императорского покоя.
Успокоившийся Михаил задремал в ожидании. Подремать ему пришлось
недолго, протостратор очень скоро снова появился перед ним, ведя молодого
человека с загорелым мужественным лицом и открытым взглядом.
Заснувший было император очнулся и устремил на вошедшего свои
помутневшие от головной боли и попойки глаза.
- Э... ведь... ты - Василий? - промычал он.
- Да, несравненный!..
- Я знаю... видишь, я все знаю... Македонянин?
- Македония - моя родина!..
- Знаю... от меня ничего не укроется... я все знаю...
- Всему миру известна твоя проницательность, несравненный. Все народы
удивляются ей, а я, теперь испытавший это на себе, могу сказать: они
правы, нет более проницательного, всеведущего на земле, чем Михаил
порфирогенет - повелитель Византии. Он читает сердца людей и их мысли, как
открытый свиток.
Михаилу очень понравилась эта речь. Он всегда был склонен к лести, и,
чем беззастенчивее была лесть, тем более она была ему приятна.
Поэтому македонянин произвел на него очень приятное впечатление.
- Я... знаешь, хочу говорить с тобой о делах... о важных делах... Нас
никто не должен слышать... Оставь нас! - кивнул император протостратору.
Тот моментально исчез с поклоном. Михаил и Василий остались с глазу
на глаз.
Напрасно однако повелитель Византии считал себя проницательным...
Напрасно он верил в этом отношении льстецам... Если бы он мог хотя на миг
приподнять завесу будущего и заглянуть в него, он принял бы все меры,
чтобы этот человек, теперь смиренный и почти что приниженный, с таким
подобострастным вниманием ожидающий, что скажет ему повелитель, был как
можно скорее уничтожен, стерт с лица земли...
Увы! Даже мудрецы не могут проникнуть в тайны будущего... Михаилу
недоступен был истинный смысл совершающихся перед ним событий настоящего,
а о том, чтобы он мог проникнуть в будущее, не могло быть и речи...
Македонянин стоял перед своим повелителем. С тех пор, как они
остались одни после ухода протостратора, Василий изменился. Он прямо и
смело смотрел в глаза Михаилу, смущая его этим своим до дерзости
вызывающим взглядом.
Император некоторое время подыскивал выражения для начала разговора.
- Э... знаешь ли? Я все знаю, все... Но ты был в народе?
- Был...
- Что там говорят?..
- Прославляют твое имя, несравненный!
- Знаю... а что говорят об ипподроме?
- Жалуются, что ты забыл его... Ведь, давно уже не было ристалищ.
- Так, так... и это я знаю... ты видишь, мне все известно. Но что же
делать! Мы были во благо народа заняты важными делами...
Чуть заметная улыбка скользнула при этом возгласе по губам Василия.
Михаил заметил это.
- Ты смеешься, несчастный? - воскликнул он. - Над кем? Может быть,
надо мной?
Он приподнялся даже со своего золотого кресла, ожидая ответа. Участь
македонянина висела на волоске...
Однако, он быстро нашелся.
- Прости, несравненный, - спокойно заговорил Василий, - прости мне
это невольное мое преступление, но я знаю, что твоя проницательность уже
подсказала, что эта невольная улыбка относилась вовсе не к тебе...
- Я знаю!.. Я все знаю, но я требую, чтобы мне говорили правду, одну
правду!..
- Мое сердце открыто пред тобой... Моя улыбка относилась...
- К кому?
- К тем безумным, которые уверяли, что ты забыл ипподром ради
восторгов любви... Разве не безумцы те, кто мог хотя на миг один
предположить это?..
Лицо Михаила прояснилось. Гроза над головой македонянина пронеслась,
не разразившись.
- Так, так, - закивал головой Михаил, - я верю тебе... Ты говоришь
правду... Но кто были эти безумцы? Назови мне их!
- Прости, несравненный, я - человек новый и мало кого знаю по
именам...
