скальпель, подойдешь к столу в другой комнате, колбаски отрежешь, по-
ешь. Пьем, едим и режем. Все рядом. Ко всему привыкли. Я и на себе ис-
пытания проводил для космонавтов. Зонд на шнуре по сосудам мне в серд-
це загоняли. Заплатили хорошо. Тогда я машину купил, потом развелся и
машину продал, так и не поездив. Наше дело врачебное - самое потусто-
роннее. Для меня что свинья, что человек. И там и там органы пищеваре-
ния, дыхания, кровообращения. Все очень просто. Сконструировано по од-
ной мерке. Только наш мозг душу генерирует и передает информацию, а
свиньи информацию не передают, ну, ту, которую мы считаем информацией.
Радио там, телевидение и прочие человеческие премудрости.
- А теперь вы на Абдуллаева работаете? - спросила Ильинская.
- Чего ж не работать? Благодать. На всем готовом. Квартиру мне но-
вую купил. Ту я дочери оставил.
- Для каких целей он вас держит? - спросила Ильинская.
- На всякий случай, говорит. Чтоб врач под рукой был. Медикаменты,
оборудование - все есть. Да он всем этим, наряду с другими делами,
торгует оптом. Склады огромные, раньше там книги складывали, забиты
германским и прочим товаром медицинским. Талантливый человек, одним
словом!
С колосников опустился второй задник и закрыл реку. На сцене появи-
лась Маша все в тех же черных джинсах и черной водолазке. Следом вышел
Миша.
- Когда я увижу тебя в юбке? - спросил он.
- Увидишь.
- Зимой я видел из окна, как ворона схватила оброненную девочкой
сушку, взлетела на крышу, села на край трубы, положила сушку на теплые
кирпичи и стала ждать, пока сушка согреется. Из трубы шел дымок, печь
топилась.
- Вороны способны к сложным формам поведения, - сказала Маша.
Миша смущенно вздохнул и посмотрел в зрительный зал. Наступила пау-
за. Было слышно поскрипывание кресел в партере, кто-то сдавленно каш-
лянул.
- А что случилось с твоей матерью? - спросил Миша.
- У нее была очень тяжелая смерть. Она знала, что умирает. Полгода
мучилась. И это в сорок три года! Я до сих пор вижу ее лицо! Что такое
смерть?
- Я не знаю, - тихо сказал Миша.
- Исчезновение, - сказала Маша. - Какие страшные слова: мама умер-
ла.
- В этом случае слова обрели свою изначальную сущность.
- Я не хочу этой сущности! - воскликнула Маша. - До чего же прими-
тивна классика! Я жизни своей не пожалею, чтобы бороться с этим прими-
тивизмом. Их время кончилось!
Миша осторожно положил руку ей на плечо, но Маша тут же отстрани-
лась.
- Не надо, - сказала она.
- Ты какая-то дикая.
- Я - ворона! Способна к сложным формам поведения, поэтому настоя-
щую жизнь я не пускаю в свои рассказы, поскольку настоящая эта жизнь
чужда искусству, надсмехается над искусством, убивает искусство. Не-
посредственная жизнь, составляющая, собственно, суть классической ли-
тературы, все эти историйки чичиковых, обломовых, гуровых, - примити-
вы, чтиво для плебса.
Из правой двери появилась Ильинская. Она слышала последние слова
Маши. Ильинская сказала:
- Извините, что вмешиваюсь, но плебс книг не читает.
Миша сложил руки на груди, сказал:
- В общем, это так. Зачем плебсу читать книги?
Следом за Ильинской вошли Александр Сергеевич и Алексей.
- О чем витийствуем? - спросил Александр Сергеевич.
Ильинская с улыбкой взглянула на него, сказала:
- О плебсе.
- Тема, достойная подробного рассмотрения, - сказал Александр Сер-
геевич и протянул Ильинской еловую шишку. - Посмотрите, какая краси-
вая!
Ильинская взяла шишку, стала ее рассматривать, нюхать.
- Как выразительно пахнет смолой, лесом и даже Новым годом!
- А ведь в этой шишке закодировано несколько жизней, - сказал Алек-
сандр Сергеевич. - Жаль, что елки не читают книг и относятся к плебсу!
Вся природа относится к низколобому плебсу!
Маша подошла к нему и, глядя в лицо, с некоторым раздражением ска-
зала:
- Вы этим хотите укорить меня, но я не обижаюсь. Я не обижаюсь! Ва-
ше время прошло! Вам не дано проникнуть в запредельность моей словес-
ной вязи!
