мировоззрением и павший в этой борьбе. Константинополь, заняв место Рима,
перенес к себе на новое место и все характерные его особенности.
Это был тот же Рим, но - увы! - христианский...
Впрочем, и в отношении порочности Новый Рим несомненно превзошел
старый...
Население города, собравшееся с разных сторон мира, разнородное,
разнохарактерное, не связанное племенными узами или общими интересами,
соединяло в себе все пороки европейского, еще не успевшего вполне
освободиться от языческих веяний, человечества с дурными качествами
азиатского мира. В нем тесно было переплетено друг с другом стремление к
роскоши с кровожадностью, чувственность с ложным благочестием, спесь с
низкопоклонством. Страсть к зрелищам, волнующим кровь, разжигающим
фантазию, вызывающим постоянное возбуждение, переходила с арены и
ипподрома в жизнь и народа, и высших слоев общества, и в политику, и даже
в то, что, казалось бы, должно было быть для всех неприкосновенным, - в
религию. Сразу породилось множество сект, главари которых искажали
серьезность христианского вероучения и увлекали за собой не установившихся
еще в правилах веры людей, что также не оставалось без пагубного влияния
на общественную жизнь. Шли бесконечные и в то же время совершенно
бесполезные, ничего не выявившие религиозные споры, сами императоры
принимали в них иногда чересчур горячее участие, так как они считали себя
главами не только государства, но, по примеру Константина Великого, и
церкви.
Другого рода смуты вызывались то честолюбивыми полководцами,
добивавшимися для себя - и очень часто не без удачи - императорской короны
(в Византии, так же, как и в Риме, не было установлено прочного порядка
престолонаследия), то различными временщиками, куртизанками, фаворитами и
фаворитками, то, наконец, императрицами, дарившими в огромном большинстве
не своим супругам, а первым, кто им успел понравиться, свою любовь, а,
вместе с тем, и императорскую корону.
Бывали случаи, что по милости императриц на византийский престол
вступали простые дворцовые слуги. Так, известен факт, что предшественником
Юстина - простого солдата - был дворцовый служитель Анастасий,
понравившийся императрице Арианне тем, что у него один глаз был голубой, а
другой черный. Чтобы сделать его своим мужем и императором, Арианна
воспользовалась обмороком императора Зенона, своего законного мужа,
отравившего, чтобы сделаться императором, своего сына. Она объявила Зенона
умершим и приказала немедленно похоронить его. Несчастный был зарыт в
могилу живым. Императорские гвардейцы слышали из могилы надрывающие душу
крики, но не решились подать помощь заживо погребенному, и он задохнулся
под землей [в 491 г.]. Жена императора Юстина, о котором сказано выше,
Лупицина Евфимия была рабой, а жена племянника Юстина Циранда, восшедшего
на византийский престол под именем Юстиниана [строитель храма св.Софии],
Феодора была дочерью циркового дрессировщика медведей, цирковой актрисой,
окруженной неревнивыми поклонниками, и в след за этим византийской
императрицей, разделявшей с мужем власть над жизнью и смертью своих
подданных.
Впрочем, как Юстин, так и Юстиниан, славяне по происхождению, были
одними из лучших императоров Византии. Лупицина Евфимия была простая, но
добрая женщина, а Феодора сумела держать себя в качестве императрицы с
редким тактом, чего нельзя сказать о ней, как о женщине и супруге.
Вообще, история рисует нам византийские нравы в самых неприглядных
красках. Это - целый ряд кровавых казней, измен, насильственных захватов
власти, отрав, пыток, страшной мести и так далее. Женщины, даже
императрицы, совершенно равнодушно переходили от одного мужчины к другому.
Дети составляли заговоры против родителей, родители против детей,
дворцовые евнухи захватывали власть в свои руки, полководцы уважались не
за храбрость, не за способности, а за искусство интриговать. Сегодняшний
император завтра мог пасть под ударами наемных убийц, а сегодняшний
приговоренный им к смертной казни в это же завтра сам начинал царствовать.
И среди этого - бесконечные богословские споры, торжественные процессии и
так далее.
Понятно, что при таком порядке вещей императоры должны были
волей-неволей заискивать перед чернью и потакать самым грубым ее
инстинктам. Начиная с Константина Великого, по примеру римских императоров
в Константинополе черни раздавался хлеб, вино, оливковое масло и деньги. В
таком положении большинству не зачем было что-нибудь делать - чернь могла
жить без занятий, так как дневное пропитание у нее было обеспечено. Раз
это было так, сытый народ не знал, куда девать свободное время, и так же,
как в Риме, требовал зрелищ. Императоры не решались отказывать ему в этом,
тем более, что императорская гвардия Константинополя была тем же, чем
преторианцы последнего времени Рима. Она сама выбирала себе вождей и
ставила их на престол, не спрашивая даже воли народа. Император, вступая
таким образом во власть, не знал, на кого ему опираться - на народ или на
гвардию. Угодить же тому и другому удавалось редко. Если император не
угождал гвардии, она свергала его, если он не угождал народу - начинались
мятежи. Эти мятежи были злом для Византии. Они сопровождались страшными и
чаще всего беспричинными кровопролитиями, грабежами, пожарами. Победа той
или другой партии ипподрома очень часто влекла за собой народный мятеж.
Одно из таких возмущений было при Юстиниане. Причина его была пустяшная.
Борьба голубых и зеленых во время ристалищ вызвала спор. Спор перешел в
город, праздный народ поднял оружие и осадил императорский дворец.
Знаменитый полководец Велизарий, собрав горсть оставшихся верными солдат,
кинулся на бунтовщиков, произвел в их рядах смущение, заставил отступить в
цирк. В один миг ворота были заперты, и 30.000 человек очутились в
ловушке...
