время прогулки несколько раз встретила короля, и он даже один раз с ней
очень милостиво разговаривал. Мать очень испугалась, но Бася ее подняла на
смех.
Вскоре после этого Кохан опять начал бывать в доме. Оставаясь вдвоем
с Басей, они тихо шептались, и мать, подслушивавшая у дверей, радовалась,
что между ними опять мир и согласие...
Прошло несколько времени, и родители начали уже мечтать о свадьбе,
как вдруг однажды старая Ваврова, сопровождавшая Басю к обедне, через час
в ужасе прибежала домой, как безумная, ломая руки, с криком, что девушка
затерялась в тесной толпе в костеле. Отец немедленно побежал туда, но
обедня была уже окончена, костел пустой, а Баси и следа не было...
Отец, боясь поднять крик о пропаже дочери, чтобы не опозорить ее имя,
начал ее повсюду разыскивать, соблюдая величайшую осторожность. Подозрение
пало на Кохана, но его в замке не было; он находился в городе и, казалось,
о Басе ничего не знает.
Мать говорила перед чужими, что дочь ее лежит больная. Пожимали
плечами, и были разные слухи. Наконец, Свиняглова узнал, что дочь его
находится в Кшесове.
Так продолжалось несколько месяцев и всем рассказывали, что Бася
больна; в один прекрасный день она возвратилась в Краков, и гости опять
устремились к ним в дом. На ней не заметно было ни малейшего следа
болезни. Наоборот, казалось, что болезнь послужила ей к лучшему; она
похорошела, стала свежее и еще более гордой. Лицо и глаза были грустные...
Кохан опять появился в доме, стали бывать и другие знакомые, и
друзья. Бася по-прежнему властвовала и с ума сводила всех. Она их оставила
юной принцессой и возвратилась к ним еще более гордой; когда ее
расспрашивали о перенесенной болезни и шутили над тем, что ее так долго
никто не видел, она этим не смущалась. Злые языки рассказывали о том, что
Казимир каждый раз при встрече с ней останавливался, ласково с ней
разговаривая, а она отвечала ему нехотя, полусердясь, краткими словами или
взглядом.
Наряды ее отличались теперь еще большим богатством, и она украшала
себя драгоценными вещами. Она носила на лбу повязку, унизанную дорогим
крупным жемчугом стоимостью в несколько тысяч.
Басе была пора уже выйти замуж. Отец, не обмолвившись ни перед кем ни
словом, попробовал завести с Коханом разговор о женитьбе; он надеялся его
прельстить надеждой на большое приданое, но потерпел неудачу. Кохан обещал
остаться другом Баси на всю жизнь, но, по его словам, для женитьбы у него
не было времени.
В поисках подходящего мужа для своей дочери Свиняглова остановился на
молодом мещанине Фрице Матертере, происходившем из хорошей семьи. Отец его
был состоятельным человеком, имел собственную лавку и торговал железом.
Вначале дела отца шли успешно, но в старости несчастия начали его
преследовать. Сгорел его дом; разбойники напали на него во время его
возвращения из Венгрии и ограбили; в доме начался домашний разлад; старик
начал пить и весь день проводил в пивной; после его смерти дела оказались
в запущенном состоянии, и осталось много долгов.
К счастью, сын его был очень способный, прилежный, расторопный и
вдобавок красивый малый. Несмотря на то, что у него не было средств, чтобы
тратиться на наряды, и он был одет очень просто, однако, имел громадный
успех у женщин, и когда появлялся на улице, взоры всех девушек были
устремлены на него. Он научился грамоте в церковной школе, предполагая
готовиться к духовному сану, но у него скоро пропала к этому охота. Он
собственной торговли не имел, потому что лавку у него отобрали за долги, и
ему не на что было купить железа; поэтому он поступил на службу к своему
родственнику Кечеру, и у него он приучился к делам.
Бася, любившая красивых юношей, несколько раз расхваливала его перед
своей матерью, сожалея о его бедности. Свиняглова пригласил его к себе.
