А.И.КРАСНИЦКИЙ
ГРОЗА ВИЗАНТИИ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОЛУБЫЕ И ЗЕЛЕНЫЕ
1. НА БЕРЕГУ БОСФОРА
День догорал.
Ярко-багровый диск заходящего солнца купался уже в позолоченных его
же последними лучами волнах Босфора. Он как бы медлил погрузиться совсем в
эту беспредельную гладь и, казалось, отдыхал теперь в отрадной вечерней
прохладе, сменившей зной дня. Последние лучи его продолжали еще упорно
бороться с надвигавшейся темнотой ночи. Они золотили не только воды
пролива, теперь безмятежно покойного, но также играли и на куполах
императорского дворца, на крестах дворцовых церквей и, золотя яркую зелень
густых деревьев парка, полутенями спускались к самому берегу и пропадали в
чуть заметной ряби Босфора, подходившего в этом месте как раз к подножью
роскошных густолиственных деревьев, которые в, свою очередь, как зеленой
рамкой, окаймляли берег.
Было очень тихо. Сюда почти что не доносился грохот и гам Нового Рима
- его заглушали деревья парка и шум волн. Редко-редко чириканье птиц
нарушало торжественную тишину этого покойного уголка всегда так шумной
Византии.
Впрочем, не одни только птицы и волны Босфора нарушали эту тишину.
Неуклюжая рыбачья ладья, покачивавшаяся у берега, показывала, что
где-то близко были люди.
И, в самом деле, этот уголок был обитаем.
В нескольких шагах от воды видна была покачивающаяся жалкая лачужка.
Растянутые около нее для просушки сети, невода, небрежно кинутые у самого
входа весла прямо говорили, что хозяин этой лачужки несомненно был
рыбаком.
Около входа в хижину, на небольшой прикрытой травой прогалинке, на
камне сидел старик, нежась на догоравших лучах солнца. Он был согбен и
сед. Волосы на его голове и длинной бороде были белы, как снег. Старчески
сморщенное лицо с крупными чертами было очень добродушно. Выцветшие от лет
глаза смотрели тепло и ласково.
Одет он был чуть ли не в лохмотья, едва прикрывавшие его
пепельно-серое тело.
Впрочем, в этом уголке другой одежды, пожалуй, и не надобно было.
Люди сюда заходили редко, а молоденькая девушка, склонившаяся своей
головкой на колени старика, никогда бы его не осудила за недостатки в
одежде уже хотя бы по одному тому, что старик, ласково гладя ее рукой по
голове, называл внучкой.
Девушка была очень молода и красива. На вид ей нельзя было бы дать
более 15-16 лет, и это отражалось в ее невинных, чистых глазах с открытым
прямым взглядом, в беззаботном, веселом смехе и шаловливости, которая так
свойственна тем переходным годам, когда в ребенке-девочке только что
просыпается женщина.
Она была красива, но, очевидно, не сознавала своей красоты. Однако,
эта красота была совсем особенная. Среди красавиц Нового Рима блондинки
были редкостью, а эта девушка была блондинка с золотистыми волосами,
ясными голубыми глазами и ярким румянцем, что пламя заливавшим ее щечки.
Фигура - стройная, статная, с хорошо развитым бюстом, несколько
приподнятыми плечами и крепкими мускулистыми руками. Она вся дышала не
только красотой и молодостью, но совсем не свойственной женщинам юга
физической мощью, разлитой во всех ее движениях и придававшей ей какой-то
самоуверенный вид.
Она полулежала на траве, опираясь локтями в колени старика, и слушала
его тихую речь, перерываемую время от времени нежными обращениями ее
собеседника, которого она в свою очередь называла "добрым дедом Лукой".
Они говорили.
- Вот, так и все устроено, внучка, на этом свете, - тихо говорил
старец, - всегда так было и будет... Радость и горе постоянно чередуются
друг с другом. Хорошо человеку - радуется он, счастлив, думает, что так
уже до конца дней его будет, а в это время горе сторожит уже его и вдруг,
как дикий зверь, кидается на счастливца в тот самый миг, когда он и
ожидать этого не мог... И всегда так...
- И меня, стало быть, ждет горе? - вздохнула девушка.
