собственных дворян, Руси, жены? А теперь еще вдобавок духовенство хочет
выступить против него. Он и без того мученик. Я не могу допустить, чтобы
из-за одного какого-нибудь ничтожного попа он окончательно лишился
спокойствия.
- Вследствие вашей чрезмерной любви к королю, - произнес Вержинек, -
вы всегда заранее предвидите все в более черном свете, чем оно оказывается
в действительности. Вы волнуетесь... и в таком состоянии вам трудно будет
иметь удачу.
Кохан поник головой и больше не возражал, но остался при своем
мнении. Вержинек чувствовал, что он его не убедил. Так они молча просидели
некоторое время.
- Убью я этого ханжу-попа! - прошептал неугомонившийся Кохан, сделав
движение, как бы собираясь встать.
Вержинек притворился, что не слышал этой угрозы. Королевский фаворит
повысил голос.
- Вчера, - произнес он, - собрались у Неоржи бездельники; Баричка
говорил против нас, другие поддакивали ему. Там находился Мацек Боркович,
Отто из Щекаржевиц и иные, и они поносили короля.
- Не следует на них обращать внимания и прислушиваться к их словам;
они ничего не сделают, потому что не смогут, - прервал мещанин. - Кто
знает, может быть, если бы рыцарское сословие позволило бы себе
какую-нибудь безумную выходку против короля, было бы лучше... Мы бы
избавились тогда от забияк, а силы, чтобы справиться с ними, найдутся.
Кохан покачал головой.
Печальный, он поднялся со своего места, разочарованный в том, что он
ничего не достиг у Вержинека, который не разделял ни его гнева, ни его
преждевременного страха.
- Хотя я мало на это надеюсь, - сказал он, собираясь уходить, - но
все-таки зайдите к епископу и предостерегите его; может быть он примет во
внимание ваши слова и послушается вас. Пускай он прикажет Баричке
молчать... Король за отобранные земли вознаградит вдвойне, но он их не
вернет обратно.
Вержинек дал Кохану понять, что он знает, как ему поступить.
В это время постучали в дверь; Вержинеку сообщили, что неотложные
дела требуют его личного присутствия, и он попрощался с гостем, проводив
его до порога.
Соседняя большая комната была наполнена купцами, служащими на соляных
копях, советниками, заседателями, а в стороне стояло несколько евреев, не
осмелившихся подойти ближе к христианам. Лишь только Вержинек показался в
дверях, его обступили со всех сторон с приветствиями, с просьбами уделить
время для разговора и с разными вопросами. Оглядывая обращавшихся к нему,
он по лицу их сразу угадывал, зачем они пришли, и он часто давал ответы
раньше, чем успевали задать ему вопросы.
Картина эта была похожа на прием при королевском дворе с той только
разницей, что тут себя чувствовали свободнее, хотя относились к хозяину с
не меньшим уважением, чем там. Некоторые отвешивали низкие поклоны до
земли и лицемерием старались снискать себе расположение Вержинека.
Кохан медленно пробился сквозь эту толпу, как бы не замечая никого из
них, хотя многие, уступая дорогу королевскому любимцу, кланялись ему. Все
его знали, но не очень любили, потому что он грубо, строго и гордо
обходился, оскорбляя своими насмешками и отталкивая своим
пренебрежительным отношением.
Покинув дом Вержинека, Кохан, простояв некоторое время в размышлении
в воротах, направился к жилищу сандомирского старосты Отто из Пильцы;
последний, хоть и родственник Неоржи, не был его другом, оставаясь верным
королю, и жил в большой дружбе с Коханом.
На всякий случай, Рава хотел его иметь на своей стороне, а потому он
пошел к нему заблаговременно, чтобы ему рассказать эту историю и
подготовить его для совместных действий. Он не сомневался в том, что легко
склонить его на свою сторону.
- Если только этот ксендз затронет короля, - сказал он, переступив
порог, - я его со света сживу.
