мармадьюку, но он, однако, не считал нужным его обнародовать. Один из голосов, и достаточно громкий, исходил от супруги, самого командующего, которая частенько упрекала мужа за то, что он "опустился", став во главе такого сборища вояк, - и это после того, как он на протяжении почти всей войны носил почетное звание ротного старшины в отряде виргинской кавалерии!
Такое же скептическое отношение к темплтонскому гарнизонному войску, стоило ему где-либо показаться, неизменно выказывал мистер Помпа, причем говорил он в этих случаях всегда с той снисходительностью, какую обычно напускает на себя уроженец страны наших предков, когда удостаивает похвалы своих нерадивых отпрысков:
- Ладно, может, по части того, как заряжать ружье и стрелять, они кое-что и смыслят, а вот насчет того, чтобы управлять кораблем? Да одна сторожевая охрана с "Боадицеи" за полвахты могла бы всех их окружить и взять в плен.
Поскольку опровергнуть это утверждение было некому, матросы "Боадицеи" не преминули получить в Темплтоне свою долю признания.
Третьим скептически настроенным был мосье Лекуа, который не упускал случая, посмеиваясь, шепнуть на ухо шерифу, что более великолепного боевого отряда ему не доводилось видеть и что отряд этот может уступить разве только мушкетерам "доброго Людовика".
Но на этот раз миссис Холлистер, угадав, по-видимому, что предстоят наконец настоящие боевые действия, занялась своими приготовлениями к этому событию, и голоса ее никто не слышал; Бенджамен, как известно, и вовсе отсутствовал, а мосье Лекуа был слишком счастлив, чтобы осуждать своих ближних, и потому темплтонский отряд избежал критики и нелестных сравнений в тот памятный день, когда он особенно нуждался в поддержке, чтобы быть уверенным в себе. Что касается Мармадьюка, то говорили, будто он снова заперся с мистером Вандерсколом, и, таким образом, ничто не препятствовало действиям войска.
Ровно в два часа воины все, как один, начав с правого фланга, где стоял заслуженный ветеран капитан Холлистер, вскинули ружья на плечо, и это движение повторила вся шеренга до левого фланга. Когда все мушкеты оказались в нужном положении, капитан отдал приказ:
- Левое плечо вперед, шагом марш!
Поскольку этим новичкам в военном деле предстояло немедленно отправиться на встречу с врагом, нельзя утверждать, что приказ был выполнен с обычной для них точностью, но, когда оркестр заиграл вдохновляющую мелодию "Янки Дудл", а Ричард и мистер Дулитл решительно направились впереди всех по улице, капитан Холлистер бодро повел за ними свой отряд: ветеран шел, вскинув голову под углом в сорок пять градусов; на макушке у него красовалась низенькая треуголка, свою огромную драгунскую саблю он держал в правой руке, а длинные стальные ножны волочились за ним по пятам, даже своим позвякиванием выражая воинственность. Немалых усилий стоило добиться, чтобы все шесть подразделений шли ровно, но к тому времени, как они подошли к мосту, отряд был, казалось, в полном порядке и начал подниматься в гору, направляясь к ее вершине. Расположение боевых сил несколько изменило лишь то обстоятельство, что шериф и магистрат дружно пожаловались на одышку, которая постепенно привела обоих джентльменов в самый арьергард отряда. Едва ли стоит перечислять здесь все подробности продвижения ополченцев. Надо лишь сказать, что командование распорядилось выслать вперед разведчиков, и те, вернувшись, доложили, что враг не только не отступил, как это предполагалось, но, по-видимому узнав о готовящемся нападении, укрепляет позиции и собирается защищаться до последней капли крови. Эти известия, естественно, отразились не только на планах командования, но и на физиономиях воинов: бравые молодцы переглядывались с несколько обеспокоенным видом, а Хайрем и Ричард отошли в сторону и стали совещаться.
Тут к отряду присоединился Билли Керби, который с топором под мышкой шел по дороге как раз на таком же расстоянии впереди своей упряжки, какое отделяло капитана Холлистера от его войска во время подъема на гору. Билли немало удивился, увидев перед собой вооруженный отряд, но шериф поспешил воспользоваться столь мощным подкреплением и немедленно потребовал помощи лесоруба. Билли слишком уважал мистера Джонса, чтобы ослушаться его распоряжения, и в конце концов было решено, что именно Уильям Керби отправится во вражескую крепость с приказом сдаться, прежде чем власти будут вынуждены прибегнуть к крайним мерам.
Отряд теперь разделился: часть его капитан повел через Гору Видения, с тем чтобы подойти к пещере слева, остальные же, под командованием его помощника, стали заходить к ней справа. Мистер Джонс и доктор Тодд - ибо и хирург находился здесь же - вскоре появились на скалистой площадке как раз над крепостью врагов, хотя и вне поля их зрения. Хайрем счел такое приближение слишком рискованным и потому, пройдя вдоль по склону вместе с Билли Керби, остановился на почтительном расстоянии от крепости и спрятался за деревом. Большинство вояк обнаружили исключительную точность глазомера - каждый устроился так, чтобы между ним и осажденными непременно находился какой-либо предмет, и только двое со стороны нападающих остались на виду у врага: с одного края пещеры - капитан Холлистер, а с другого его края - лесоруб Керби. Старый ветеран стоял, храбро повернувшись лицом к крепости, держа саблю в одном неизменном положении и твердо уставившись на врага своим единственным глазом, s то время как поза Билли выражала безмятежное спокойствие и полную непринужденность: высоченный лесоруб стоял сложа руки на груди и держа топор под мышкой - он умел, подобно его быкам, отдыхать стоя.