- И ты также, Ирина, не минуешь его... Это - общая участь всех...
- Близко это горе...
- Близко? Откуда ты можешь знать, дитя?.. Наше будущее скрыто от
нас...
- Так, я это знаю, чувствую... Да, наконец, ты мне и сам только что
сказал...
- Я ничего не говорил...
- Нет, ты сказал!.. Ты сказал сам, что горе подкрадывается к людям
всегда в то время, когда они чувствуют себя счастливыми, так ведь?
- Да, это верно...
- Ну, вот, так и со мной... Я счастлива, безмерно счастлива, порой
мне кажется, что счастливее меня никого нет во всей Византии, а вот теперь
я думаю, что как раз горе и сторожит мое счастье, пронесется оно, унесет
его, и я буду плакать, долго плакать...
- Отгони от себя мрачные мысли, дитя! Кто знает будущее?.. Тебе
придется страдать, как и всякому, но что же поделать, если уже так
суждено... Да и счастлива ли ты теперь?..
- Счастлива, дедушка, я уже сказала тебе об этом... Да и как же я
могу быть не счастливой? Все у меня есть: ты выезжаешь на ловлю и всегда
привозишь так много рыбы, что мы совсем не знаем голода, а что же еще?
Кругом всего так много! Вот, видишь, там журчит наш ручеек, вода его
вкусна и холодна, кругом здесь цветы, красивые цветы, и я могу ими
украшать свою голову... Я так хорошо умею плести венки... Наконец, ты,
когда ходишь с рыбой к дворцовому куропалату, всегда получаешь от его слуг
обильные подарки, так что нам даже не нужно заботиться об одежде...
Видишь, всего у нас вдоволь, все есть, и живем мы тихо и покойно, не
трогая других и сами забытые всеми...
Старик тяжело вздохнул.
- Когда бы всегда так было, Ирина! - печально промолвил он.
- Так и будет всегда...
- Нет, нет... так не может всегда быть... Я стар, дни мои сочтены,
жизнь моя позади, ты молода, твоя жизнь у тебя впереди... Что хорошо для
старца, совсем нехорошо для молодки... Молодость требует другого...
- Чего же, Лука?
- Мало ли чего... В твои годы все так рассуждают, потому что молчит
пока сердце...
- Как молчит? Отчего?
- Оттого, что любовь еще не посетила его...
- Вот ты про что, дед! А почем ты знаешь, что я никого не люблю? Если
так, то ты ошибаешься, я люблю...
- Как! Неужели? - с испугом в голосе воскликнул Лука.
- Да, да! Люблю... люблю вот эту хижину нашу, люблю свет солнца и это
море, потом люблю нашу лодку, птиц, которые собираются клевать крошки
после нашего обеда, люблю, когда звонят в колокола в храмах, а потом и
тебя люблю...
- Хвала Создателю! - с облегчением вдохнул старик. - А я думал, что и
в самом деле горе уже постигло тебя...
- А разве любовь - горе?
- Да, дитя...
- Я думала, что - счастье...
- Для кого как... Для очень немногих на земле это, может быть, и
счастье, только такое смутное, неясное, тревожное счастье, что, пожалуй,
горе для человека - лучший удел, если сравнишь их; для остальных же любовь
- горе, тяжелое, страшное горе...
- Вот как!
- Это верно... Видишь, я стар, долго-долго живу я на свете и твердо
знаю это..
- Ты любил?
- Да, и меня постигло это горе... Оно неизбежно для всех...
- Но ты говорил, что был счастлив с твоей женой.
- Ты права... Мать твоего отца дала мне счастье, какое только
возможно на земле, но это-то счастье и было вместе с тем горем...
- Я не понимаю тебя!
- Поймешь сейчас: я боялся потерять это счастье и мучился, а когда
потерял мою жену, то, вот, прошло уже тому много лет, я не знаю счастья, а
терплю только одни муки...
- Она умерла?
- Да, с тоски по свободе и с горя, что жена ее сына убила себя
сама... я до сих пор вижу страшную рану на ее горле...
- Убила? Зачем?
- Ты хочешь знать, дитя? Так я скажу. Она любила нас и решилась
скорее умереть, чем расстаться с нами... Хочешь я расскажу тебе все...