- А я и не собираюсь проникать, - отшутился Александр Сергеевич. -
Мне Чехова достаточно: "Дуплет в угол... Круазе в середину..."
Из левой двери появились Абдуллаев с Соловьевым. У Соловьева в ру-
ках был пухлый скоросшиватель с квартальной отчетностью.
- Налоги режут без ножа! - фыркнул Соловьев.
- Загоняйте все в производство, - сказал Абдуллаев. - Прибыль пока-
жите самую минимальную.
- Все плохо! - воскликнул Соловьев. - Государство грабительскими
способами хочет сколотить бюджет. Но это у него не получается. Никто
не хочет отдавать девяносто процентов честно заработанных средств на
всех этих бывших коммунистов, номенклатуру.
- И это говорит бывший коммунист?! - усмехнулся Миша.
- Все мы - бывшие, - сказала Ильинская.
- А я - будущая! - из чувства противоречия сказала Маша.
- Бог в помощь, - сказал Александр Сергеевич.
Алексей вышел к рампе, нагнулся, взял балалайку, заиграл и запел:
Строем движется единым Большевистской рати мощь. Лётом сталинским,
орлиным Всё ведет нас мудрый вождь...
Миша подошел к Александру Сергеевичу, спросил:
- Вы читали Пруста?
- Кто это?
- Понятно, - сказал Миша.
- А мы чай будем пить? - спросила Ильинская.
- Да, я распорядился, - сказал Абдуллаев. - На террасе.
- Сегодня хорошая погода, - сказала Ильинская и села на скамейку.
- Я бы об этом сказала иначе, - начала Маша. - Примерно так: возды-
хать о воздушном воздухе воздушных замков, парить, не падая духом, в
розовых, розовых, розовых лепестках утренней зари, в умысле намерения
постичь непостижимое из ничего, поскольку из наличного и обычного ни-
когда не вычитать розовой, розовой, розовой истины зари!
- Вы прелестны, очаровательны! - с чувством сказал Абдуллаев. - И
чем непонятнее вы говорите, тем вы прекраснее!
- Я бы все это запретил, - сказал Соловьев.
Алексей тренькнул струнами балалайки и сказал:
- Ну что вы, господин Соловьев! Зачем запрещать человечеству разм-
ножаться? Нам нравится песня соловья? Нравится! А он от половозрелости
поет! Так и молодежь. Она во все века пела без смысла. Ну, вот, посу-
дите, я сейчас сыграю на этом отеческом инструменте хорошо знакомую
вам мелодию...
Играет "Не корите меня, не браните".
- Что эта мелодия выражает? Да ровным счетом ничего.
- Мелодия многое выражает, - заметила Ильинская.
- Слово дано для слова, а мелодия дана для мелодии, - вполне опре-
деленно выразился Соловьев.
Маша села на скамейку рядом с Ильинской, сказала:
- И пространство мое широко, оно распахнуто шире широкого.
- Маша права, - сказал Миша.
- В чем? - спросил Соловьев.
- В том, что наше пространство шире широкого.
- Мне Чехова достаточно: "От трех бортов в середину..." - сказал
Александр Сергеевич.
- Мы будем пить чай? - спросила Ильинская.
- Необлагаемая часть прибыли могла бы пойти на развитие искусства,
но этой части нет, - сказал Абдуллаев.
- Все обложили! - прошипел Соловьев. - Эта армия меня сведет с ума.
У соседа ночью забрали сына. Наряд милиции приехал! Сволочи! Крепост-
ное право, да и только!
Алексей еще раз тренькнул струнами, сказал:
- В развитии общества нет никакой логики. Все происходит стихийно.
А этот Маркс - просто дурак!
- Смело! - сказал Абдуллаев. - Раньше бы вас за эти слова...
- Эти слова в кремлевке я слышал каждый день, - сказал Алексей, -
да еще вперемешку с матом! Вот тебе и незаменимые правители коммуниз-
ма!
- Можно мне бросить стихотворную реплику? - спросила Маша.
- Бросай, - разрешил Миша.
Маша вышла на авансцену, свет погас, луч прожектора выхватил из
темноты ее лицо.
Когда, с бичом в руке над дышлом наклонен, Он держит на вожжах по-
лет четверки дикий, - Знай, варвар, в этот миг он, гордый и великий,
Стократ искуснее, чем сам Автомедон...
- Вы чэдная! Очаровательная! - воскликнул Абдуллаев, и на его смуг-
лом кавказском лице с тонкой ниткой усов отразился восторг.