Немногие вышли из нее...
Таково было положение народа и императоров в Константинополе, где
сосредоточена была вся жизнь восточной римской империи. Из всего
сказанного ясно, что, возникнув при Константине, разделившись с Римом при
Галерии, она тотчас же начала клониться к упадку, как клонится и всегда
близко к падению всякое здание, построенное на песке.
Византия, вся страна, все государство, вся восточная империя и
олицетворявший ее Константинополь, была именно таким зданием...
9. ПОД ПЫШНОЙ ДЕКОРАЦИЕЙ
Несмотря на свое великолепие, Византия представляется воображению как
организм, снедаемый страшными недугами.
Это были недуги нравственные. Лихоимство, низкопоклонство,
интриганство, неправосудие, пьянство - все это существовало в византийской
империи.
В одной обличительной проповеди сохранилась такая характеристика
Царьграда.
"Наш град - блудница, вертеп разбойников, жилище убийц, наша столица
- град плачущих и стонущих. Почему же это? Потому что справедливость
покинула ее, и она возненавидела правосудие. Потому что в него ушли
ростовщики и льстецы. Потому что в нем царят ложь, интрига, высокомерие,
насилие. Наш город - источник зла для всей страны, из него повсюду
распространяется зараза. Правящие нами творят беззакония, торгуют
правосудием, любят дары, за все требуют воздаяния. Сборщики податей
отнимают у нас последние крохи. Исчезли стыд и целомудрие, их заменили
страсть к наживе и всякие вожделения. Господствуют наглость, суетные
заботы - как бы приумножить свое имущество, как бы поесть и попить.
Женщины зарятся на мужчин, мужчины - на женщин."
Пьянство не представляло, по всей вероятности, очень
распространенного порока. В южных странах, в Италии и Греции, где растет
виноград и народ имеет возможность пить вино ежедневно, почти никогда не
видишь пьяных на улицах. По всей вероятности, так было и в Византии, где
по большей части пили вино с водой.
Но пьяницы все-таки встречались.
В одном византийском памфлете говорится: "Не входи в мои
виноградники, Иаков, не срезай у меня лозы, не выжимай у меня винограда,
ибо ты, как сухая губка, вбираешь в себя вино всеми частями. Ты пьешь
целую ночь и, хвастаясь, говоришь: я не примешал к вину воды, как делают
трактирщики, ни горячей, ни холодной; я пью его не смешанным."
В другом памфлете об осмеиваемом лице сказано, что он изучил все
столичные трактиры и, поднеся кубок ко рту, пьет, не переводя дыхания, как
животное.
Трактиры были в Константинополе, но посещать их считалось неприличным
для людей порядочного общества, и самое ремесло трактирщика считалось
позорным. Молодежь кутила, но задавала пиры у себя дома. Об одном важном
сановнике, любившем пожуировать, историк Никита Хониат рассказывает: "Не
имея себе соперников в обжорстве и превосходя всех в питье вина, он умел
подпевать под лиру, играл на арфе и плясал кордакс (комическую пляску с
непристойными телодвижениями), быстро перебирая ногами. Жадно наливаясь
вином и часто насасываясь им как губка, он не потоплял, однако же, своего
ума в вине, не шатался как пьяные, не склонял головы на сторону, как
бывает от хмеля, но говорил умно и становился еще одушевленнее в
разговоре. Он любил устраивать пиршества и этим приобрел любовь всех лиц,
жаловавших веселый разгул. Приезжая к подобным господам, он пил так много,
что им долго приходилось отрезвляться и освежать голову. Другие же пили с
ним наравне. Это были люди, которые вливали в свое брюхо по целым бочкам,
пили из кувшинов, вместо стаканов. Этот сановник мог не только пить, но и
есть необыкновенно много. Особенно любил он зеленые бобы, и вот, когда он
однажды был на войне и стоял лагерем на берегу реки, завидел он на другом
берегу полосу бобов. Тотчас же, раздевшись до нага и переплыв на другую
сторону, он поел большую часть их, но и тем не удовлетворился. Связав
остатки в пучки и положив на спину, он перетащил их через реку и,
расположившись на полу в палатке, с наслаждением поедал бобы, как будто
долгое время ничего не ел."
Нечего и говорить, что жестокость также была в тогдашних нравах.
Делались такие зверства, от которых волосы становятся дыбом. Пытки и
членовредительные наказания указывают на большую жестокость, но это, по
крайней мере, делалось по суду. На суде можно было оправдаться, можно было
надеяться, что судьи будут действовать по закону и справедливости. Гораздо
хуже был административный произвол. Лиц, заподозренных в заговоре,
обыкновенно не судили, а "убирали". Этим пользовались, когда кто-нибудь
казался неудобным. Временщики, как уже сказано выше, играли большую роль в
Византии. Они пользовались неограниченным доверием царя и распоряжались
его именем совершенно самовластно. Против таких лиц не было управы: они
отравляли, конфисковали имущество, ссылали; нельзя было жаловаться на них
в суд. Впрочем, если хотели стоять на почве закона, то подбирали
подходящих судей, возводили на совершенно невиновных какое угодно
обвинение и, считая его доказанным, действовали уже на основании такой-то
статьи свода законов. Вот примеры жестокости нравов, господствовавших в
Византии.
Один император придумал для своего дяди, имевшего титул деспота,
место заключения особого рода. Была крепость, выстроенная на скале; жители
ее выламывали камень из этой скалы, и таким образом образовывались
глубокие ямы, куда стекала дождевая вода. Вычерпав воду из одной такой
ямы, туда спустили по лестнице "деспота" и одного мальчика из его