теперь ты выросла и должна знать, как ты попала сюда... Мне уже не долго
жить на свете, и я должен, наконец, рассказать тебе все... Ты будешь
слушать?
- Да, дед... Ты много раз обещал мне поведать это, но как я тебя ни
просила, ты никогда не был со мной откровенен... Отчего это?
- Не приходило время еще.
- А теперь пришло?
Старик задумался.
- Не знаю, что и сказать тебе, как ответить на этот вопрос...
Чувствую, что оно не пришло это время, но тут же чувствую, как какие-то
мрачные предчувствия так вот и одолевают меня... Откуда это? Почему? Не
знаю сам, но чувствую...
- Что же ты чувствуешь, Лука?
- Многое, ох, многое, дитя.
- Тобой недоволен куропалат...
- Нет, этого нет!.. А вот чувствую я, что жить мне недолго, ох,
недолго остается.
Ирина вскочила и с трепетным страхом смотрела на старика.
- Дед, дед! Что ты говоришь! Опомнись! - лепетала она.
- Что, дитя, чего ты так испугалась?..
- Ты сказал про смерть и так сказал, что и я поверила... Ты сказал
это совсем по особенному, в твоих словах была страшная уверенность...
- Что делать?.. Этот конец неизбежен для всех живущих...
- А как же я?..
- За тебя-то мне и страшно!.. Да, за тебя... Ты - последнее звено,
приковывающее меня к жизни... самое последнее... Ради тебя только и живу
я... Что я такое? Одинокий, жалкий, затерявшийся среди чужих старик... Все
равно как дерево, вырванное с корнем налетевшим вихрем и перенесенное на
чужую почву... вот я... Привился, прозябаю, зачем? К чему?.. Только вот
ты, ты - мой побег молодой, молодая лоза, вот и жалко мне тебя...
- Лука, дед, старый дед, ты не умирай, ты послушайся меня, не умирай,
- с громким воплем кинулась к нему на грудь Ирина.
- Да я и не думаю умирать.
- А сам сказал...
- Сказал только, что тоска меня смертная гложет, может быть, я еще и
ошибаюсь... Может быть, все это пустяки из пустяков - так, плохо спалось,
а вот, все-таки хочу я тебе рассказать про прошлое. Узнай на всякий
случай..
- Лучше не говори, Лука.
- Отчего же, дитя?
- Ты так напугал меня... вот, я и не хочу слушать..
- Полно, успокойся, ну, не плачь же, прошу тебя, не плачь.
- Я не буду слушать, ты собираешься умирать, вот и хочешь мне
рассказывать про свою прошлую жизнь...
- Ты должна слушать... если что случится, ты должна знать, кто ты...
Будешь?
Ирина потупилась.
- Будешь слушать? - настойчиво повторил Лука.
- Говори, буду! - прошептала девушка, отирая рукавом слезы.
2. ТЕНЬ ПРОШЛОГО
- Слушай же, дитя, слушай и на всю жизнь запомни мои слова, - начал
Лука, поудобнее усаживаясь на своем камне. - Ты живешь на свете уже
шестнадцатую весну и помнишь себя всегда вот здесь, в этом тихом уголке
дворцового парка; но, может быть, смутно, ты припомнишь, что не вся твоя
жизнь протекала здесь... не так-ли, Ирина?
- Да, да, дед Лука, как во сне иногда, особенно, когда задумываюсь,
припоминаются мне высокие обросшие с вершин до скатов лесом горы, широкая
река, то тихая и покойная, как вот этот наш залив, то бурная и ревущая.
Потом помню я и людей, но совсем не таких, каких я видела здесь. Они были
высоки ростом, широки в плечах. У них были голубые глаза, как у меня, и
белые волосы, как у тебя... Впрочем, таких вот людей я видела и здесь -
среди варваров... Скажи же, дед, что это такое в самом деле, сон или
действительность? Я думаю, что это - сон...
- Нет, память не изменяет тебе, это - не сон, не создание девичьей
мечты...
- Но что же?
- То, что действительно было... Ты не здесь родилась, Ирина. Твоя
родина - не шумная Византия. Первый раз свет солнца увидела ты не под
