осмысленной природы. Что это? Насмешка! Надо мной смеются! Минута люб-
ви и - вот тебе, пожалуйста, появляется человек, с его гуманизмом, ис-
торизмом, философизмом... Я не понимаю. Отказываюсь понимать плевое
дело создания человека и такой огромный трагизм в конце: он умер! Его
плюнули самым банальным образом, даже стыдливым образом, потому что
все люди стесняются этих тем, так вот, его выплюнули - мгновение-жизнь
- и конец. Играйте Рихарда Штрауса! Вот в чем вся бессмыслица нашего
существования - в нашем неволии в плевом деле жизни!
Вошли в калитку. Сначала Маша, затем Алексей, следом, замыкающим,
Александр Сергеевич.
- Что-то я раздумался, и мне хорошо от этого состояния, - сказал
Александр Сергеевич и продолжил: - Вот калитка скрипит, петли заржаве-
ли, хотят быть смазанными. Нужно смазать. Вообще нужно работать, рабо-
тать... Работать над собой.
- Это ваша профессия - работать над собой, - сказал Алексей.
- Это дело всех и каждого, - сказал Александр Сергеевич. - Обратите
внимание, что калитка при входе разных людей скрипит по-разному, слов-
но вживается в наши характеры, и чем хуже человек, тем противнее она
скрипит. Так как калитка скрипит в той или иной мере всегда, то я де-
лаю вывод, что все мы по-своему плохие, нам только кажется, что мы хо-
рошие.
- Александр Сергеевич, вы прекрасны в измерении лета! - воскликнула
Маша. - Утром я проснулась и увидела в трехлитровой стеклянной банке
букет свежесломанной сирени. Солнечный свет падал с тыльной стороны, и
вода в банке источала золотое сияние. Я смотрела на это чудо и как бы
окидывала взором всю свою "плевую" жизнь, и она - жизнь - казалась мне
в эти минуты содержательной и даже счастливой.
Алексей почесал затылок и тоже поддержал тему:
- Знаете, когда светлые густые ветви березы при дуновении ветра
отстраняются, то открывают в глубине растущую сосну, темные ветви ко-
торой напоминают выглядывающего из окошка старика. Если бы человек был
столь же непосредствен, как природа, то он бы не гонялся за счастьем,
а просто был бы счастлив всегда.
- Среди молодой крапивы пробились садовые крупные ландыши, - сказал
Александр Сергеевич и после паузы добавил: - Если бы ландыши цвели
круглый год, то жить было бы скучно. Русский человек непостоянен пото-
му, что живет в непостоянном климате. Зима и лето - суть перепады
настроения русского человека, точнее: от добра ко злу.
Ильинская дремала в кресле-качалке.
- Абдуллаев молодец! - продолжил Александр Сергеевич. - Как ему все
ловко удается. Я представить себе не могу, чтобы я мог придумать нечто
подобное.
- Мало придумать, - сказал Алексей. - Придумщиков у нас хватает.
Осуществить придуманное! Это да!
- И у меня где-то на донышке души - волнение, - сказал Александр
Сергеевич. - Вдруг да вся эта наша райская жизнь кончится. Ну, случит-
ся что-нибудь с Абдуллаевым.
- Случиться может с каждым, - сказал Алексей. - Генеральные секре-
тари хоть и казались вечными, но...
- Это вы правы, - согласился Александр Сергеевич. - Ничего нет веч-
ного... И тем не менее живешь и волнуешься.
- Жизнь - это и есть волнение, - сказал Алексей. - Волнение закан-
чивается со смертью.
- Эта мысль, мысль о смерти, говорит мне о том, что я живу, - ска-
зал Александр Сергеевич. - То есть я хочу сказать, что смерть подчер-
кивает жизнь!
Приехали Миша и Абдуллаев. Они шли от калитки улыбаясь и о чем-то
разговаривая. Голосов не было слышно. Абдуллаев нес дыню, а Миша - ог-
ромный арбуз. На площадке перед домом стояла корзина, Миша не заметил
ее, споткнулся и выронил арбуз. Арбуз раскололся с хрустом и забрызгал
красными пятнами белый костюм Абдуллаева.
- Ух, черт! - воскликнул Миша.
- Ничего, очаровательные мои! - сказал Абдуллаев.
- Бывает, - сказал Александр Сергеевич.
- Какой вы неловкий, - сказала Ильинская.
- Арбуз-то был спелый! - огорчился Алексей.