Старинные городские акты, судебные книги и дворянские записи
свидетельствуют о том, что когда-то было в обычае прибавлять к имени
каждого не только название местности его происхождения, но и какое-нибудь
прозвище, часто дававшееся в шутку; такие прозвища так прирастали к имени,
что впоследствии переходили и к детям... От таких прозвищ не были
освобождены ни рыцари, ни знатные люди; их давали и мещанам, и мужикам.
Какой-то зажиточный мещанин назывался некрасивым именем Свиняглова!
[свиная голова] Дед его, по ремеслу резник, получил это прозвище, а от
него оно перешло к его сыну и внуку, которые не стыдились этого названия.
Теперешний владетель этого имени, Яков Свиняглова, не занимался
ремеслом своего деда, а покупал и продавал живой скот, но не торговал
мясом.
Он женился с Силезии на мещанке из Ополя, которая была полунемкой,
полуполькой; когда она выходила за него замуж, единственным ее богатством
была ее красота, но потом обстоятельства так сложились, что из всей
многолюдной семьи, оставшись одна в живых, она получила все наследство
после отца, и Яков Свиняглова стал богачем.
В жизни ему постоянно везло, и все ему всегда удавалось сверх всяких
ожиданий. Он всегда получал в два раза больше выгоды, чем предполагал...
Неудачи его всегда миновали, а удачи сыпались на него, как из рога
изобилия. Называясь такой некрасивой фамилией, он был одним из самых
богатых краковских мещан, довольно представительный и неглупый. Жена его,
Агата, слыла красавицей, но и он ей не уступал в красоте; когда его
встречали верхом на лошади, его легко было принять за дворянина; его
рыцарская фигура, красивый рост, широкие плечи, гордо поднятая голова,
отвислые усы, открытый взор, одежда его, похожая вопреки всем обычаям и
законам на рыцарскую - все это вводило в заблуждение.
Яков был доволен тем, что его принимали за знатного господина. Также
и жена его Агата, не обращая внимания на местные обычаи, любила всякую
роскошь, одевалась в шелка, носила золотые цепи и кольца, одевала на себя
запрещенные серебряные пояса и юбки с разрезом, окаймленные мехом.
Ее долго сохранявшаяся красота, несмотря на то, что она пополнела,
свежее, розовое лицо, черные живые глаза, ее смелость и вдобавок богатство
и связи мужа позволяли ей безнаказанно щеголять на улицах и в костелах
назло другим мещанкам...
Ее муж имел много домов и дворов в городе; он их приобретал, менял,
строил, продавал и на этом зарабатывал большие суммы... Для того, чтобы
пользоваться большим почетом, он согласился быть избранным городским
советником, занимая эту должность до следующих выборов; но для него это
было сопряжено с неудобствами, и так как ему приходилось по своим торговым
делам ездить с Силезию и Венгрию, то он впоследствии отказался от этой
должности, оставив себе только титул.
Яков был бы самым счастливым человеком на свете, если б Господь дал
ему мужского потомка. Родившиеся у него дети поумирали, а в живых осталась
лишь единственная дочь Бася.
Родители ее нежили, баловали, лелеяли и заботились о ней, как будто
она была принцессой. Богатство позволило им исполнять все ее прихоти и
окружить ее роскошью; она с детства была самовольна и необузданна, и,
когда выросла, ни отец, ни мать и никакая сила не могли ее заставить
отказаться от своих капризных требований.
Родители, а в особенности мать, до того ее любили, что оправдывали
все ее безрассудства. Будучи ребенком, она была полудикаркой, а, выросши
взрослой девушкой, она казалась шальной. Она была дивной красоты, даже
красивее, чем мать в свое время. Это было чудо красоты, но дьявол, а не
женщина. Родители ею восхищались, а каждый, видевший ее, любовался
веселой, смелой, резвой девушкой, одаренной необыкновенной миловидностью.