- Хорошо, когда узнаешь, приходи и скажи мне, прямо скажи! Я все
знаю, но требую правды, да, вообще, ты приходи ко мне прямо, хочешь, я
прикажу назначить тебя моим протовестиарием [хранитель императорского
гардероба]. Ты мне очень нравишься!.. Или нет, подождем, зачем возбуждать
лишнюю зависть? А ты мне скажи потом имена безумцев, осмелившихся так
думать обо мне.
Македонянин низко поклонился императору.
"Если мне кого-нибудь нужно будет устранить со своей дороги, я назову
тебе его имя!" - подумал он.
- Теперь скажи, народ очень скучает по ристалищам? - снова заговорил
Михаил.
- Он ждет их с нетерпением, как твоей великой милости.
- И народ получит ее!..
- Тогда он будет счастлив, как в тот день, когда после дождя и бури
из-за туч появляется солнце на небе.
- Ты так думаешь?.. Разве народ так уж любит ристалища?
- Он любит солнце...
- Какое?
- Его освещающее, оживляющее, ободряющее...
- Что ты говоришь? Что за солнце?
- Ты, несравненный! Кто же, кроме тебя, может быть для Византии
солнцем?
Эта новая лесть окончательно расположила Михаила к македонянину.
- Так, так, ты хорошо говоришь, я очень люблю правду, - закивал он
головой. - Но скажи мне, ты это должен знать, за кого народ?
- За кого ты, великий.
- Мы и все наши предки всегда были за зеленых... Это - хороший яркий
цвет, мы любим его, но разве есть вкус у низменной черни?
- Ты справедлив, как всегда, несравненный!.. Ведь, победы зеленых
знаменуют собой урожай.
- Так, так! Хлеб - это богатство страны, но чернь не понимает
этого... Она за голубых?
- Не думаю... Теперь так мало мореходов в Византии.
- Тогда примут ли "голубые" состязание?
- Они никогда не отказывались...
- Так, вот, ты все это узнай и мне сообщи... Но ристалища во всяком
случае будут, я извещу об этом сегодня же протоскафория [начальник
телохранителей] и великого эпарха [начальник варягов], пусть они будут
наготове к моему выходу, а ты теперь иди, узнай все и сообщи мне. Вот,
тебе мой перстень... с ним и эпарх [градоначальник], и даже сам великий
логофет [верховный блюститель законов; высший чин в государстве; нечто
вроде канцлера] окажут тебе помощь... Иди... а мы, отдохнув немного, будем
заниматься государственными делами...
Василий, преклонив колена, поцеловал протянутую ему в знак особой
милости руку и быстро скрылся.
15. ГОЛУБЫЕ И ЗЕЛЕНЫЕ
Василий вышел из покоев императора окончательно переродившимся.
Еще так недавно, всего только за час до этой беседы, никто во дворце
не счел бы для себя нужным даже удостоить его взглядом, не только обращать
внимание, а вот теперь со всех сторон неслись к нему заискивающие поклоны,
улыбки. Не только протостратор, но даже сам куропалат [начальник дворца]
поспешил к нему навстречу и первым заговорил с ним.
- Что слышно, мой друг? - вкрадчиво спрашивал он его.
- О чем? - с надменностью спросил равнодушно македонянин.
Он прекрасно понимал, что значат и чего стоят все эти заискивания, и
невольно увлекся желанием отплатить за то унижение, которое так недавно
ему приходилось выносить от этих теперь так подобострастно склоняющихся
перед ним людей.
- Там, у нашего несравненного императора? - смутился придворный.
- А? Ты говоришь про это? Прости меня, я имею некоторое поручение от
Михаила и пока должен держать его в тайне... Ты понимаешь, что это
необходимо.
- Да, да... но, может быть, одно слово...
- Не могу ничего... спешу... Прощай!
Голова македонянина кружилась. Мысли одна смелее другой волновали
его.