- А я все равно попробую, - сказала Маша, нагибаясь к красной саха-
ристой мякоти.
Она упала на колени и стала жадно есть арбуз.
- Когда бы здесь никого не было, - сказал Миша, - с ели слетела б
ворона прямо на расколовшийся арбуз. А услышав, что кто-то выходит из
дому, схватила бы, как и ты, Маша, огромный кусок и как-то боком взле-
тела на дерево, и под ней закачалась бы ветка. Маша, взлети на дерево!
Маша рассмеялась, но с колен не встала, продолжая есть арбуз.
Миша указал рукой куда-то в правую кулису и задумчиво сказал:
- Этот старый дуб еще неделю назад стоял, как больной, без листьев
среди уже вовсю зазеленевших деревьев, стоял как усыхающий, но, пере-
жив вызванные, по народным поверьям, собственным пробуждением холода,
разом ударил всею своей кудрявой мощью.
Все посмотрели на предполагаемый дуб в правой кулисе.
На террасе сели обедать. Подали утиную шейку фаршированную, форшмак
в булке, борщ, телятину, запеченную в молочном соусе.
- Если сегодня не будет дождя, - сказала Ильинская, - то его не бу-
дет сорок дней.
- Помню, месяц не могли снимать, потому что шел дождь, - сказал
Александр Сергеевич. - Я тогда играл комиссара с четырьмя ромбами. С
самим по прямому проводу должен был в кадре говорить!
- Никак не пойму, почему в мире происходит соподчинение? - сказал
Алексей. - Все люди одним и тем же образом рождаются, но затем выстра-
иваются в соподчиненную цепь.
- Иначе нельзя, - сказала Ильинская. - Хаос будет.
- Вкусен же борщ! - сказал вспотевший Александр Сергеевич.
- Кушайте, очаровательные мои! - сказал Абдуллаев.
- Оказывается, крапива - очень красивое растение. Я читала в саду и
время от времени любовалась ею, - сказала Ильинская.
- Каждое растение - полезное и бесполезное с точки зрения человека
- по-своему красиво, - сказал Миша. - Каждое имя по-своему тоже очень
красиво. Петр, Грозный, Скуратов!
- Да. Это любопытно. Каждая божья тварь имеет свое название, - ска-
зал Александр Сергеевич. - Ползет гусеница, а у нее есть название.
- Человек придумал, - сказал Алексей.
- Да уж! Человек - он такой! Любопытен до безумия. Всему-то он дает
названия и имена, - сказала Ильинская.
- Как мне приятно с вами, очаровательные мои! - сказал с улыбкой
Абдуллаев. - Что вы за прелестные люди!
Потом все с большим аппетитом ели шоколадное желе с измельченным
миндалем. И наконец закончили обед клюквенным киселем с мороженым.
- Вычитал в газете, что на одной литературной конференции докладчик
умудрился два часа говорить о роли щегла в русской поэзии, - сказал
Александр Сергеевич.
- Все хотят красивых птиц, - сказал Алексей и с некоторым лукавс-
твом посмотрел на Машу.
Маша усмехнулась, сказала:
- Теперь после нашей пьесы все будут говорить о роли вороны в русс-
кой поэзии!
- Но у нас же проза, - сказала Ильинская.
- А мы ее зарифмуем, - сказала Маша.
Алексей поддержал на балалайке и спел:
Летят перелетные птицы В осенней дали голубой, Летят они в жаркие
страны, А я остаюся с тобой. А я остаюся с тобою, Родная навеки стра-
на! Не нужен мне берег турецкий, И Африка мне не нужна.
- Браво! - крикнул Миша. - Вот гимн вороны. Как я этого раньше не
ухватил. Ведь ворона - птица неперелетная!
- А я не могу долго находиться на одном месте, - сказал Абдуллаев.
- Вы - перелетная птица? - спросила Ильинская.
- Возможно. У меня внутри всегда как-то неспокойно. Я сижу с вами,
очаровательные мои, а думаю о других местах. Приезжаю в другие места -
думаю о вас и хочу к вам скорее. Попадаю к вам - и уже хочу в следую-
щее место.
- Это пройдет, - сказал Алексей. - Когда человек готовится к смер-
ти...
- Бог с вами! - сказала Ильинская.
- Так вот, когда человек готовится к смерти, я это вам как врач го-
ворю, ему уже не хочется никаких других мест. Он вдруг понимает, что
все места в нем. И спокойно покидает сей мир, потому что ничего инте-
ресного в этих местах нет.