Пока враждующие стороны еще не обменялись ни единым словом. Осажденные нагромоздили перед входом в пещеру обгоревшие стволы и сучья, устроив таким образом небольшой полукруглый вал. Фортификацию эту отнюдь нельзя было назвать пустяковой, так как во все стороны от вала спуск был крутой и скользкий и подступы с фронта были весьма затруднены, да к тому же с одного края крепость защищал Бенджамен, а с другого - Натти. Получив свое задание, Керби стал спокойно подниматься по горе, выбирая дорогу с таким невозмутимым видом, словно шел к очередному участку, предназначенному на вырубку. Когда он оказался в сотне шагов от крепости, из-за вала высунулось длинное дуло знаменитого ружья Кожаного Чулка и раздался громкий голос охотника:
- Не подходи. Билли Керби, не подходи, говорю! Я тебе зла не желаю, но, если кто из вас подойдет хоть на шаг ближе, прольется кровь, уж этого не миновать. Да простит бог того, кто на это решится, но так оно и будет.
- Да ты не ворчи, старик, послушай лучше, что я тебе скажу, - миролюбиво ответил лесоруб. - Меня все эти ваши дела не касаются, я только хочу, чтобы все было по справедливости. Мне наплевать, кто тут из вас кого одолеет, но вон за тем молодым буком стоит сквайр Дулитл, - так вот, он просил меня пойти и сказать тебе, чтоб ты сдался властям, только и всего.
- А, я вижу этого негодяя, вон его камзол! - с возмущением закричал Натти. - Пусть только высунет хоть палец - моя пуля его не пропустит, я уж дам о себе знать. Уходи, Билли, по-хорошему, прошу тебя. Ты знаешь, как я умею целиться, а я ведь тебе худа не желаю.
- Уж очень ты расхвастался, Натти, - проговорил лесоруб, прячась за ближайшую сосну. - Не хочешь ли ты сказать, что сумеешь пристрелить человека через ствол толщиной в три фута? Да я могу завалить на тебя это дерево в десять минут и даже того быстрее. Так что будь-ка повежливее, я, думается, делаю все по закону.
Лицо Натти выражало бесхитростную прямоту, и, хотя видно было, что старик шутить не собирается, не оставалось сомнения в том, что доводить дело до кровопролития он не хочет. В ответ на речи лесоруба Натти крикнул:
- Я знаю. Билли Керби, тебе ничего не стоит свалить любое дерево, но, если ты при этом высунешь из-за ствола руку или хоть палец, придется тебе потом останавливать кровотечение, а может, и вправлять кости. Если все, что тебе нужно, - это войти в пещеру, так подожди, когда до заката солнца останется два часа, и тогда входи, сделай милость. Но сейчас я тебя не пущу. Здесь и так уж один труп лежит на холодном камне, и есть еще такой, в ком жизнь еле теплится. Коли попробуешь войти силой, мертвецы будут не только в пещере, но и возле нее.
Лесоруб бесстрашно вышел из-за своего укрытия и крикнул:
- Вот это по-честному, а что по-честному, то и справедливо. Натти говорит, чтоб подождали до времени, когда останется два часа до заката, и я думаю, возразить тут нечего. Человек всегда сдается, коли в чем виноват, если только на него не слишком уж наседать. А вы вот наседаете на него, и он начинает упрямиться, как сноровистый бык: чем больше его колотишь, тем больше он брыкается.
Смелое заявление и независимый тон Билли не соответствовали ни напряженности момента, ни состоянию духа мистера Джонса, который сгорал от нетерпения, желая поскорее проникнуть в пещеру и раскрыть ее тайны, и потому он прервал дружеский диалог между Натти и Билли.
- Натаниэль Бампо, именем закона приказываю вам сдаться! - крикнул шериф. - А вам, джентльмены, приказываю содействовать мне в выполнении мною служебного долга. Бенджамен Пенгиллен, вы арестованы! Приказываю вам проследовать в тюрьму.
- Я б последовал за вами, сквайр Дик, - проговорил Бенджамен, вынимая изо рта трубку, которую все это время преспокойно покуривал, - я б понесся за вами на всех парусах и на край света, коли б он имелся, но только края-то нет, потому что земля круглая. Вот мистер Холлистер прожил всю свою жизнь на суше и, быть может, не знает, что земля, так сказать...
- Сдавайтесь! - крикнул капитан таким громовым голосом, что все вздрогнули, а подначальные ему войска, даже отступили на несколько шагов. - Сдавайтесь, Бенджамен Пенгиллен, иначе не ждите пощады!
- Да шут с ней, с вашей пощадой, - ответствовал Бенджамен, поднимаясь с бревна, на котором сидел, и, прищурившись, глянул в дуло пушечки, которую беглецы ночью заблаговременно втащили на гору и которая теперь служила средством обороны с внутренней стороны вала. - Послушай-ка, мистер, или, как вас там - капитан, хоть мне не больно верится, что вы хоть раз понюхали пороха и помахали саблей в настоящем бою, - чего это вы так орете, будто матросу на брамстеньге? И вы небось считаете, что у вас там в вашей писульке правильно записано мое имя? Да английский матрос никогда не пойдет в плавание, не имея про запас второго имени - на всякий случай, понимаете? Думаете, меня зовут Пенгиллен? Нет, так величали того джентльмена, на чьей земле я появился на свет. То был человек знатного рода, а уж этого никак нельзя сказать ни о ком из семьи Бенджамена Стабса.