- Можно и мне бросить стихотворную реплику? - спросил Александр
Сергеевич.
Откуда-то с небес мощно прозвучало божественно-режиссерское:
- Валяйте!
В свете прожектора старый актер бархатным голосом прочитал:
Веселое время!.. Ордынка... Таганка... Страна отдыхала, как пьяный
шахтер, И голубь садился на вывеску банка, И был безмятежен имперский
шатер. И мир, подустав от всемирных пожарищ, Смеялся и розы воскресные
стриг, И вместо привычного слова "товарищ" Тебя окликали: "Здорово,
старик!" И пух тополиный, не зная причала, Парил, застревая в пустой
кобуре, И пеньем заморской сирены звучало: Фиеста... коррида...
крупье... кабаре...
А что еще надо для нищей свободы? - Бутылка вина, разговор до ут-
ра... И помнятся шестидесятые годы - Железной страны золотая пора.
- Как это хорошо, Александр Сергеевич! - сказала с придыханием Иль-
инская. - Какие были годы!
- Было время! - сказал Александр Сергеевич.
- Были люди! - сказал Алексей.
- Не знаю, не знаю, - сказала Маша. - Эти шестидесятники просто ны-
тики какие-то! Шли прямо на предмет, забыв об искусстве. Да, Борхеса
среди вас не было.
- Но и Борхес для компании Гоголя и Чехова, думаю, маловат, - ска-
зала Ильинская.
- Вы читали Борхеса? - спросил Миша.
- Просматривала.
- Пойдемте пить чай, - сказал Абдуллаев.
Медленно, под звуки виолончели, опустился занавес. Актеры вышли на
улицу покурить. В парке пели птицы. Было по-июньски светло. У забора
еще тлели угли от шашлыка. Миша как бы впервые посмотрел на высокую
ель и заметил на кончиках ветвей светло-зеленые молодые наросты. Выше,
над елью, было небо, синее, с белыми облаками. Когда долго смотришь на
небо, то голова начинает кружиться. Миша опустил голову и посмотрел в
даль липовой аллеи, ведущей к новому дому Абдуллаева. А в дом идти не
хотелось, так хорошо было на улице.
Между первым и вторым действием прошло два года. Поднялся занавес
под взвизги скрипки. На сцене - одна из комнат в доме Абдуллаева. На
кровати лежит сильно исхудавший Соловьев. Возле него сидит старый ар-
тист Александр Сергеевич.
- Полегчает, - сказал Александр Сергеевич.
- Не умирать же в пятьдесят лет! - шутливо, но тихо, с одышкой,
сказал Соловьев.
Помолчали.
- Надо было раньше Алексею показаться, - сказал Соловьев.
- У тебя сразу шишка на спине выросла?
- Год назад почувствовал вдруг - растет и болит. Начал вспоминать.
Вспомнил, что зимой, у гастронома, поскользнулся и упал на спину. Уда-
рился.
- Пройдет, - сказал Александр Сергеевич, хотя не верил в то, что
говорил.
- Вспоминаю свое счастливое детство, - еще тише прежнего сказал Со-
ловьев. - Я ведь деревенский, родился в Воронежской области. Деревня
наша замечательная была. Босиком по траве бегал. Кнут сам себе плел,
был подпаском. Хорошо. Молоко из-под коровы пил. Зачем мы в Москву
приехали? Не понимаю. Учиться, учиться! В Москву, в Москву! Оглядыва-
ясь назад, вижу, что все куда-то провалилось... Шампанского бы те-
перь...
Соловьев затих. Александр Сергеевич в испуге встал. Свет погас. По-
тянула свою волынку виолончель. Когда свет зажегся - на скамейке в
парке сидела Ильинская с книгой в руках.
Александр Сергеевич с Алексеем подошли к ней.
- Соловьев умер, - сказал Александр Сергеевич.
Ильинская уронила книгу на колени, вскрикнула.
- А Абдуллаева все нет, - сказал Алексей. - Поехал за Машей.
Через полчаса к дому подъехала "скорая". Санитары вынесли тело Со-
ловьева на носилках, погрузили в машину и повезли в морг.
Перед гробом Соловьева в зале прощания стояли: Абдуллаев, Миша, Ма-
ша, Ильинская, Александр Сергеевич, Алексей, родственники, бывшие сос-
луживцы из НИИ.
- Кому теперь ругать жизнь? - вздохнул Александр Сергеевич.
- Некому, - сказала Ильинская и пошла по липовой аллее к дому.