Фриц начал приходить вечером на танцы и при близости знакомств еще более
понравился Басе своей веселостью, смелостью, умением петь песни; ему в
голову не приходило свататься к такой богатой девушке, и он был с ней на
дружеской ноге.
Во время игры он был незаменим.
Когда Бася исчезла, и был пущен слух, что она больна. Фриц перестал
посещать дом ее отца, но лишь только она возвратилась, он возобновил свои
посещения.
Они забавлялись по-прежнему, и Ваврова рассказывала, что видела
собственными глазами, как они в сумерках целовались. Возможно, что эта
сплетня побудила отца Баси пойти к Кечеру, опекуну Фрица; они о чем-то
долго совещались наедине, затем позвали Фрица, и разговор между ними
продолжался еще несколько часов, но никто не слышал, о чем они говорили. В
тот же вечер Фриц пришел в дом богатого купца и был веселее и развязнее,
чем обыкновенно; он просидел весь вечер возле Баси и после этого начал
ежедневно бывать в доме Свинягловы. Через неделю в городе заговорили о
том, что Бася за него выходит замуж. Кто-то спросил Матертера, правда ли,
что он женится?
- А кому какое до этого дело? - ответил он дерзко. - Разве я женюсь
для кого-нибудь, а не для себя?
Родственники матери и некоторые из семьи Кечера начали отговаривать
Фрица от женитьбы, указывая на легкомыслие девушки, о которой ходили
разные слухи; но на все их доводы Фриц только пожимал плечами и ни слова
не отвечал.
В городе уже трубили о свадьбе... Говорили, что Свиняглова собирается
ее отпраздновать тотчас же после святок, и что у него в доме к этому уже
готовятся. А свадьбу предполагали устроить богатую и пышную, какой Краков
уже давно не видел.
В те времена существовали законы, запрещавшие мещанам выставлять свое
богатство напоказ; во время свадебного пира нельзя было подать к столу
больше тридцати суповых мисок, считая одну для трех человек, и не больше
пяти блюд; запрещалось пригласить более восьми шутов и т.п.; но Свиняглова
и не думал придерживаться этих обычаев, зная хорошо, что никто на него
жаловаться не будет, и что те, которые будут веселиться на свадебном
пиршестве его дочери, не превратятся в его обвинителей.
На свадьбу были приглашены выдающиеся мещане с их семьями и
родственниками, родственники Матертера, Кечера, Свинягловы, разные
чиновники, а из придворных - Добек, Кохан и двое из семьи Задоры.
Случилось так, что ксендз Баричка должен был присутствовать на
свадьбе, потому что он когда-то совершил обряд крещения над Басей, а также
потому, что его связывали с этим домом другие духовные узы.
Трудно сказать, кто был виною всей проявленной пышности и роскоши;
этого добивалась и Бася, да и сам отец хотел людям доказать, что свадьба
его единственной дочери ничуть не хуже свадьбы иных девушек. Больше всех
настаивала на пышности сама девушка, рассчитывая заставить прекратить все
толки о ней.
Ко дню свадьбы нужно было дом приспособить и подготовить так, чтобы
разместить полторы сотни гостей удобно за столами, чтобы было место для
танцев и для других гостей, традиционно приносящих подарки.
Свиняглова, желая щегольнуть своим богатством, велел поставить для
более знатных гостей серебряную посуду, а для остальных оловянную; есть и
пить дали вдоволь.
Вместо полагавшихся согласно традиции тридцати суповых мисок подали
пятьдесят, и то еле хватило. Вино было приготовлено сладкое с пряностями,
и самые дорогие кушанья. Сколько было в городе свадебных оркестров, все
были приглашены, и им обещано было хорошее вознаграждение и дано
разрешение угощаться, чем только пожелают. Кохан даже обещал привести
королевского шута Шупку.
В те времена необходимой принадлежностью свадьбы в состоятельной
семье были поздравления, написанные стихами, часто довольно двусмысленные
и циничные. Таким стихоплетам приходилось платить много денег, гораздо
больше, чем знаменитым комедиантам. По закону мещане не должны были
позволять себе подобной роскоши, но Свиняглова и не думал считаться с
законом.