Одной своей улыбкой она могла очаровать и стариков, и молодых, и тех,
которые были против нее предубеждены.
Ей было восемнадцать лет, когда отец и даже мать, видя, как ее трудно
уберечь и держать в повиновении, начали совещаться о том, за кого бы ее
выдать замуж. Они имели право быть разборчивыми, потому что Бася была
богата, очень красива и могла бы быть украшением каждой семьи.
Свиняглова обещал дать ей в приданое два дома, две мясные торговли,
несколько дворов наполовину застроенных и полные сундуки с женскими
дорогими нарядами.
Самые богатые молодые мещане ухаживали за Басей, и во время
праздников и приемов дом был полон гостей; хотя все были влюблены в нее,
но ни один не решался жениться на ней. Девушка вовсе не скрывала того, что
она, привыкшая к своеволию в родительском доме, вовсе не думает измениться
после выхода замуж. Она очень любила музыку, танцы, песни, смелые и
двусмысленные разговоры, не переносила скуки и смотреть не хотела на
печальные лица. Из восемнадцатилетней девушки она стала двадцатилетней,
затем прошло еще несколько лет, а о свадьбе ничего не было слышно. Якуб
Свиняглова начал тревожиться, но Агата сердилась, когда он об этом
заговаривал, доказывая, что их дочь должна пользоваться подольше свободой,
раньше чем на нее наложат супружеские оковы, и что она всегда сумеет легко
найти для себя мужа.
Тем временем Бася наряжалась, расцветала, становилась более дерзкой,
распевала новые песни и не торопилась терять своей свободы. О ней разное
рассказывали, но не всему можно было верить. В действительности за ней
ухаживало несколько человек, занимавших видное общественное положение, а
также некоторые рыцари, знатного рода, которые приезжали в Краков в гости
к Свиняглове, живя у него в доме в течение нескольких недель и по целым
дням флиртуя с Басей.
Затем претенденты вдруг неожиданно уезжали, а девушка ходила с
заплаканными глазами.
Но она долго не могла оставаться печальной, к ней возвращалась ее
веселость, и она снова распевала песни, лицо становилось оживленным, и
помутневшие от слез глаза приобретали прежний яркий блеск. В один из таких
периодов Кохан Рава, красивый, изящный, как принц, встретил ее, идущей в
костел... Они обменялись взглядами, и он, вместо того, чтобы идти по
своему срочному делу, пошел вслед за ней. Я не знаю, много ли они молились
перед образом Святой Девы, но глаза их все время были в действии.
Бася была в сопровождении старой воспитательницы, потому что мать
была больна; когда она вышла из костела, Кохан пошел вслед за ней и по
дороге смело вступил с ней в разговор; оказалось, что она его знает, и она
пригласила его зайти к ним; отца в это время не было дома.
Легкомысленной Басе, любившей все блестящее, мишурное, имевшее
представительный вид, красивый Кохан, хоть и не первой молодости, очень
понравился. Она решила во что бы то ни стало увлечь его.
Королевского любимца после первого приглашения начали часто
приглашать в их дом, и Бася мечтала о том, что он на ней женится.
Так продолжалось довольно долго, и казалось, что они очень любят друг
друга, но Рава не обмолвился ни словом о помолвке.
В один прекрасный день во время их разговора, происходившего в
отсутствии матери, раздались громкие спорящие голоса.
Когда мать вошла в комнату и спросила о причине их ссоры, она нашла
Басю со слезами гнева на глазах и с гордым выражением лица; на свой вопрос
мать не получила никакого ответа. Кохан, казалось, был не особенно
взволнованным произошедшей размолвкой и вскоре ушел. В течение нескольких
дней он не приходил, а Бася продолжала иметь обиженный вид; наконец,
очевидно, приняв какое-то решение, она, нарядившись, в одно прекрасное
утро отправилась в костел при замке. После этого она несколько дней подряд
ходила на прогулку в сопровождении старой Вавровы, хвалясь тем, что во