- Вы так это говорите, как будто сами готовитесь к смерти, - сказал
Александр Сергеевич.
- Рано или поздно каждый человек начинает готовиться к смерти. Под-
готовленных не так жалко. Мы говорим в подобном случае - хорошая
смерть, - сказал Алексей. - Сожалеем о неподготовленных, которые не
все еще места осмотрели и не пришли к выводу, что все места - в нем
самом.
- Умно! - воскликнул Александр Сергеевич.
На авансцену в свете прожектора вышел Миша. Он сказал:
- Хорошо умирать тогда, когда ты знаешь, что знаменит! Прекрасно
быть знаменитым. Это поднимает ввысь. Надо иметь многочисленные архи-
вы, трястись над каждой рукописью. Писать нужно с холодным сердцем, не
отдавая всего себя творчеству. Пусть читатель трепещет над твоим про-
изведением. Если и есть какая-нибудь цель у творчества, то это - ус-
пех, шумиха. Пусть ты сам как человек обыкновенен, в глазах сограждан
ты вырастаешь до небес. Сограждане не читают книг, исключения лишь
подтверждают правила, но как они произносят знаменитые имена! Надо
быть самозванцем в искусстве, потому что без самозванства никому ты не
нужен и под лежачий камень вода не подтекает! В конце концов, тебя лю-
бит не абстрактное пространство, не какого-то мифического будущего
зов, тебя любят Иваны Ивановичи и Елены Сергеевны. В своей судьбе не
нужно оставлять никаких пробелов, твою судьбу должны знать наизусть.
Пробелы надо оставлять в своих произведениях, держать себя в узде, не
распускать нюни, не потакать вкусам читающей публики, она - публика -
ждет, что после поцелуя и легких намеков еще что-то будет, а ты ему с
холодным сердцем - пробел, и переход к другой сцене! Не надо очерчи-
вать на полях целые главы своей жизни - она в пробелах произведений и
в подробнейшей биографии. Ты постоянно должен быть на виду, буквально
окунаться в известность, чтобы злые языки говорили: "Когда же он рабо-
тает?!" Твои шаги должны звучать, как шаги Командора! Туман на мест-
ность нагоняют от неуверенности в своих силах. А ты в них уверен и
прямо смотришь на солнце. Никто не пойдет по твоему следу, потому что
никогда не поймут, как ты шел. У тебя должен быть профессиональный
глаз, и победу от пораженья ты обязан отличать с ходу, при беглом
прочтении чужой ли, своей ли рукописи. Ни в коем случае не должно
проступать твое лицо в твоих произведениях, ты, по определению, много-
лик. Тогда тебя ждет посмертная слава, и никому в голову не придет
мысль, что ты уже давно умер. И более живым ты становишься после смер-
ти!
У правой кулисы высветилась дверь, в которую быстрым шагом ушел Ми-
ша. Уже при общем свете, в тишине, нарушаемой покашливаниями зала, из
точно такой же двери слева показались Алексей и Александр Сергеевич,
который курил папиросу.
- Странное впечатление у меня от Абдуллаева, - сказал Александр
Сергеевич. - Он все время называет нас очаровательными, а я не верю!
- Бывает, - сказал Алексей. - Для чего-то он нас держит, а для че-
го, сам не пойму.
- То-то и оно! У меня в душе не прекращается волнение, вдруг да все
это кончится!
- Кончится так кончится! - сказал Алексей. - В жизни нужно быть ко
всему готовым! Не нужно думать об этом. Что будет, то и будет. А мно-
гие мысли - от безделья, от скуки.
- Да, нам создал Абдуллаев мирок, и мы живем в нем. Но мне, надо
сказать, не скучно. Я как-то привык сам с собою разговаривать, думать,
с вами общаться. А что еще есть в жизни? Только общение. Вот вы врач,
а ничем человечеству помочь не можете.
- Я человечеству не смог бы помочь, даже если бы очень захотел сде-
лать это. Человечество - это такая же фикция, как коммунизм. Человеку
конкретному кое-чем я еще могу служить. Да и то в случаях понятных. А
так медицина - видимость одна. Ну, разрежу, вырежу, зашью... И что же,
я стану умнее? Нет. Все известно: анатомия, физиология... И ничего
ровным счетом не известно! Направляющего момента ухватить не могу. Бог