"Удача! Несомненная удача! - шептал он. - Я верю в себя, я буду
близок к этому, потерявшему облик человеческий, существу... Недаром я
пожертвовал ему Ингериной! Я пожертвую всем ради власти... Может быть,
завтра я буду великим логофетом, а там кто знает?"
Даже дыхание сперлось в груди Василия, когда эта мысль промелькнула в
его голове.
"Что же, были, ведь примеры!.. Сам великий Юстин..."
Громкий окрик прервал его размышления.
Василий остановился и оглянулся. Позади него стоял средних лет богато
одетый царедворец. В одежде его, широкой и богато украшенной, преобладал
зеленый цвет.
Это был цвет одной из двух наиболее сильных партий
константинопольского ристалища.
Конные ристалища, известные еще в древнем Риме, особенно развились в
Константинополе со времени императрицы Феодоры, жены Юстиниана, сумевшей
придать им даже политическое значение. Вначале явились четыре партии,
разделявшиеся по цветам своих одеяний: были красные, белые, голубые,
зеленые.
Красные обозначали собой силы солнца и, вообще, огня, белые - зиму и
ее влияние на землю.
Эти две партии не пользовались никаким влиянием среди
константинопольцев.
Нельзя сказать того о зеленых и голубых.
Первые олицетворяли собой высшую власть, императорский двор, вторые -
народ, море...
Эти партии постоянно боролись между собой и не только в цирке, но и в
жизни. Народ видел в голубых олицетворение самого себя и всегда стоял за
них. При Феодоре эта вражда достигла крайних пределов и едва не
закончилась народным восстанием, которое успокоило только необыкновенное
присутствие духа императрицы.
Всем же доступное состязание партий обыкновенно происходило на
ипподроме.
Ипподром состоял из продолговатой выравненной арены, одной своей
стороной примыкавшей к крутому склону холма, на котором были устроены
места для зрителей. С противоположной стороны была искусственная терраса
также с местами для зрителей, изгибавшаяся в своем конце в виде
полукружия. Возницы получали обыкновенно при состязаниях места по жребию,
и в константинопольском цирке их допускалось на ристалища неограниченное
количество.
При установке колесниц всегда соблюдалось следующее правило. Перед
каждым стойлом протягивалась веревка. Лишь только давался сигнал к началу
ристалища, веревки перед самыми дальними стойлами одновременно опускались.
Когда выехавшие из них колесницы достигали следующих ближайших стойл,
отворялись и эти последние, и так до конца, пока все колесницы не
выстраивались в одну прямую линию около заранее помеченного пункта.
После этого начиналось самое ристалище.
Колесницы во весь опор мчались вдоль ристалища сперва мимо его правой
террасы и, достигнув заключающего террасы полукружия, поворачивали и
продолжали путь вдоль левой террасы. Место поворота обозначалось особым
столбом - кампером, от которого шел барьер, ограниченный на другом конце
величественной статуей Гипподамии.
Длина арены была тысячу двести футов, а ширина сто.
Начало ристалищ возвещалось поднятием в воздух бронзового орла, а
конец их - спуском на землю золотого дельфина.
На ристалища собирался от мала до велика весь Константинополь.
Приходили даже из окрестностей.
Чернь не стеснялась во время состязаний присутствием императора. Она
стояла всегда за своих любимцев голубых, и очень часто императоры должны
были вступать в спор на состязаниях с народом.
Красные и белые никогда не привлекали к себе особенного внимания. У
них были худшие кони, менее искусные возницы и, если они выступали, то
обыкновенно только для начала состязания...
Зато борьба голубых и зеленых всегда приковывала к себе внимание
зрителей. За тех или других ставились огромные заклады. Чернь отдавала в
азарте свои последние гроши, рискуя остаться в тот же день без
необходимого пропитания. Победа той или другой партии встречалась
бесконечными криками восторга с одной стороны, проклятьями и угрозами с
другой. Борьба с ипподрома, как уже сказано выше, нередко переходила на