Он пригласил для этой цели кутейника Вырванта, заставлявшего
слушателей хохотать до слез, когда он произносил поздравительную речь
перед новобрачными. Вырвант обещал приготовить нечто особенно хорошее, а
слава, которой он пользовался, могла служить порукой того, что он свое
обещание исполнит.
Дом Свинягловы был снаружи наново покрашен, и покои внутри были
убраны. Из сундуков вынули на свет Божий самые дорогие вещи: ковры,
покрывала, сукно. Всего этого было вдоволь, и Якову не пришлось одалживать
у других.
Так как это происходило зимой, и никакой зелени не было, то пришлось
ельником украсить двери и окна.
Оставалось до свадьбы всего несколько дней, и в городе повсюду
говорили о свадебном пиршестве, одни с насмешкой, другие с удивлением, и
почти все с завистью.
Предсказывали Свиняглове, что вся эта роскошь сильно истощит его
кассу...
Бася мечтала только о том, чтобы в день свадьбы своей красотой и
богатым нарядом поразить всех девушек, косо на нее раньше поглядывавших, и
возбудить их зависть.
Драгоценных украшений у нее было вдоволь, и, кроме давно уже
принадлежавших Свинягловым, о которых все знали, у нее появились еще
какие-то новые, дорогие, затейливые, происхождение которых казалось очень
подозрительным.
Когда свадебный кортеж с музыкой, с шутами, с множеством роскошно
одетых гостей направился к костелу, где обряд венчания совершил ксендз
Баричка, а также на обратном пути, на улицах собралось столько глазеющих,
что свадебное шествие с трудом прокладывало себе дорогу через толпу.
Новобрачная ослепляла взоры всех, столько на ней было драгоценных камней;
а платье было из такой дорогой ткани и отделано такими кружевами, что у
нее был вид настоящей королевы. Сияя красотой, гордая, торжествующая, с
вызывающим взглядом, она шла под руки с Фрицем, тоже роскошно одетым, как
будто этот бедняк был богатым барином. Рассказывали, что его родственники
Кетчеры снабдили его богатым гардеробом, чтобы не ударить лицом в грязь.
На нем была шуба на дорогом меху, крытая бархатом, и говорили, что одна
только шуба стоила несколько десятков гривен.
Когда весь свадебный кортеж вместе с музыкантами начал входить в дом
Свинягловы, казалось, что не хватит для всех места, однако никто не
остался на улице.
Столы были расставлены в комнатах, в сенях и так искусно, что для
всех хватило места. Новобрачных усадили первыми, затем духовных лиц,
почетных гостей, родственников и друзей.
Неожиданно случилось так, что Кохану досталось место напротив ксендза
Барички, которого, как исповедника, посадили на почетном месте. Кохан,
увидев его так близко, моментально побледнел и чуть не уронил нож, бывший
в его руках; но он скоро овладел собой и шепнул Добку, сидевшему рядом с
ним:
- Я вижу, что Господь сам устроил так, что мне тут подвернулся этот
кутейник; я уж воспользуюсь этим случаем и не выпущу его отсюда, не сказав
ему обо всем, что меня угнетает. Памятна для него будет эта свадьба.
Добек хотел успокоить своего соседа, но это еще более раздразнило
его. Ксендз Баричка, не любивший застольных разговоров и вынужденный хоть
некоторое время высидеть за свадебным обедом, имел вид каменной статуи со
своим желтым, печальным, худым лицом, со страшными глазами, задумчивый и
сердитый, не притрагиваясь ни к еде, ни к питью. Вырвант, выпив несколько
бокалов вина и набравшись смелости, не считаясь с присутствием за столом
барышень, начал громко читать стихи на такие темы, что девицы, покраснев,
должны были опустить глаза.
Лицо ксендза Барички стало еще строже и мрачнее. Он пронизывал
гневными и презрительными взглядами стихоплета, но Вырвант или не видел
